Повесть о детстве

«Да! — насмешливо подумал Сёма.— И говорил про лампы?»

— А ты знаешь,— понижая голос, сказал Лурия,— что в наше время говорили относительно любви? Но знаешь? Ну, тогда слушай.— Он закрыл глаза и каким-то новым, торжественным голосом начал читать на память:

Счастье её умножу, горе её приемлю —

Вот что такое любовь!

Если солнце сожжёт всё на земле

И останется один куст,

Один куст отдам ей —

Вот что такое любовь!

Если родники иссякнут

И последняя капля с горы нрибезкит,

Последнюю каплю ей уступлю —

Вот что такое любовь!

Если свет очей погаснет её,

Свои очи выну, ей свет подарю —

Вот что такое любовь!..

Лурия остановился и испытующе взглянул па Сёму:

— Ну как? Понимали что-нибудь в наше время? — Ещё, ещё,— попросил его Сёма,— читайте! Лурия довольно улыбнулся:

— Ну, слушай!

Если буря застигнет в море нас, Плотом стану для неё — Вот что такое любовь! Если в доме будем мы двое И смерть постучится в диерь. Первым выйду навстречу старой — Вот что такое любовь!

Лурия ласково похлопал по плечу удивлённого Сёму и, скорчив смешную гримасу, сказал:

— А ты думал, что мы всю жизнь были такие старые и некрасивые? Ты думал, что я сразу родился лысый, с фальшивыми зубами? Да, Сёма?

— Что вы! — начал оправдываться Сёма, стараясь не упустить из памяти только что слышанное.— Вы и сейчас молодой!

— Может быть,— пожал плечами Лурия,— но, должно быть, уж очень темно! — Он засмеялся и, пожав Сёме руку, вышел за ворота на улицу.

Сёма медленно побрёл домой. Весёлое настроение, возникшее минуту назад, мгновенно исчезло.

После разговора с Лурией стало почему-то ещё грустнее. Наверно, потому, что Сёма знал, как много горя у сапожника, как трудно ему быть весёлым. И то, что он, забыв обо всём, утомлённый после работы, остановился подле него, и то, что вспоминал он специально для него, для Сёмы, какую-то старую забытую легенду,— всё это растрогало Сёму, и ему стало жалко Лурмю, его жену, детей... «Счастье твоё умножу,— повторял Сёма,— горе твоё приемлю!..»

ВСЁ ОЧЕНЬ ПРОСТО

На другой день после обеда Сёма решил выйти на улицу и при случае подойти к Шере. Он даже придумал красивую фразу, с которой можно начать разговор. Он подойдёт и скажет:

«Вы меня не знаете, но я знаю вас. И мне хочется иногда слышать ваш голос и смотреть в ваши глаза, если это вам не помешает».

Дважды повторил он эту фразу и остался доволен: всё вежливо, как подобает приличным людям. Он отправился на прогулку, но, как назло, Шера не попадалась ему на глаза. «Может быть, заболела? — вздыхал Сёма.— Может быть, уехала?..»

К вечеру, возвращаясь домой, он шёл особенно медленно, вглядываясь в каждого встречного, надеясь всё же повидать Шеру. Но Сёмино счастье! Аптекаря, у которого всегда открыт рот и язык похож на сырую котлету, он встретил трц раза, а Шеру — ни одного. Такое адское невезение! Он готов был уж<? повернуть к мосту, но вдруг увидел выходящую из ворот девушку. Волнение охватило Сёму. Он быстро повторил про себя: «Вы меня не знаете, но я знаю вас. И мне хочется иногда слышать ваш голос и смотреть в ваши глаза, если это вам не помешает». Всё в порядке, и, прпгладив непокорные пучки волос, Сёма направился навстречу Шере.

Кажется, хорошо? Нет! У Сёмы никогда не бывает хорошо до конца. Шера шла гю улице, но на руке её, болталось пустое ведро. Что может выйти приличного из такой встречи с пустым ведром? Это же первый признак неудачи! Отступать, однако, было уже поздно, и Сёма, столкнувшись лицом к лицу с Шорой, тихо сказал:

— Здравствуйте!

Она кивнула головой, с удивлением взглянула на него, и наступила минута молчания, очень долгая и трудная для обоих.

Сёма, как назло, забыл заученную фразу, и только последние слова: «если это вам не помешает» — каким-то чудом уцелели в его памяти. Куда годятся эти слова — с ними никуда не сунешься!

— Вы идёте набирать воду? — краснея, спросил Сёма.

— Как это вы догадались? — улыбнулась Шера.

— А ведро же,— развёл руками Сёма, чувствуя себя плохо и вспоминая дедушкину лампу.

До самого угла шёл оп рядом молча и только на другой улице, обрадовавшись чему-то, заговорил торопливо п громко.

— Вы меня не знаете,— воскликнул Сёма торжественно,— по я знаю вас!..

— Почему? — неожиданно оборвала Сёму Шера, глядя на него смеющимися глазами.— И я вас тоже знаю. Вы — Сёма. И вы даже...— она лукаво улыбнулась,— и вы даже Старый Нос.

— Кто сказал?— возмутился Сёма.— Я ему!..

— Что — вы ему? — с любопытством спросила Шера и перебросила через плечо тяжёлую косу.

— Уши надеру! — угрюмо ответил Сёма.

— А ещё что?

— Подзатыльников дам!

— Я вижу, Сёма, вы не скупой.

— Нет! — сердито огрызнулся Сёма.— Он уже получит от меня! Нужно только знать, кто он.

— Ото не секрет,— пожала плечами Шера,— мой папа...

Сёма посмотрел на Шеру каким-то внезапно остановившимся взглядом и проглотил слюну. В милое положение его поставила эта девчонка! Интересно бы он выглядел, если б захотел отвесить подзатыльник Доле.

— Придётся отложить...— смущённо сказал Сёма.— А мы ведь уже прошли колодец.

— Вернёмся,— улыбнулась Шера.— Так вот, папа сказал: «Этот мальчик — Старый Нос. Он воробей». Это у папы самое ласковое слово... Я вот тоже воробей.

— У нас, наверно, одна стая.— Сёма галантно поклонился и, взяв у Шеры ведро, принялся доставать воду из колодца.

Шера подошла к нему и, положив руку на его плечо, заглянула вниз. Ведро ещё не коснулось воды, но вот оно опустилось, зачерпнуло немножко. Сёма дёрнул верёвку ещё раз — и ведро сразу отяжелело.

— Готово,— сказала Шера и, положив свои руки на его, смуглые и шершавые, принялась тянуть верёвку.

В эту минуту какой-то незнакомый холодок пробежал по спине Сёмы, и ему захотелось, чтоб верёвка была очень длмц-

ной и колодец бесконечно глубоким... Опустив осторожно вдвоём ведро на землю, они молча подняли головы, и глаза их встретились.

— Шера,— тихо сказал Сёма,— теперь я вижу, какая вы красивая. У вас глаза как угли.

По Шера не обрадовалась комплименту.

— Знаете что,— сказала она,— пойдёмте к нам. Как раз папа дома, и вы сможете надрать ему уши.

— А как я доберусь до них? — улыбнулся Сёма.— У вас есть подходящая лестница?

Они пошли вместе. Сёма нёс ведро, и, так как он мало думал об этом, вода то и дело выливалась на землю.

— Оставьте мне хоть кружечку! — взмолилась Шера.

— Скажите,— Сёма вдруг остановился,— а он вас никогда не трогает?

Лицо Шеры мгновенно сделалось грустным, и Сёма понял, что он ляпнул что-то неподходящее.