Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2

Здесь же я не чувствую себя дома. Я — в гостях и подчиняюсь твердо установившемуся порядку. И я все еще не могу привыкнуть и до конца принять этих людей, у которых я «в гостях». Бор<ис> Аф<анасьевич> Подгорный? — бывший человек, конечно. Целиком в прошлом. В прошлом — интересная, увлекательная карьера. Интересный рассказчик. Барин, хотя копается в огороде, кухарит и моет посуду. А все-таки, в повадке, в манере — бывший барин. Ко мне относится покровительственно и насмешливо.

— Ну, тетя сегодня много работала — малины набрала…

И еще: у меня есть два сорта знакомых: один, который в ужасе бросается на меня, если я съем хлебную крошку, а другой, который старается меня убедить, что я совсем не больна, что мне надо на всех докторов плюнуть, все есть и вообще ни о какой болезни не думать. К этому, второму, типу принадлежит и Подгорный. Первые дни я не ела хлеба и старалась, насколько возможно, не есть ничего из того, что мне нельзя. Подгорный говорил об этом очень насмешливо.

— А вы съешьте хлебца с вареньем — вам легче станет.

Теперь я ем не только гороховый суп, но и хлеб. А что же мне есть, когда вечером на стол подают чай, хлеб, масло, сыр и соль? Иногда отворачиваюсь. Юрий даже не предупредил его о моей диете, и теперь я попала в глупое положение. Он, т. е. Подгорный, попал в положение еще более трудное; так что я отворачиваюсь и говорю, что «ничего». Да он, впрочем, и не сомневается, что «ничего». Я стала есть хлеб, а он стал говорить об этом еще насмешливее:

— Сегодня тетя хлебца скушала и, наверное, у нее ноги заболят.

Я сегодня уже рассердилась и ничего не стала отвечать на подобные остроты.

Но это одна сторона деревни. Другая — Игорь. Он заметно поправился за эти 10 дней, загорел, даже потолстел, по-моему. Толстеть ему, правда, не с чего, дома он ел больше и сытнее, но воздух, видимо, делает свое дело.

Я начала толстеть и чувствую себя совсем неважно. Опять пошаливают глаза, как было зимой после гриппа, не могу прочесть название улицы, все шатается, нет ни одной четкой линии.

29 июня 1933. Четверг

Сегодня с утра писала стихи, поэтому была злая и орала на ребят. Очень мешали, лезли то в дверь, то в окна. Особенно Кирилл — ему не хватает дисциплины. Написала 4 штуки, из которых 2, а то и 3, мне нравятся. 4-е совсем дрянь (не по порядку 4-е, конечно).

Все после обеда сидели на солнце и чистили смородину на варенье. Я заметила, что когда долго сижу на месте, у меня заболевает сначала левый бок, а потом и вся поясница. Настолько, что перед чаем я даже легла. Перед отъездом я была у Каминской, она прописала мне упорное лечение и наговорила мне много приятных вещей относительно моей перевернутой матки. Отсюда, должно быть, все эти боли и происходят. М<ожет> б<ыть>, стало хуже оттого, что я не ношу корсет. А носить корсет в деревне, с чулками — покорно благодарю.

Игорь загорел, а сегодня даже сжег себе шею, мазала арашидом.

1 июля 1933. Суббота

На воскресенье съезжаются гости. Еще вчера приехала жена Подгорного, сегодня — его старший сын Никита, похож на Егора. Елену Максимилиановну здесь, видимо, не очень любят, здесь царит Бор<ис> Аф<анасьевич>. Она с ним на «вы» и по имени-отчеству. Я тоже встретила ее недружелюбно — уже просто по нелюбви к новым людям. Но из-за того, как она смотрела на Игоря и как она с ним и о нем говорила — я сразу переменила к ней отношение. Я очень жалею, что здесь нет женщины.

День был хороший. Игорь бегал в одном купальном костюме, я тоже разделась как могла. Помогала чистить ягоды и варить варенье. Потом в саду лежала с книгой на солнце. Длинное письмо от Мамочки. Скучно в Париже. Когда я жила в Bougele — Париж мне казался очень заманчивым, чуть ли не новую жизнь я собиралась начать там. Эта «новая жизнь» выразилась в двух моментах: в чистой скатерти, в хорошо (относительно!) сервированном столе… Последние дни — полторы недели перед отъездом — я впервые почувствовала Париж таким, каким он должен быть: я бывала в концертах, в опере. Я слышала «Пиковую даму» и два раза «Бориса Годунова» с Шаляпиным. Я в первый раз слышала Шаляпина. Пусть говорят, что он уже совсем не тот, что и голос-то он потерял — для меня он был великолепен. А игра, игра-то чего стоит! Хотя мне все нравилось. Недаром же я весь вечер проплакала, когда мы с Папой-Колей не попали на «Князя Игоря»! Ехать в деревню в самом разгаре сезона [277] , когда была надежда еще попасть в Theatre du Chatelet, мне совсем не хотелось. Накануне отъезда мы с Мамочкой слушали «Годунова» — Папа-Коля нам достал билеты (через директора Кашука), а сам не пошел. Так с ним даже не попрощались. А с Мамочкой простилась в метро, и я плакала — так уезжать не хотелось. А теперь парижские впечатления начинают сглаживаться. Вернусь без особой горечи, но и не жду ничего хорошего в будущем. А пока…

277

Ехать в деревню в самом разгаре сезона — Речь идет о русских балетном и оперном сезонах, проходивших в Theatre du Chatelet (Театре Шатле). 8-30 июня проходили гастроли Русского балета Монте-Карло (дирекция Рене Блюма и В. де Базил я); 7 июне-1 июля — спектакли Русской оперы, нового предприятия, образованного в январе 1933 г. под руководством М.Э.Кашука. В репертуаре оперы: «Борис Годунов» М.П.Мусоргского, «Князь Игорь» А.П.Бородина, «Пиковая дама» П.И.Чайковского и «Царская невеста» Н.А.Римского-Корсакова. Хочется отметить также июньские гастроли Пражской группы МХТ (в Theatre Мопсеу) и труппы «Балет 1933», созданной Б.Кохно и Г.Балан-чиным (в Theatre des Champs-Elysees).

5 июля 1933. Среда

В понедельник чувствовала себя очень плохо, весь день, а позже вечером кончилось это сильнейшим сердцебиением, я даже не на шутку испугалась. И чувствовала себя совсем заброшенной, а чтобы позвать, хотя бы Бор<иса> Аф<анасьевича>, нужно дойти хотя бы до кухни и оттуда кричать. А на это у меня не было силы. Было очень страшно.

Вчера нежданно-негаданно приехал Юрий. Привез мне хлеб, а еще всякую мелочишку. Очень ему обрадовалась. Приехал какой-то свежий, веселый, бодрый, несмотря на усталость, через несколько часов уехал, но настроение его передалось и мне. Как-то радостно было. Встала сегодня в таком же настроении, погода хорошая, ходила с Игорем гулять километра на три, после обеда валялись на солнце в огороде. И тут мне опять сделалось скучно. Опять — по-знакомому — стало беспощадно ясно, что дни пусты и не заполнены, что с утра я уже жду вечера, что все это — воздух, дали, солнце, яркое солнце и безоблачная синева неба, которую я так любила, — не только не являются прекрасными и нужными сами по себе, но даже наоборот, тяготят. Когда я расстилала в огороде одеяло и распластывалась на нем, я делала это по привычке, по каким-то давным-давно установленным правилам, что «я так люблю», а на самом деле мне хочется не париться на солнцепеке, не поливаться холодной водой, не загорать, а лежать на кушетке в полутемной, прохладной комнате и спать. Я борюсь с этим настроением, мне все еще стыдно этого ужасного слова — «скучно» (а от него уже не увернешься, если быть честной), потому-то я и взвинчиваю себя искусственно солнцем, прогулками, холодной водой. Пока же все это довольно характерно, не дошло бы дело до чего-нибудь посерьезнее.

Что я сделала за последний прожитой год? Что я могу вспомнить о нем? Всеобщий грипп, госпиталь, тяжелая жизнь с Борисом Александровичем, Игорева операция, да еще опера и несколько концертов. Да еще несколько поездок в Медон. Они были хороши уже тем, что надо было рано вставать, торопиться, толкаться, потом ехать назад, поздно укладывать Игоря, смертельно устать, перевернуть весь день, день был заполнен и к тому же взбудоражен солнцем.

И это все, что я помню за год? За год жизни? Много ли у меня осталось еще лет?

Казалось бы, я легко отдам свою жизнь. А вот умирать мне не хочется. Все еще жду чего-то. Но тут надо быть справедливой — я бываю не эгоистична. Когда тут мне было плохо — я больше всего испугалась мысли, что вот Игорь проснется, а я — мертвая. Я собрала всю свою волю и сказала себе: «Нет! Не может быть так!» А Мамочка и Папа-Коля? Разве бы они пережили меня?

Вот, значит, и надо жить. Значит — я еще кому-то нужна.

9 июля 1933. Воскресенье

Никто из нас, кто видел меня сегодня, не мог бы подумать, что я могу писать такие мрачные вещи, как прошлый раз. Я более чем весела сегодня. Еще вчера поздно вечером приехал Юрий. С утра, значит, вместе. А мы уже отдохнули друг от друга, и быть вместе нам теперь приятно. Потом пришли Тверетиновы [278] , мы с Сарой ходили в купальных костюмах, я только красную юбчонку сшила и нацепила. За обедом пила водку, пила с Сарой на брудершафт, взвинтила себя, вообще было весело. А если весело, значит, уже неплохо.

278

Пришли Тверетиновы — Юрия Софиева и Александра Тверетинова связывала многолетняя работа в Союзе возвращения на родину. Ю.Софиев писал: «Французская полиция собиралась арестовать его, обвиняя в советской пропаганде. Он исчез. Осталась жить в Париже, скрываясь, Сара Тверетинова […] и в 1946 г. приходила к нам в “Советский Патриот” в форме старшего лейтенанта медицинской службы Советской армии» (Софиев Ю. Разрозненные страницы, с. 77).