Повесть о первом взводе

– Раз такое дело - полечим тебя сейчас. Придержите его ребята.

Трибунский взял Земскова за плечи, Григоренко обхватил вторую ногу, а Птичкин еще раз ощупал стопу, пошевелил ею осторожно.

– Готов?
– спросил он.

Земсков кивнул - давай.

– Держите крепче, - попросил Птичкин и рванул щиколотку.

Земсков вскрикнул, лоб у него мгновенно покрылся каплями пота.

Может костоправ-доброволец что-то и не так делал, но получилось. Птичкин еще раз осторожно ощупал ногу.

– Болит, конечно?

– А ты как думаешь?
– Земсков выдохнул, посмотрел как-то рассеянно...
– Ладно, бывало хуже.

– Должно поболеть. Вывих все-таки. Вправил я тебе стопу. Теперь перебинтовать надо, и потуже. Через пару дней будешь в норме, - заверил Птичкин.
– И палку тебе хорошую надо. Придется пока с бадиком поковылять.

Он забинтовал Земскову ногу. Поверх бинта плотно завернул портянку и прикрутил ее шпагатом.

Остальные в это время молча, словно в почетном карауле, стояли возле Столярова и Огородникова.

– Надо похоронить, - сказал Малюгин.

Встал и Земсков, тяжело оперся на плечо Птичкина.

Смерть человека на войне не менее тяжела, чем в мирные дни. Погибают не просто близкие люди, а товарищи, с которыми делил все тяготы фронтовой жизни, которых ты не раз выручал из беды и которые не раз спасали тебя. И это усиливает горечь утраты.

– Здесь могилы потеряются, - Логунов с неприязнью посмотрел на бескрайнее, заросшее сорняками поле.
– Похороним в роще, там тихо. Хорошее, спокойное место. И нам здесь оставаться нельзя. Могут другие прилететь. Положите на машину лейтенанта и Огородникова... Долотов, поведешь. Если появится "мессер", не жди команды. Жми на всю железку и маневрируй. Как это сделал Гогебошвили. Остальным прыгать на ходу.

Получилось, что Логунов отдал команду. Не Угольников и не старший по званию Земсков. И все послушно выполнили ее...

Положили Столярова и Огородникова на ящики со снарядами. Помогли забраться в кабину Земскову. Долотов осторожно повел машину, и через несколько минут, которых не хватило раньше, чтобы уберечь взвод, "студебеккер" был в роще. Здесь стояла удивительная тишина. В тени высоких деревьев замерли сочные травы. Крутила бесконечную карусель мошкара, растягивали узорные сети паучки...

В этой роще не было войны.

* * *

Они осторожно сняли погибших. Помогли спуститься Малюгину и Земскову. Могилу вырыли на поляне возле высокой, но молодой еще березы. Широкую могилу на двоих.

Солдаты стояли, смотрели на убитых товарищей, прощались и не могли проститься.

– Скажи пару слов, - шепотом подсказал Земсков Логунову.

– Не могу, - отказался Логунов.
– Может ты...

– Надо тебе. Ты с ними воевал. Должен сказать.

Логунов выступил вперед, уцепился правой рукой за приклад автомата, левой оперся на ствол березы.

– Вот так, ребята, - сказал он негромко. И все повернулись в его сторону.
– Им и двадцати нет. Жить бы и жить. А приходится хоронить. Наш лейтенант, гвардии лейтенант Столяров. Он хотел стать инженером, мосты хотел строить, чтобы каждый мог перейти любую реку, не замочив ног... Но пришла война, и он стал артиллеристом.

Гвардеец Василий Огородников - сын крестьянина и сам крестьянин. Остались у него далеко отсюда, в Чувашии, отец и мать. И город Чебоксары, который он любил. А сколько подбил он фашистских танков, вы все знаете... Они погибли в бою, хотя сегодня они не сделали ни одного выстрела, не подбили ни одного танка, не убили ни одного фашиста. Но они погибли в бою. Нам продолжать этот бой. За себя и за них. Во всех боях они будут вместе с нами. И вместе с нами придут к победе.

Логунов подошел к погибшим, опустился на колено и поцеловал в лоб Столярова, затем Огородникова. Кивнул Птичкину. Тот спустился в могилу и расстелил плащ-палатку. На нее уложили тела и укрыли их другой плащ-палаткой. Логунов зачерпнул горсть прохладной земли и осторожно, как будто боялся нарушить покой погибших, бросил ее в темную могилу. За Логуновым потянулись остальные... Потом разобрали лопаты.

Над могилой вырос невысокий желтый холмик. В изголовье поставили высокий столб, вершину которого Долотов стесал топором. На белой древесине Трибунский вывел крупными печатными буквами имена погибших, их фамилии и чуть ниже: 1924-1943 - год рождения и смерти товарищей своих.

– Становись!
– отдал команду Логунов.

Взвод выстроился в одну шеренгу.

– В честь наших погибших товарищей... Огонь!

Четырнадцать автоматов ударили громом в ясное небо.

На войне тоже бывает ясное и красивое небо. Но его не очень любят.

* * *

– Отойдем в сторонку, - предложил Земсков Логунову и Угольникову.
– Поговорить надо, посоветоваться.

Отошли. Остановились у высокого пенька на краю поляны.

– Присядем, - предложил Земсков.

– Присядем...
– Голова у Логунова по-прежнему болела. И не хотелось ни о чем думать. Лечь бы сейчас на теплую травку, закрыть глаза и дремать... Но куда денешься? Приходилось терпеть. Посоветоваться, и верно, следовало.
– Ты в кресло, а мы на травку.

– В кресло, так в кресло, - Земсков осторожно опустился на пенек, поудобней пристроил больную ногу.

– Посидим, покурим... Дела у нас хреновые и табак горлодер, - угрюмо протянул Угольников. Вынул из кармана кисет и тяжело уселся на траву.

– У меня "Беломор", - Земсков достал помятую пачку, - если от них что-нибудь осталось, когда я о грешную землю грохнулся. Берег папиросы. Думал, приедем, устроимся, перекусим. А потом и покурим. Настоящий "Беломор", как до войны.

Среди помятых, изломанных папирос они нашли шесть штук целых. Закурили.

– Молодец Гогебошвили, - вспомнил Земсков.
– Если бы не он, потеряли бы полвзвода. Наверняка. И машину. Это точно. "Мессер" упрямый попался. Два захода.

– Джигит, гребанный, - Угольников глянул на Гогебошвили, который что-то рассказывал солдатам.
– Как на лошади скакал. Пусть бы и скакал по своим горам. Я бы ему водить машину запретил. Как ненормальный каруселил. Я думал - машину перевернет. Вот тогда бы мы повеселились. Тогда бы нам совсем хорошо стало. И думать не надо было бы, что дальше делать.

– Так ведь вывел из-под "мессера" и машину и орудия.

– Вывел... А не хрена было ехать днем. Дурацкий черт нас понес, да еще в такую погоду, - Угольников зло сплюнул.
– Ночи для нас нет, что ли? Ночью бы проскочили, запросто. Штабная крыса придумала, а мы расхлебывай.

– Крыса - не крыса, а если утром танки встречать? За ночь как следует не окопаешься, - напомнил Земсков.

– Значит прошлой ночью надо было туда взвод перебросить. Соображать же следует. Нельзя вот так - под "мессер" подставлять.