Повесть о детстве

— Вы здесь Мендель?

— Здесь.

— Они возле фабрики?

— Да.

— Пусть пришлют представителя. Но одного, не десять!

Гозман умылся, оделся, просмотрел почту, велел подать

завтрак в спальню — на двух. Но аппетит был испорчен. И яйца заварили слишком круто, и молоко пригорело, и масло с привкусом!

Вскоре пришёл делегат. Хозяин не удивился, увидав Jly-риго,— он знал старика давно.

— Присаживайтесь,— сказал Гозман.— Завтракать будете?

— Мы завтракаем утром.

— Ваши требования? — перешёл к делу хозяин.— Я не одобряю поспешности, но, если вы быстро начали, надо быстро кончить.

— Расторгнуть контракт с тюрьмой.

— Почему?

— Этот вопрос лишний,— засмеялся Лурия.— Кроме того, предупреждаю, арестантская работа не сойдёт за нашу. У них не ботинок, а тюремная пышка.

— Я должен подумать.

Лурия встал и поклонился:

— Это право хозяина.

К вечеру Гозман дал ответ. Он не мог закрыть фабрику и не мог порвать контракт: и то и другое было невозможно — подходили сроки векселей, покупатели ждали исполнения заказов. Хозяин придумал третье. Да, он согласен разойтись с тюрьмой, но через месяц. Иначе ему угрожает крупная неустойка. А через месяц, пожалуйста,— оп готов. Рабочие должны раз в жизни войти в его положение!

План новой комбинации был прост. Всё должно остаться по-старому. Если кому-нибудь не нравится, он даёт расчёт, по не

теряет работника. Недовольные будут держать молоток там, где работают на казну,— место в тюрьме найдётся. Заберут двух — замолчат сорок. Нужно только выиграть время. Но верный план был вырван из рук и смят. Неожиданное известие из России о свержении царя сбило с толку купца и расстроило все замыслы. Он сразу свернулся и притих.

Быстро запродав партии уже готовой обуви, Гозман сказал — пас. Он решил временно выйти из игры и выждать. Не советуясь ни с кем, он повесил замок на воротах фабрики, перевёл часть денег в Варшаву и, сказавшись больным, ушёл от людей. Несколько раз его испытывали, предлагая вступить в выгодную сделку, но он упорно отказывался. На столе у купца лежали пачки русских газет, он читал и ждал, что будет. Заказчики по-прежнему присылали письма, по он их складывал в ящик не читая.

У Гозмана сорвался большой и, казалось, верный кон. Прыжок не получился. Всё пошло ходором...

ОНИ ИДУТ

Более полугода прошло в смутном ожидании нового. Царя нет — это было для всех. Теперь каждый ждал чего-то для себя. И хоть Сёма меньше других понимал, что же происходит вокруг, о чём толкуют на митингах, зачем едут в город выборщики,— всё же для него это ожидание было точным и определённым: он ждал отца. Заметив издали незнакомого человека, Сёма бежал ему навстречу и взволнованно всматривался в чужое лицо. Он знал, что вот так вот может зайти в местечко отец, тоже усталый, запылившийся, измученный дорогой. И тоже кто-нибудь посмотрит на него с подозрением, а Сёма выйдет и скажет: «Тише, господа, это мой отец».

Очень приятно было думать об этом и рисовать себе картины встречи, первые слова и движения. Что, например, сделает бабушка? Что скажет дед? Одно казалось Сёме совершенно обязательным: как только приедет отец, они пойдут вместе гулять. Без этого нельзя. Пусть все видят, что это не выдумка, что у Сёмы правда есть живой, настоящий отец! И все будут подходить, и будут отзывать Сёму в сторону, и будут просить познакомить с отцом. А когда отец начнёт говорить, вокруг соберутся люди, начнут прислушиваться к его словам, и только Сёма будет себе спокойно прохаживаться — всё это он уже знает, личпо ему отец это раньше рассказывал.

. Сёма мечтал о встрече, но каждый, день обманывал его. Од-

но время Старгай Нос приставал к Лурии с вопросами. «Как вы думаете,— говорил он,— когда вернётся папа?» Теперь уж он стеснялся спрашивать. Ему казалось, что Лурия смущённо отводит глаза в сторону, будто что-то знает и не может сказать.

Однажды на взмыленном коне в местечко въехал солдат. Он спешился возле красного ряда, вытер фуражкой вспотевшее лицо и попросил пить. Ему поднесли ведро. Он поднял ведро над собой и начал пить большими, крупными глотками, а вода стекала по подбородку вниз, и на гимнастёрке его появились широкие тёмные пятна. Люди окружили его, и Сёма тоже был среди них. Все ждали, что скажет солдат, а он всё пил, и люди почтительно молчали. Солдат был очень маленького роста, и поэтому все удивились, когда он заговорил густым, охрипшим басом.

— Так что,— сказал он,— еду до дому, а войне дали чистую. В Питере и в Москве теперь совдепы. Большевики взяли власть, войне конец, земля наша. Ленин постарался! — засмеялся солдат.— И, как ни верти, обратно ходу не будет! А что гайдамаки пылят,— он указал в сторону города,— зто ничего! Теперь мы секрет понимаем: что к чему.

Он легко вскочил на коня и, помахав фуражкой, исчез. Сёма стоял в растерянности. Что это? Хорошо или плохо то, что говорил солдат? И что значит — обратного ходу пе будет? Куда ходу?

Оп оглянулся и увидел возле себя Шеру.

— Слышала? — спросил он её.

— Гайдамаки пылят,— ответила Шера,— ты понимаешь? Иди домой! Мы с папой придём к вам.

— Почему? — удивился Сёма.

— А кто у вас есть? Дедушка в постели? А вдруг что-нибудь? Иди! — повторила Шера.— И закрой ставни.

Сёма, пе отвечая, пошёл домой. И лишь теперь он заметил, что улица опустела и в местечке стало тихо, как ночью. У лавки Гозмана приказчик торопливо опускал железные шторы. «Чёрт принёс этого солдата,— подумал Сёма.— Жили спокойно, так пет!»

Бабушка выбежала ему навстречу с испуганным криком:

— Что ты плетёшься? Иди скорей!

Он вошёл в дом и плотно закрыл двери.

— Подними крючок,— сказала бабушка, с тревогой глядя на дверь,— теперь просунь сюда палку!.. Так. Теперь пойди проверь ставни.

Сёма с удивлением смотрел на бабушку.

— Что ты смотришь? — рассердилась она.— Стреляли, ты слышал?

— Нет,— признался Сёма.

— То, что не надо, ты всегда слышишь!

— Откуда стреляли?

— Ещё я должна знать — откуда! Иди уж живей в комнату и не стучи каблуками.

— Когда стреляли? — робко спросил Сёма, боясь гнева бабушки.

— Только что. Дали таких два залпа, что я думала — конец свету. Интересно, где были твои уши в это время?

— Не знаю,— смутился Сёма.— Там солдат приезжал.

— Что он говорил?

— Войны нет. Большевики в Москве. А здесь, где-то близко, пылят гайдамаки.

— Боже мой! — всплеснула руками бабушка.— Что делается! Я же тебе говорила: евреям будет плохо.

Их разговор прервал выстрел, тяжёлый, глухой и далёкий. Бабушка зашептала молитву. Сёма бросился к дверям.

— Куда ты? — остановила его бабушка.— Чтоб мальчик не понимал, что там, где стреляют, там убивают.

— Так стреляют где-то за городом,— успокоил её Сёма.— Интересно посмотреть.

— «За городом»! — со злостью повторила бабушка.— А осколки? Мне рассказывали! Эти осколки летят чёрт знает куда.

В это время тихо постучали в ставни.

— Я пойду открою,— сказал Сёма.