Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Я ненадолго, доченька, не волнуйся. Иди в дом – скоро придут гости. Ты не забыла о празднике?
Взгляд девочки упал на огромную тёмно-бордовую розу, покоящуюся на переднем сиденье…
– Послушай, – тихо сказал Ральф, – если хочешь, мы с тобой поговорим об этом, но немного позже, а пока, иди, пожалуйста, в дом и помоги Ричарду встретить гостей.
Он увидел, как крошечная слезинка катится по смуглой щеке малышки…
– Ты хочешь поехать со мной?
Девочка кивнула и, не дожидаясь приглашения, устроилась на заднем сидении. Повинуясь какому-то внутреннему
Дорогой он не проронил ни слова, но, похоже, девочку это ничуть не огорчило. Всё её внимание было целиком и полностью поглощено цветком. Она прикасалась крошечными пальчиками к нежному бутону, гладила шершавые листья, осторожно пробовала на ощупь глянцевую остроту шипов…
Ральф, наблюдая за девочкой в зеркало, в сотый раз мысленно обзывал себя ослом.
«Завтра же… Нет – сегодня же прикажу соорудить оранжерею. Выпишу самые лучшие сорта роз! Элина любила розы, а я после её смерти распорядился уничтожить все цветники…»
Машина подъехала к воротам старого католического кладбища, и Ральф не смог сдержать слёзы, видя, как бережно малышка несёт розу в покрасневших от холода ручках. Они направились к фамильному склепу Нордов, который располагался недалеко от центральной аллеи. Здесь покоилось несколько поколений предков Ральфа, здесь же была похоронена и Элина – над её могилой возвышалась миниатюрная нимфа с арфой в руках. Казалось, девушка лишь на миг присела на надгробие, ещё миг – и она вспорхнёт. И оживут струны арфы, и печальная, нежная мелодия прольётся грустью над последним приютом…
Элина часто играла на арфе вечерами – и она и Ральф любили этот красивый, необычный музыкальный инструмент, с тонким и нежным звучанием…
Ральф опустился на колени и положил руку на мраморное надгробие. Девочка смотрела то на отца, то на нимфу с арфой и задумчиво поглаживала стебель цветка. Она обошла могилу с другой стороны и точно так же, как отец, опустилась на одно колено. Потом, опершись ладошкой о холодную плиту, она положила розу к ногам нимфы и закрыла глаза.
Ральф поднялся первым.
– Пора… Ты говорила с мамой?
Она открыла глаза и кивнула, затем подошла к Ральфу и поцеловала его руку.
– Ну что ты, родная… что ты… Я должен был сделать это раньше. Ты – умница, что помогла мне понять это. Я никак не мог решиться…
Но теперь мы будем приезжать сюда вдвоём, правда?
Когда они вернулись домой, на них обрушился шумный, сверкающий разноцветными огнями праздник.
Сидя в сторонке и наблюдая за раскрасневшейся от восторга дочуркой, Ральф был счастлив как никогда. И прежде всего оттого, что барьер, разделяющий их, сегодня был окончательно разрушен. Они и раньше прекрасно понимали друг друга, но сегодня в их понимании возникло нечто особенное…
Гости разошлись далеко за полночь. Королева бала Первого Снега давно уже спала в своей маленькой кроватке, а у двери в её комнату расположился мраморный дог исполинских размеров, верный и преданный паж по кличке Цезарь.
Часть вторая
– Нет-нет,
профессор, рисунок действительно уникален! Во всяком случае, раньше я такого не видел. Приезжайте, я очень хочу услышать Ваше мнение. И привезите с собой художника, графика… Я дилетант во всём, что касается кисти и полотна, но здесь случай уникальный!Ральф положил трубку телефона и окинул взглядом свой кабинет, который располагался в самой тёмной комнате дома – на первом этаже. Когда-то давно здесь была библиотека, но с появлением Элины в доме всё изменилось. Ей доставляло радость всё переделывать, перестаивать на свой лад, и дом – старое родовое гнездо одной из самых древних фамилий в округе, наполнился светом её молодости и радости.
Элина…
Ральф и сейчас отчётливо помнил каждую морщинку на её милом, открытом лице…
Вот она поворачивает голову на его оклик, и длинные русые волосы падают на плечи…
Вот она выходит из воды: длинноногая, стройная; по гладкой, смуглой от загара коже стекают капельки морской воды…
И последний день… побелевшие, пересохшие губы шепчут что-то ему, бессвязно, умоляюще… Что… Что она хотела сказать…
Ральф вздрогнул – таким громким показался ему голос управляющего.
– Почему Вы так кричите, Ричард. Что-нибудь случилось?
– Я вовсе не кричу, сэр. Я несколько раз обращался к Вам. Но вы меня не слышали.
К Вам мистер Тиккрей. Прикажете принять?
– Проси скорее. И прикажи подать кофе со сливками для мистера Тиккрея и чёрный – для меня.
– Слушаюсь, сэр.
– Мистер Норд, добрый вечер! Прекрасно выглядите, друг мой. – Профессор, как всегда был полон энергии. – Позвольте представить: мистер Лоуренс. Он преподаёт графику в академии Художеств и любезно согласился приехать со мной и быть нашим консультантом.
– Прошу вас, господа. – Ральф указал на кресла и прошёл к столу. – Ричард, будьте добры, для мистера Лоуренса… – он выжидательно посмотрел на художника, – ещё один чёрный кофе – без сахара.
Взяв со стола рисунок, и в который раз поразившись его чёткости, Ральф передал его Лоуренсу.
На бледных впалых щеках художника проступили алые пятна. На рисунке был изображён мужчина, простирающий руки к огромному синему солнцу. Серые, безжизненные равнины вокруг… Чёрная, растрескавшаяся земля…
Но более всего поражали глаза мужчины: молящие, почти безумные от отчаяния и безысходности.
– Сколько лет Вашей дочери, мистер Норд? – голос Лоуренса дрожал от волнения.
– Три с половиной года.
– Невероятно! – Лоуренс вскочил и начал метаться по кабинету. – Это сделано рукой талантливой, я бы даже сказал – гениальной, но… рукой взрослой, опытной. Взгляните на твёрдость, на завершённость линий! Трёхлетнему ребёнку, пусть даже и одарённому, такое не под силу – здесь всё говорит о руке мастера.
– И, тем не менее, Лоуренс, – профессор просто сиял, понимая, что его идея с балом-маскарадом принесла свои плоды, и этот рисунок – лучшее тому доказательство, – рисунок сделан трёхгодовалой девочкой. Да вот и она сама! Прошу любить и жаловать: перед вами мисс Норд.