Повесть о детстве

– Ты, Дудор Иваныч, не шути!
– строго пробасил Микитушка.
– Мы пахать приехали,

Дудор снял картуз и засмеялся. В плутовских его глазах играли веселые капельки...

– Ну и пашите, милости просим! Кто куда хочет, туда и заезжай.

Мужики, пыльные и грязные с дороги, забесяовоились и заворошились. Даже для нас, парнишек, было что-то странное, необычайное в веселых словах объездчика: мы привыкли видеть в барском объездчике холуя, своего врага, который загонял коров в барское стойло, когда они по недосмотру пастуха забирались в березовый лес. И вдруг этот Дудор, как друг, весело смеется и мирно балагурит с мужиками... Ждали, что Дудор встретит их злой угрозой, а он ошарашил всех неслыханными словами: "Ну и пашите!.."

Нельзя было понять, почему Дудор такой веселый и приветливый, почему он с такой готовностью разрешил запахивать землю. И я видел, как мужики поугрюмели и враждебно замолчали. Только Ларивон крикнул:

– Дудор Иваныч! Голубь сизокрылый! Своими руками вскопаю землицу-то родную, бородой своей забороню.

И как угорелый побежал к своей телеге. Ему наперебой закричали вслед:

– Ларивон Михаилыч! Воротись! Погоди малость... Не напорись там.

Но Ларивон отмахнулся, вскочил на телегу и захлестал своего пегого одра.

Объездчик поглядел на Ларивона и затрясся от смеха в седле.

Микитушка теребил бороду и убеждающе говорил:

– Ты, Дудор Иваныч, не шути - с миром негоже шутить. Землю эту за Стодневым барин оставил. Наши деды и отцы ее возделывали, обчество не согласно отдать ее мироеду. Народ нельзя обездоливать. Не допустит народ неправды... С добром ты приехал аль со злом?

– С добром, с до-бром!..
– весело кричал объездчик, и зубы его так и играли под рыжими усами.
– Пашите себе на здоровье.

– Это кто тебе так приказал?
– сурово допрашивал его Микитушка. Барыня нам от земли отказала, а ты какую власть имеешь?

– А мне вот барыня приказ дала: "Мужики хотят землю пахать - скажи им: пашите все пары - никто вас не тронет! Пускай, говорит, сами разделят на полосы, и не мешай им..." Не верите? Ей, честная речь, не вру...

Ванька Юлёнков метался среди мужиков.

– А я-то как же, мужики? Ведь у меня лошади-то нет Чего я делать-то буду? Чай, и я свою долю пахать хочу Побегу сейчас в стадо - корову домой пригоню и в соху запрягу.

Над ним смеялись и покрикивали:

– Ну и беги! Чего тормошишься? Торопись, а то все поле разберут.

И он в самом деле пустился бежать по меже к селу.

Мужики недоверчиво глядели на Дудора, озабоченно переглядывались и бормотали:

– Пашите, мол... а сам зубы скалит... Чего-то задумал..

– То-то и о"смго... Поверь ему, а он всех под одну статью подведет. Зубы скалит, а камень за пазухой.

– У него не камень, а нагайка: всех пересчитает. Барыня, бает, наказала, приветить нас велела...

– Блудит... оттого и зубоскалит. Он объездчик: сохранять должо"... Неспроста, шабры. Держись, да помни.

Петруша подошел к коню Дудора, потрогал подпругу и краешек кожаного седла.

– Ты, Дудор Иваныч, прямо скажи, без подковырки чего ради ты такой веселый да приветливый? Какую ты с барыней мужикам ловушку устраиваешь? Гляди, как бы потом худа не вышло.

Дудор даже на стременах поднялся от обиды. Обветренное и загорелое его лицо стало недобрым, а жуликоватые глаза пристально уставились на Петрушу. Потом он скользнул подозрительным взглядом по толпе и вдруг опять засмеялся.

– За кого ты меня считаешь, Петя? Разве я против мужиков зло имею? Мы с тобой не первый день в дружках ходим... Когда это я приезжал к тебе с злым умыслом? Я человек маленький, наемный, мне рассуждать не дадено: что хозяин прикажет, то и исполняю. Сказано мне: пускай мужики пашут! Я и встретил и объявляю вот: пашите, сделайте милость!..

И тут же склонился к Микитушке, как к старому приятелю:

– Ядреный квас старушка твоя делает, Микита Вуколыч. Заеду отсюда к ней и сразу два ковша выпью. Особенно он вкусный и жгучий, когда тебя дома нет: больно уж много ты учишь. Я человек веселый, плясать люблю, а в твою веру не пойду. Скучная твоя вера - все, мол, обчее да все сообча... Заместо молитвы да чтения старых книг - вдруг, нате, всю деревню взбулгачил!.. Шучу, шучу, Микита , Вуколыч, не серчай... Люблю тебя и бывать у тебя люблю...

Микитушка добродушно улыбнулся и с гордой словоохотливостью провозгласил:

– За правду, спроть лжи, я и вожаком пойду и нищеты не убоюсь и гонения. Мученик Аввакум не убоялся правду царю говорить, не отступил и от костра. Митрий Стоднев лжой, деньгой и лихоимством землю эту от мужиков отторгнуть хочет, а барин с ним вместе в обман мужика вводит. Это наша земля, возделанная нашим трудом. А в труде-то и есть правда. Вот мы эту землю, кровью и потом политую, не хотим отдавать разбойнику.

Мужики взволнованно зашумели и еще теснее окружили Микитушку. А Микитушка уже гневно поднял руку, и глаза его загорелись от возбуждения.

– Мы костьми ляжем, а землю эту не отдадим. Нельзя землю от труда отторгнуть: в ней дух наших отцов и прадедов. И мы ей кланяемся и лобызаем телом и душой.

И, по-стариковски тяжело опустившись на колени, ткнулся густоволосой головой в землю. Это было так неожиданно и потрясающе просто, что мужики растерялись. Кто-то крикнул:

– Микита Вуколыч! Милый! Ни в жисть... Не убьем души...

Лошадь Дудора испугалась, захрапела, запрыгала на месте. Пструша стоял впереди один и смущенно улыбался.

Объездчик наклонился к нему и сердито пробурчал:

– Иди-ка, Петя, от греха. Сейчас же уходи. Зачем ввязался в эту дурацкую кашу?

– Нет, Дудор Иваныч, не уйду. Я подлецом еще ке был.

– Ну, сам на себя пеняй, ежели башки своей не жалеешь.

Потом сделал опять веселое лицо и крикнул, поблескивая крупными зубами:

– Микита Вуколыч, не мне тебя учить, а лошади-то моей тебе кланяться не подобает. Ты скоро не то что от попа, а и от Стоднева весь народ отобьешь. За тобой, как за святым тянутся. Пашите! Я препятствовать не буду.

Дудор ткнул в бока иноходчика каблуками, и лошадка рысью побежала по полю, взметая копытами пыль и комки земли.

Микитушка поднялся на ноги и с той же торжественностью в лице и блеском в глазах призывно крикнул:

– Ну вот, мужики, приехали! А приехали - пахать надо.

Дружнее держитесь, не разбредайтесь. Июда Христа предал на казню, а ежели кто июдой окажется посредь нас и всех погубит - и сам погибнет...

Его слушали молча и истово, как в моленной: ему верили и считали человеком, который никогда не отступится от своего слова.