Повесть о детстве

Моисей подмигнул ему, развёл руками — и Сёма понял, что надо подчиниться.

— Я уйду,— тихо сказал он, не глядя на Шеру.— А когда мы вас увидим?

— Очень скоро,— уверенно ответил Моисей и только сейчас заметил браунинг в своей руке.— Я здесь долго пе жилец. До-бол ею там.

Шера взяла его осторожно под руку, и Сёма остался один во дворе. Постояв так несколько минут, он пошёл к сараю, в котором по-прежнему кололи щепкп. Пейся сидел на полу с угрюмым, злым лицом. Антон, сбросив куртку, размахивал топором.

— Пейся, ты что сидишь? — удивился Сёма.

— А ты что ходишь?

— Мои дрова кончились.

— Кончились для тебя — и кончились для меня!

— Нет. Мы ж разделили всё натрое. И в том куточке ещё лежат две вязанки.

— Ай, не будем считаться! — махнул рукой Пейся, выходя нз сарая.— Мой куточек, твой куточек. Лишь бы были дрова.

Сёма взял в руки топор и принялся за Пейсину долю. Поставив полено чуть-чуть набок, он колол дрова и с завистью думал о Моисее: «Больной, слабый, кажется, прикоснись пальцем — и он упадёт, а уже у него в мыслях фронт, и он наверняка уедет через пару дней. А я что? Это нужно говорить бабушке, а то — дедушке... И никакой свободы!»

— Что ты возишься так долго? — услышал он над собой возмущённый голос Пейси.

— Я же твою работу делаю,— недоумевая, ответил Сёма.

— Какая разница? — Пейся пожал плечами.— Какие могут быть счёты среди друзей!.. Доктор узпал, что это я принёс дрова, сказал спасибо и накормил меня обедом.

— А мы? — рассердился Сёма.— Я уже передвинул ремень на последнюю дырку. Ты про нас забыл?

— Нет,— улыбнулся Пейся, чувствуя, что он проболтался зря,— не забыл. Но обед был такой противный, что я уже жалею, зачем я его ел. П потом...— Пейся задумался, пе зпая, чем же ещё оправдаться.— Да и потом это ведь из кухни больных.

Как же это можно оторвать у них сразу три обеда? Это же некрасиво!

— Правильно,— согласился Сёма и протянул ему топор: — Становись работать, а я пойду домой обедать.

Пейся с недовольством взял топор, а Сёма, ещё сильнее подтянув пояс, вышел во двор. В воротах он встретился с доктором. Доктор улыбнулся и протянул ему обе руки.

— Спасибо,— сказал он,— спасибо! Я всегда говорил, что человек обнаруживается в любом географическом пункте...

Он продолжал держать Сёмины руки, и Сёма чувствовал себя очень неловко: выдернуть нельзя, а стоять так неудобно.

— Так вот,— продолжал доктор,— прошу вас наверх с нами отобедать, как раз подбросили продукты.

— Благодарю вас,— ответил Сёма, проглатывая слюну и испытывая небывалое томление под ложечкой,— третий день почему-то нет аппетита! Ну, просто ничего не хочется...

Обед дома был слаб даже для Сёмы. Усталость после непривычной работы охватила его, и Сёма раньше обычного решил лечь спать. Он приготовил свою постель, положил шинель поверх одеяла и — как был: в носках, брюках, рубашке — лёг в кровать. И всё-таки осенний холод пробирал его, и он долго не мог уснуть. В комнате было холодно. Оп ворочался с боку на бок, спал и не спал, видел щепки, разбросанные на земле в сарае, видел Моисея с браунингом в руке, видел Шеру. Но и этот полусон был нарушен скоро. Сёма услышал цокот копыт на мосту и, вскочив, подбежал к окну. Опять шли конные отряды, опять гремели и тряслись по дороге грязные тачанки... «Куда они идут? — спрашивал себя Сёма.— И идут, и идут!.. Может быть, это последние? Может быть, это конец?» Прильнув лицом к оконному стеклу, Сёма с волнением смотрел на улицу.

НА ФРОНТ

Нет, ещё не конец! Целую ночь горел свет в комнате комиссара, и только на рассвете Трофима оставили друзья, и он, составив четыре стула, прилёг, накинув па плечи холодную куртку. Спал ли он? Может быть, просто лежал и думал о чём-нибудь. Сёма тоже не уходил домой. Он сидел у окна и, подперев кулаками голову, смотрел на Антона. В тревожной тишине поднималось над местечком серое утро. С улицы доноси-

лись чьи-то простуженные голоса и тоскливое конское ржанье. Что случилось, Сёма не знал. Говорили о прорыве на фронте. Дурные вести приходили с позиций. Опять зашумело местечко. Люди с испуганными лицами стояли у окон, провожая глазами нескончаемый поток. Облепленные грязью, со скрипом и грохотом катились тачанки, с деревянного моста нёсся глухой цокот копыт.

Антон подошёл к фисгармонии, смахнул рукавом пыль с маленькой крышки и, подняв её, ударил два раза пальцем по клавишам.

— Ты не хочешь спать, Антон? — тихо спросил Сёма.

— Пет.

Они помолчали... Сома подошёл к Аптопу и, присев рядом, опять заговорил:

— Что это такое, скажи мне? Куда все идут?

— Кто совесть имеет, тот здесь не сидит,— ответил Антон, пристально глядя ему в глаза.— Тебя зачем стрелять учили?

— Это я знаю,— обидчиво ответил Сёма.

— Знаешь, а спрашиваешь. Своих господ спровадили, чужим дорогу покажем! — громко сказал Антон и ударил кулаком по клавишам.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошёл Трофим с удивлённым, насмешливым лицом.

— Так вот кто не даёт спать комиссару,— улыбнулся он и остановился на пороге.— А я слышу, кто-то рядом гудит, и гудит, и гудит. Что ж, думаю, пойду посмотрю. Ты почему, Антон, злой такой?

— На фронт хочу.

— Это уже решено?

— Решено,— улыбнулся Антон.— И назад ходу пе будет8 товарищ комиссар.

— Так...— Трофим задумчиво покачал головой,— А ты, Сёма, просто сбежал от бабутгши? Я нижу, ты хочешь, чтоб она меня окончательно разлюбила. Это же нехорошо с твоей стороны.

— Я думал, что я нужен.

— Нужен,— Трофим похлопал Сёму по плечу,— непременно нужен! Но почему ночыо? Почему на рассвете? Идите тихонько и не стучите своими проклятыми каблуками. У меня народ только уснул — Полянка, Моисей. Чуете?

— А как же со мной, товарищ комиссар? — умоляющим голосом спросил Антон.— Разве я негож?

— Голе, гож,— засмеялся Трофим.— Приходи днём.

Антон кивнул головой и тихо вышел из комнаты. Сёма уныло побрёл за ним:

— Ты правда на фронт хочешь?

— Нет, шучу! — обиделся Антон.— Что я здесь потерял, чтоб сидеть? Даром стрелять учился?

— А если пе возьмут?

— Пойду.

— А если не позволят?

— Пойду.

Сёма глубоко вздохпул и с завистью посмотрел на Антона:

— У меня дедушка с бабушкой. С ними не сговориться.

— А ты убегай!

— Как это?

— А просто, бери и убегай. Сходи к Полянке, скажи: так, мол, и так — и убегай. Потом вернёшься, зараз всё расскажешь и деду и бабке.

— А если убьют?

— Передадут,— успокоил Сёму Антон,— это уж обязательно товарищи передадут! И ещё распишут, какой же ты храбрый был,— одно удовольствие бабушке!

— Да,— рассеянно согласился Сёма,— одно удовольствие.

Они опустились на ступеньки, и Антон, высыпав махорку на

широкую ладонь, щшнялся скручивать цигарку. Уже начинался день. Сёма тяжело вздохпул и протяиул руку товарищу: