Потерянный альбом

— Ладно — итак — нашла — он был прямо под лампой в задней комнате — итак — так вот, если правильно разбираю собственный почерк, затем класс перешел к кое-чему интересному — действительно релевантному и интересному — к дискуссии о том, что Хомский назвал «контрдоказательством» — это его термин для фактов или открытий, которые не встраиваются в то исследование или эксперимент, что проводит человек, — ну знаешь, все то, что не согласуется с твоей теорией — такая ситуация возникает практически постоянно, — так вот, Хомский сказал, как я здесь вижу, что При проведении настоящего исследования обычно встают серьезные вопросы об отношении к видимым контрпримерам — С какого момента, продолжал он, их следует принимать всерьез, — и потом сказал В естественных науках видимыми контрпримерами часто пренебрегают на том основании, что с ними каким-то образом разберутся позже, — после чего в классе последовали немалые дебаты — дебаты о таких вещах, как фактичность и достоверность, — и о том, что бы на все это сказал старый добрый Томми Кун, — но Хомский далее добавил, если я правильно разбираю почерк, что Подобное отношение к контрдоказательствам является вполне здоровым настроем, в разумных пределах, потому что это непременное условие для любого значительного прогресса — то есть, если я правильно понимаю нашего Хомса, нужно учиться жить с капелькой контрдоказательств и даже напрочь о них забывать, иначе мы вообще никуда не уедем — потому что всегда будет парочка странноватых моментов, и просто нельзя позволять им нас тормозить, — но на этом месте, увы, мои заметки о дне кончаются — и что за печальная-печальная белизна зияет в горьком низу страницы блокнота…

— Отношение Хомского к контрдоказательствам, могу добавить, не стараясь вступать в особые контры с ним, для него-то очень удобное, потому что с ним он может оправдать свою более спекулятивную лингвистическую работу — это дает больше пространства для маневра в его теориях, видишь ли, — но Хомский, такой молодец, применяет эту идею и в других областях, вне царства науки, во всяческих ситуациях, — если с ним на что-то и можно рассчитывать, так это на принципиальную последовательность, — и более того, через некоторое время после коллоквиума Хомский опубликовал в «Фениксе» (а как же: «Глоуб» к нему и близко не подойдет) статью, спикировавшую ровно в эти самые темы, — статья была, с великолепной предсказуемостью, экскориацией операции «Иран — контрас» и ее проведения, запоротого по всем фронтам, — ведь, хоть, очевидно, все дело «Иран — контрас» является, по описанию Хомского, опасным извращением правосудия, демократии и общественного доверия, страна это переставала замечать, увязнув в контрдоказательствах — се в общем и целом тоже правда — в контрдоказательствах в виде показного патриотизма, которым щеголял фотогеничный преступник, — и в виде мифической неподотчетности бюрократии — и в виде неуязвимого дружелюбия парикмахера [28] — scusi [29] — просто кровь так и вскипятилась — и я тебе скажу, статья была эффективная, очень хлесткая, и после ее публикации мы все поздравляли Хомского одобренным способом — нашими запатентованными двух-, трех- сложными похвалами с каменным лицом, в духе пробормотанного Отлично, профессор, — со славой, видишь ли, Хомский не то чтобы в ладах, — должно быть, для его личности это теперь скорее контрпример…

28

Имеется в виду Иса Салиба, парикмахер Оливера Норта, который участвовал в серии рекламных роликов, призванных улучшить отношение к Норту во время скандала «Иран — контрас».

29

Извини (ит.).

— Однако когда статья вышла, с ней кое-что вышло — даже довольно интересное, — потому что в местном бюро CBS [30] ее кто-то прочитал и, видимо, увидел в ней какое-то зерно, — потому что через несколько дней раздался телефонный звонок — только подумай: телефонный звонок! — телефонный звонок с вопросом, не интересно ли доброму профессору появиться ни много ни мало в «Лицом к нации», чтобы обсудить написанное, — теперь присядь поудобнее, если не против, и подумай, что это значит: двадцать лет с тех пор, как Вьетнам вышел из моды, Хомский был парией в мейнстримных СМИ — столь же полно отсутствовал на американском телевидении, сколь Чаушеску присутствовал на румынском, — другими словами, Хомский практически лишен голоса, практически запрещен на имеющих весь вес каналах этой страны, несмотря на то, что он из кожи вон лезет, чтобы не, — он стал отвергнутой альтернативой — отвергнутой криками о свободе слова от людей, вцепившихся в микрофоны мертвой хваткой, — так что когда раздался телефонный звонок, это был, скажем так, чуть больше чем курьез — в конце концов, зазывала одна из телесетей, предвещая национальное вещание — и повсеместно уважаемое национальное вещание причем, с прайм-часом в воскресенье утром, — так что после получения предложения Хомский просто заперся у себя в кабинете, делая заметки, — раз уж его приглашают на «Лицом к нации», он придет во всеоружии, — и, хотя весть о предложении разнеслась по факультету почти немедленно, Хомский не забронзовел, сообщил нескольким из нас лишь вскользь, почти ненароком — более того, лично мне он об этом рассказал, когда мы пересеклись на лестнице института, и то только после своих мыслей насчет моей статьи о свободе словопорядка в языке вальбири…

30

Американская телерадиокомпания.

— Но потом, несколько дней спустя, меня ждал сюрприз — нешуточный сюрприз, — когда Хомский, к моему адреналиновому восторгу, позвал меня к себе в кабинет и попросил — ага, меня самую, — сопровождать его на интервью, — вот так так, подумала я, — но потом пояснил — он сидел за столом и пояснил, что интервью запланировано на следующее воскресенье и что он решил ехать ради него в Вашингтон, а не транслироваться из Города Бобов [31] , — довольно спокойно сказал, что хочет сидеть рядом с ведущим передачи, что хочет находиться с ним в одном помещении — почему-то казалось, что это имеет значение, — и еще он думает, сказал он, что в путешествии ему не помешает союзник, — например, помочь с чем-нибудь, коль придется, — ну, для меня это звучало вполне правдоподобно, — хотя я не собиралась отказываться, даже если бы это не звучало правдоподобно, — так что, конечно, я согласилась не сходя с места…

31

Прозвище Бостона.

— В следующее воскресенье днем CBS организовала для нас перелет и заселила в отель «Амбассадор» — в отдельных номерах, конечно же, — наш союз строго подчинительный, а не соединительный, — и я с превеликим удовольствием адаптировалась к очаровательному элегантному шику — и особенно к чудесному душу — м-м-м… — тем вечером мы ходили в приличный итальянский ресторан в нашем квартале — Хомский не из тех, кто бронирует столик в «Сфуцци», — и за беседами о фонологии прогуливались до самого Томас-серкла, — но потом легли пораньше, поскольку лимузин, как понимаешь, должен был приехать на следующее утро в восемь, — в тот самый день мы с ним встретились в вестибюле, были в свою очередь встречены водителем, на диво пунктуальным, — Хомский сошел в повседневном пиджаке и галстуке, оба — бежевые и совершенно друг к другу не подходящие, тогда как я старалась выглядеть непримечательно, — поездка до студии была короткой, по улицам по большей части безлюдным, не считая нескольких отбившихся такси, — и ох, а богачи любят вытянуть ноги в салоне — в CBS, ровнехонько в центре города, в здании 2000 на М-стрит, водитель сопроводил нас в вестибюль, где нас встретил парень с большой улыбкой и любовью к рукопожатиям по имени Чак, — затем Чак провел нас через несколько больших дверей в длиннокоридорное здание и доставил прямиком в комнату ожидания для гостей — где сказал, что мы можем, цитирую, пока просто прохлаждаться, и затем поспешил прочь…

— Комната была прямоугольником скромного размера, с мягкими креслами почти по всему периметру — на столе вдоль одной стены предлагались маффины, бейглы, кофейник, одноразовые стаканчики и тому подобное, а на другом столике в противоположном углу приютились «Сандей Пост», «Нью-Йорк Таймс» и телефон со множеством кнопок, — тем временем большой телевизор на массивном черном металлическом кронштейне, торчащем с длинной стены, поливал нас прямым эфиром CBS — и так мы приступили к ожиданию, — как и я, Хомский просматривал разные рубрики «Таймс» — и в основном притих, — хотя я после десятиминутного буферного интервала рискнула и нерешительно установила контакт с одним черничным маффином на столе — со вкусными крошками сверху, — за этим исключением в комнате было тихо, хотя в коридоре снаружи хватало туда-сюданий, — наконец я встала и выбрела из комнаты, чтобы малость оглядеться, — на удивление, никто и междометия не сказал, — вероятно, потому, что смотреть там особо было не на что, не считая коридоров и пары темных студий, — так что я вбрела обратно, и мы ждали — и читали — и ждали — и еще читали — и один раз я видела, как Хомский глянул на свои наручные часы — и на самом деле правильно глянул — время подходило к эфиру — на самом деле подходило совсем близко, — но я рассудила, что для такого интервью особой подготовки и не требуется, — так что просто откинулась, уступив — пожалуй, неизбежно — ящику, — хотя Хомский продолжал читать газету или просто глядеть куда-то вдаль, совещаясь с собственными мыслями, — и тут в комнату заскочил молодой парень, совсем не Чак, который нас привел, — приятно мускулистый, и с планшетом, и какой-то бледноватый, — и начал со слов Э-э, мистер Хомский? — Прошу прощения, мистер Хомский? — и потом, прочистив горло, сказал, что кое-что поменялось — спустили решение, сказал он и опустил глаза, — решение выбрать другого гостя, который непредсказуемо оказался свободен как раз в самую последнюю минуту, — решение о том, что так шоу получится своевременней, сказал он и потом закашлялся, — новостней, сказал он — и потом перешел к сути, да, к тому самому слову, — простите, сказал он, — я взлетела с кресла, но не успела ничего выпалить, как Хомский прочистил горло и сказал в полном спокойствии, что это нестрашно, — и практически не сдвинулся с места — так и сидел с руками на коленях, — тогда не-Чак выдохнул и сказал спасибо, спасибо за понимание — большое спасибо, сказал он, — мы это ценим, сказал он, — нам жаль доставлять неудобства, сказал он, но такое бывает то и дело, — такова натура новостного бизнеса, сказал он, — понимаю, сказал Хомский, — еще раз, бывает то и дело, сказал анти-Чак, — понимаю, сказал Хомский — и наконец встал…

— Глядя в ковер, нуль-Чак сообщил, что машина будет готова по первому требованию, потом еще раз извинился за, цитирую, любые неудобства, — Хомский снова его заверил, что это нестрашно, нет ничего страшного, — и потом спросил насчет мужского туалета пред уходом, — и его увели, — оставив меня наедине с болботящим ящиком, просто трясущуюся от противоречивых эмоций — от чувств гнева, вступивших в битву с чувствами подтверждения догадок, вкупе с жалкой щепоткой стыда, — в смысле, я не могла поверить, просто не могла поверить в то, что сейчас произошло, — в эту наглость, бесстыдство, — и, пока я опиралась одной рукой на банкетный стол комнаты ожидания, меня трясло, меня просто трясло, — тело выражало то, чего я не разрешала себе выразить словами, — и вот вскоре мне тоже пришлось искать туалет, — другими словами, я просто больше не могла там находиться, — так что побрела по коридору в поисках, куда себя деть, и прошла несколько темных дремлющих студий, — и, замедляясь и заглядывая через толстое, сероватое, акустически укрепленное стекло, могла разглядеть блики и патины бездействующих пультов — и всяческие ручки настроек, провода и экраны, — и все это казалось таким таинственным, таким компьютерным, таким интригующим, завлекательным и могущественным, — другими словами, студии — это в точности те места, где тебе всегда хотелось побывать, — но все же я шла дальше и искала туалет — миновала двери, и простенки, и трубу для пневмопочты, — потом зашла еще глубже, — но найти его никак не могла, туалет, — казалось, в округе в принципе быть не может туалета, — поэтому я решила свернуть в очередной коридор, в направлении потише, — думая, что в той стороне мне повезет больше, — и забрела в темную область здания, и продолжала искать на дверях соответствующую эмблему, — но натыкалась только на таблички, предлагающие мне «Дублирование» и «Постпродакшен», — и тут, без предупреждения, я увидела в темной нише стены Хомского, — он просто стоял, спиной к коридору, лицом к плотным штабелям картонных коробок, — полагаю, пустым, выставленным на выброс, — но Хомский просто приткнулся среди них, один, в темной нише, с очками в левой руке — и в какой-то сутулой позе, — и я коснулась его рукава, и он быстро развернулся, и сказал Ой — и тогда вышел из ниши, надевая очки, — и тогда быстро взял себя в руки, снова стал собой, — Вот, сказал он тогда, глядя дальше по коридору, — Вот: кажется, то, что ты ищешь, вон там — хотя, стоило мне услышать в его голосе дрожь, внутри меня что-то растворилось, — я позволила ему проводить меня в молчании — и показать дверь — очень любезно, — потом он отвернулся, когда я зашла, — и потом, когда я закончила, у раковин не оказалось бумажных полотенец, так что нельзя было вытереть руки…

— Мы вернулись в отель и договорились вылететь первым же самолетом — все это время делясь словами только по делу и держась как-то формально, — мне, конечно, хотелось поговорить с ним серьезнее, но еще хотелось уважать его молчание, — потому что, теперь я это сказать могу, я просто кипела — кипела из-за того, что произошло, я бушевала, — такое обращение с ним, думала я, попросту непростительно — немыслимо грубое — что, пожалуй, и надо было предвидеть, — но на миг, всего на миг мы думали, что нашли брешь в обороне, — мы действительно думали, что нам дали возможность — понюшку шанса, — но структура, как всегда, исправляет саму себя, — она оборонялась дополнительными линиями защиты — рядами запасных СОИ [32] — шумоподавителями против грозного биоразнообразия, — какой-то продюсер, большая шишка с деловых ланчей, выдумал целый трехдневный мини-сериал для прайм-тайма, только чтобы запугать кого надо и получить правильный костный мозг для сына, больного апластической анемией, — это я услышала на следующий день, — а Хомский не может даже… — в смысле, ни разу, ни слова — ни гребаного фрикатива — гребаные СМИ — гребаные коммуникации, — но достаточно — достаточно об этом — в смысле, достаточно…

32

Стратегическая оборонная инициатива.

— На самом деле ровно только это я все время и думала: достаточно — вот что за слово звенело у меня в голове еще несколько дней после того, как мы прибыли обратно в Бостон, — вот что за слово меня преследовало, осаждало, неустанно, как будто навязчиво, — слово, что было рядом, пока я сидела в своей кабинке в библиотеке — и ждала в очереди на кассу супермаркета — и подолгу сидела за кухонным столом без скатерти в своей двухкомнатной квартире в Соммервилле, — достаточно, думала я, — достаточно — достаточно этих внутренних противоречий — достаточно внутренних противоречий, существующих в ситуации Хомского — и сплетающихся во мне, — достаточно, этого — больше чем достаточно, — потому что невыносимо видеть, как инстинкт борьбы за правду игнорируют, — потому что жизнь в постоянном ужасном напряжении от того, что ты прав, но нерелевантен, увечила, разъедала, — потому что воочию видеть, как свободами демократии пользуются как поводом для войны с демократией, просто ужасно, — и я просто лопалась от гнева, совершенно разваливалась…

— И все же, и все же — и все же Хомский, знала я, просто вернется в свой кабинет и продолжит работу, — на следующий день, знала я, он снова будет за столом прилежно писать стопку за стопкой рассудительных аргументов — все еще продолжать, будто у него есть какой-то шанс иметь значение, — обеспечивать костный мозг, кому надо — и кому хватает оборотливости его найти, — потому что Хомский знал, что так правильно и так надо — просто упорствовать, продолжать — с вялой, омерзительно устаревшей надеждой на то, что правота, что справедливость наконец будут признаны, — что их обязаны признать, — а его страсть, его великолепная страсть, она казалась столь крепче моей — столь крепкой и взвешенной — и так прочно стоящей на моральных и интеллектуальных источниках, — тогда как мое участие, что становилось очевидно, в первую очередь основывалось на эмоциях — и потому казалось таким несущественным — и, как я начинала опасаться, таким хрупким и страшно скоропортящимся — не надежнее паутинки, — или, иными словами, просто недостаточным для работы — для того, что требуется, — и поэтому его превосходство, начинала понимать я, заодно является и мерой моей слабости, моей непригодности для этого вызова, — его разжигающее сияние подсвечивало трещины и хлипкость моего участия, — его пример, несравненный, недостижимый, показывал меня такой, какая я есть, — со всеми моими недостатками, — ибо если он ядерное предложение, то я всего лишь трансформ, — и потому стало трудно видеть, как мой образец вдруг становится уроком о моей неполноценности, моей деривативности, — потому что через него я видела, что я — не источник, а лишь отражатель — отражение — оптический обман, — и, хотя я все еще обожала Хомского, ставила выше всех, тут мне пришла мысль, что еще я на него обижаюсь и даже ненавижу, потому что я не он — и никогда не смогу им стать, — и это, видела я, и есть разница, и есть расстояние, и я сама не знала, смогу ли его выдержать или поддерживать, — и тогда я поняла, охваченная этими наждачными мыслями, поняла, что Хомского придется оставить в прошлом — сделать частью прошлого — создать расстояние другого порядка — иными словами, бороться с болезнью близости, — потому что его принципиальное превосходство стало слишком тяжким бременем — потому что слишком трудно отвечать требованиям, поставленным самим фактом его существования…

— И вот так через одиннадцать дней я ушла — собралась, и поговорила, и объяснилась, и взяла академ, и ушла — свела две комнаты пожитков в несколько набитых и заклеенных картонных коробок, разбросанных среди куч мусора, что когда-то я считала основой своей личности, — но я должна была уехать — должна была — Соммервилл, Кембридж, они стали непригодными для жилья — я ненавидела их улицы, когда по ним ходила, — ненавидела даже названия городов — потому что, видишь ли, я стала бесполезна — да: бесполезна — бесполезна не только для Хомского, но и для себя — потому что попросту начала сомневаться — да: сомневаться, — а это невозможно вытерпеть, — потому что я знала, что стоит мне даже раз хотя бы подумать, что борьба безвыигрышна или просто того не стоит, как я уже не гожусь для борьбы, — больше того, сразу исключаюсь из рядов, — потому что первое поражение, видишь ли, заодно и решающее — то есть у нас есть всего один шанс — всего один — иными словами, как ты сама уже понимаешь, они победили — меня они победили — они победили, — а я слишком устала для сопротивления — слишком устала для всего, раз уж на то пошло… — так что делать? — куда податься? — в каком направлении отступать? — потому что выбора не осталось: куда можно деться? — либо прокрустово ложе, либо центрифуга, выбирай, — а меня не привлекает ни одна из этих технологий — нет, вовсе нет — это совсем не мой путь — и вот я здесь… — прямо здесь — в обществе с зябликом — выглядываю в деревянное окно — на деревья — стою одна — слушаю, просто слушаю — терпеливо слушаю — и чувствую себя кочевником за игрой в музыкальные стулья — выхожу из игры, когда осяду…