Повесть о детстве

— Ничего я не думаю,— хмуро ответил Сёма и, сжимая в правой руне своё оружие, пошёл открывать дверь.

Кто-то поднял фонарь, и Сёма увидел человека в измятой шинели, застёгнутой на одну пуговицу сверху, и в голубоватой студенческой фуражке.

— Что вам? — спросил Сёма, пряча за спину руку с топором.

— Ничего,— ответил человек улыбаясь.— Можете положить на место вашу секачку.

— Трофим! — крикнул Сёма, бросаясь ему на шею.— Трофим!

— Тише! — остановил тот Сёму.— Ты можешь нечаянно отрубить мне голову.

Сёма сконфуженно опустил глаза и, положив топор на ступеньку в коридоре, провёл гостя в комнату. Трофим низко поклонился бабушке и, поставив в угол винтовку с истрёпанным ремнём, присел к столу.

— Вы узнаёте его? — тихо спросил Сёма бабушку.

— Нет.— Бабушка задумчиво посмотрела на Трофима.— Кто это?

— Он же папе посылку делал. Помните?

Бабушка подошла ближе и, улыбаясь, протянула гостю руку.

— Вы будете богатый,— сказала она,— это самый верный признак!

Трофпм кивнул бабушке головой, хотя не понял её слов, и подозвал к себе Сёму:

— Передай бабушке, что она может открыть ставни и даже окна. Передай, что бояться нечего.

Сёма перевёл. Бабушка удивлённо пожала плечами:

— Откуда вдруг такой покой?

— Мы здесь,— сказал Трофим, окидывая взглядом комнату.

— А надолго? — поинтересовался Сёма.— И что значит — мы?

— Надолго,— ответил Трофим и, положив на стол плотный исчерченный лист, показал Сёме: — Ты видишь — это карта. А вот эти кружочки с флажками — города, занятые красными.

— А где же наш уездный город? — недоверчиво спросил Сёма.

— Вот!

— А где же паше местечко?

— Вот! — сказал Трофим и, подойдя к окну, открыл ставни. — Видишь? Это идут паши!

— Куда?

— Они идут на фронт, Я с отрядом остаюсь здесь, Сёма. Будем жить вместе.

— И кто вы здесь будете? — не унимался Сёма.

— Я?— Трофим хлопнул Сёму по плечу.— Я, брат, военный комиссар района.

— Это самый главный?

— Да,— кивнул головой комиссар,— главней нет.

Сёма встал, внимательно осмотрел Трофима с ног до головы и, повернувшись к бабушке, сказал:

— Вот, видите вы его? Он теперь самый главный в местечке.

— Хорошо,— согласилась бабушка и, смеясь, прошептала что-то Сёме на ухо.

Сёма расхохотался.

— Бабушка,— сказал он, обращаясь к Трофиму,— не понимает, что делается с вашей головой: то на ней жёлтая панамка, то, ещё хуже,— голубая фуражка.

— Кто на это смотрит? — улыбнулся Трофим.— Передай бабушке, что эта рука,— он протянул свою широкую руку с короткими, словно подрубленными пальцами,— недавно держала руку её сына!

— Папы? — переспросил Сёма и подбежал к Трофиму.—Вы его видели? Где? Когда? Куда?

— Нельзя сразу столько вопросов.— Трофим нахмурился.— Начнём по порядку. Где? В поезде. Когда? Сорок восемь часов назад. Куда? По назначению. Что ещё? Скоро будет здесь! При первом же случае.

— Что он говорит? — встревожилась бабушка.— Будет здесь? Кто будет здесь?

Сёма, торопясь и волнуясь, передал ей рассказ Трофима. Но бабушка неожиданно осталась спокойной.

— Этого не было,— важно сказала она, пристально глядя па гостя.— Что, я не знаю своего сыпа? Вы мне будете рассказывать! Если он был близко, так первый дом — это дом его родителей. Вы не знаете, какая это добрая душа! Нет, нет,— замахала она руками,— оп будет близко и не придёт сюда? Спроси у голубой фуражки: опа с умом?

Сёма, стараясь быть вежливым, перевёл вопрос бабушки. Трофим повторил:

— Яков был близко.

— Хорошо,— опять заговорила бабушка.— Допустим, что это правда. Куда же он поехал? Какие могут быть дела важнее дома?

— Я поехал сюда,— сказал Трофим, обращаясь к Сёме,— а он поехал в другое место — спасать людей.

Сёма перевёл бабушке ответ Трофима. Она с горестью покачала головой и вытерла платком выступившие слёзы.

— Это я как раз могу поверить,— тихо сказала она.— Вот такой он человек, твой папа. Кажется, освободили, всё кончено, езжай домой. Так нет! Его дело, что где-то кого-то нужно спасать. И, главное, он же их никогда в глаза не видел!

Все замолчали. Сёма взял в руки фуражку Трофима и принялся внимательно рассматривать её. «Не понимаю,— думал оп,— чего хочет бабушка?» Сукно как сукно.

— Сёма!—вдруг подозвала его к себе бабушка.— Я имею к нему одни вопрос. Если оп такой большой папин друг, так разве нельзя было поменяться: он бы поехал спасать, а папа бы приехал сюда?

Но Сёма отказался переводить зтот ехидный вопрос бабушки.

— Тоже выдумали! — возмутился он.— Вам кажется, что это дома — что хотел, то сделал. Это вам не котлеты с чесноком!

— В чём дело? — поинтересовался Трофим.

— Ничего,— вежливо улыбнулся Сёма.— Бабушка спрашивает, не хочется ли вам кушать. Как раз есть пшено.

— Нет,— сказал Трофим, вставая из-за стола.— Я пойду: скоро утро. Меня ждут люди.

— А мне можно с вами?

— А как же! — улыбнулся Трофим.— Будешь моим личным ординарцем.

Сёма быстро схватил пальто и, па ходу застёгивая пуговицы, пошёл вслед за Трофимом.

— Куда ты? — закричала бабушка.— Куда тебя несёт натощак?

— Нас ждут люди! — важно ответил Сёма и, надвинув козырёк на глаза, выбежал на улицу.

В СИНАГОГЕ СТОЯТ ВИНТОВКИ

Где евреи с талесами? 1 Их нет. Жёлтые скамьи сдвинуты к стенам. В воздухе — горьковатый запах самосада и чёрные тучи тяжёлого дыма. За столом — люди без шапок. Босой матрос задумчиво сосёт цигарку и после каждой затяжки сплёвывает на пол. На подоконнике сушатся коричневые портянки... Нет евреев с талесами, и не слышно привычного молитвенного стона.

В синагоге стоят винтовки.

На ступеньках, ведущих к амвону, сидит угрюмый синагогальный служка. Оп что-то ясует или шепчет. Его просят уйти, но он не встаёт со своего места. Ему дают хлеб — он прячет ру-

1 Талес — молитвенное облачение.

ни. В глазах его злоба и сон, но он не может покинуть свой пост — он один бережёт торустарую, добрую тору, к которой прикасались тысячи губ, которая несёт людям исцеление от недугов, избавление от бедствий. Пусть сидит и плюётся этот босой матрос, пусть дымят эти богохульники с непокрытыми головами — святой дом не поруган, бог внемлет и зрит!