Повесть о детстве

Молча и строго она отвечала на поклоны, также низко и уважительно. Не пропускала ни одного мирского схода и являлась с палкой в руке наравне с другими стариками и пробиралась в самую середину - к столу, за которым начальственно сидели краснобородый Пантелей и Павлуха-писарь Таких женщин я встречал потом не одну: это были простые труженицы, самоотверженные подвижницы, с крепким характером, с великой душой, с большой любовью к жизни и людям. Но Паруша всегда поражала меня своей силой и независимрстью. Когда я думал о Паруше, всегда представлял ее могучей телом, с уверенно поднятой большой головой, с полынными глазами, в которых таились умная усмешка и мудрая суровость А сколько было доброты и нежной ласки в зорких ее глазах и улыбке, когда она возилась с детишками или привечала меня! И я вспоминал, как она одна укротила мирского быка, который бешенствовал на улице и разогнал людей по домам, как гордо она осадила станового в моленной и даже не взглянула на него, как безбоязненно стала она на сторону Микитушки, когда Стоднев заставил мужиков отлучить его от общины и вывести из моленной. Только в тетке Кате, озорной девке, угадывал я ту же силу и упорство характера Недаром Паруша так дружелюбно относилась к ней и зазывала к себе для каких-то разговоров наедине.

Велика сила русской женщины, и безмерны ее терпение и вера в жизнь, если она сохранила и пронесла через рабство и бесконечные страдания свою живую и богатую душу!.. Такие женщины воплощены народной фантазией в образе Девицы-Поляницы и Василисы Премудрой.

На другой день мужики опять выехали пахать барскую землю, но дед никого из парней не послал в поле, а сам весь день провозился с Титом и Сыгнеем на гумне - чинили половешку и поправляли навозные насыпки у прясла. Отец уехал сеять овес на своей надельной полосе у межи, которая отделяла нашу деревенскую землю от земли соседних Клю

чей. На этой меже у дороги стоял полосатый столб с полусгнившей доской наверху, на которой едва можно было разобрать шершавые буквы:

СЕЛО ЧЕРНАВКА

Дворов-67

Д у ш - 252

Село Ключи было в двух верстах от нашей деревни и стояло на столбовой дороге от Саратова в Пензу Оно было хорошо видно от наших гумен избы длинным порядком тянулись вдоль дороги, в густой зелени садов. На левом конце стояла высокая каменная колокольня, а около нее барский двор с толпой надворных построек; на другом конце большая старая изба - почтовая станция с обширным заезжим двором и конюшнями для почтовых лошадей.

В этом ключовском барском доме и жил тот барин Ермолаев, которого я видел зимою вместе с Измайловым на кулачном бою.

Митрий Степаныч прискакал из города на второй день, веселый, форсистый, в легкой поддевке и касторовом картузе Он легко прошел в кладовую вместе с Таненкой и пел свой излюбленный ирмос. "Иже глубинами мудрости человеколюбие вся строя и иже на пользу всем подавая..." Вскоре к его дому прискакал объездчик Дудор, соскочив с седла, бойко влетел на высокое крыльцо и скрылся в лавке. Пробыл он у Стоднева недолго и вышел красный, с осовелыми глазами. Он ловко и легко вскочил опять в седло, ударил нагайкой иноходчика и помчался обратно на барский двор.

Вслед за ним поехал на плетеном тарантасе и Митрий Степаныч. А на третий день к его крыльцу подъехал с колокольчиками становой с двумя верховыми полицейскими. Вечером, когда мужики приехали с поля, побежал по селу от окна к окну десятский с палкой и завыл надорванным голосишком:

– Хозявы, на сход идите! . Становой приехал... Барин прибудет... Идите сейчас же... да чтоб ни у кого брюхо не болело...

Мы сидели за ужином и, по обыкновению, молчали. Отец сидел на краю стола и не отрывал угрюмых глаз от ложки. Когда раздался стук в ставень и заскрипел надсадный голос десятского, отец быстро вышел из-за стола и скрылся за дверью. Дедушка перекрестился и с ужасом в глазах оглянулся на окно.

– Невестка, скажи Васяньке. чтобы на схоз шел. Я на ногах не держусь: всю спину разломило.

Бабушка с сердитым упреком сказала:

– Иди, иди, отец. Не с тебя, а с других спросится: ты на поле не ездил. А Васянька в тот же день домой воротился.

Иди с молитвой, надень полушубок и валенки, - с недужных взять нечего.

Дед послушно вылез из-за стола и, охая, больным шагом побрел к кровати, накинул полушубок, бабушка достала с печи валенки, и он зашаркал в них к двери.

– Анна, - слабым и кротким голосом проговорил он, опираясь о косяк, возьми лестовку, помолись перед Спасом... свечу затепли...

– Иди с богом, отец, помолюсь.

Как только он прошел мимо окон, все сразу же засмеялись. Катя хохотала громче всех и выкрикивала:

– Вот так дому голова!.. Ведь как притворился-то!.

Я - не я, и лошадь не моя... Ты бы, мамка, его на сход-то на руках отнесла... Со своими-то ох какой грозный, а дошло до дела - караул! "Анна, помолись!.."

Смешливый Сема сполз под стол и визжал там, как поросенок. Мать смеялась несмело, с оглядкой, с мучительной судорогой в лице. Даже бабушка тряслась всем телом, зараженная смехом детей. Только Тит изо всех сил старался быть недовольным, но и его разбирал смех. Чтобы заглушить в себе клокочущий хохот, он хмуро угрожал:

– Ежели б тятенька услыхал, он вам холки-то набил бы... Над тятенькой грех смеяться... да еще над хворым...

Катя сделала испуганное лицо и высунулась из окна.

Растерянно и встревоженно она хлопнула себя руками по бедрам и упавшим голосом крикнула:

– Титка, беги! Сейчас же беги! Тятенька-то как пьяный, качается. Поддержи его под руку и тихонько веди на сход-то.

Бабушка не на шутку забеспокоилась и застонала:

– Иди, Тита, помоги отцу-то. Беда-то какая!

Тит нехотя вылез из-за стола и заныл:

– Да-а, иди вот... Обижать-то его вы с браткой горазды, а я - веди-и... Я вот нажалуюсь ему, как вы над ним

смеялись.

Катя озорно подмигнула матери и с кроткой угрозой заторопила Тита:

– Знамо, пожалуйся... Иди-ка, иди!.. А то я тятеньке-то глаза открою, как ты по клетям да амбарам, как мышь, елозишь да в норки свои по зернышку тащишь...

Тит побледнел и опрометью выбежал из избы. Когда пробегал мимо окна, погрозил Кате кулаком.

– Я тоже знаю... Знаю, как ты Яшку-то Киселева закрутила...

– Ну, то-то!
– весело подбодрила его Катя.
– Вот мы с тобой и квиты - И раскатисто захохотала.
– В кого это он, мамка, такой сквалыга уродился? Все тайком, все молчком, везде шарит, как воришка, да тащит в разные потайные места. А притворщик-то какой! Тятеньку-то вокруг пальца обводит...

Бабушка с безнадежной скорбью отмахнулась от нее.

– Ты уж молчи, Катька. Сама-то как кобыла необъезженная лягаешься, и узды на тебя нет. В нашем роду и девок таких не было.

– Значит, надо было, чтоб такая уродилась. Да уж одром и батрачкой не буду и всякий кулак обломаю.

Мать не отрывала от нее глаз и любовалась ею с завистливой печалью и восторгом в глазах. Бабушка тряслась от смеха, но сокрушенно бормотала:

– Девки-то все статятся, все норовят быть скромницами, а ты, как Паруша, не в пример мужику - охальница...

– Да, уж ездить на себе никому не дам... Вот к Киселевым в семью войду - сама хозяйкой буду.

Бабушка в ужасе замахала руками.

– Что ты, что ты, Катька!.. Постыдилась бы... Аль тоже эдак девке держать себя?

– Ну уж, мамка... помру, а не допущу, чтобы меня заездили, как невестку. Погляди на нее: всю изломали да испортили... и на человека не похожа. А девка-то была какая!