Повесть о первом взводе

– Хочется, - Земсков раскрыл диск для "дегтяря" и стал укладывать в него патроны: трассирующий, бронебойно-зажигательный, обычный...
– Жить каждый хочет и должен хотеть. А вот выжить... Слово какое-то неприличное.

– Как думаешь, выживет?
– поинтересовался Логунов.

– Хрен его знает. Снаряды ведь ложатся не только на переднем крае, везде достать может. Но тяжело ему. Все время думать, что могут убить, от таких мыслей свихнуться можно.

– С ним поговорить надо по-хорошему, - как бы посоветовал Земскову Трибунский.
– Вас, комсоргов, для того и назначают, чтобы вы с людьми душевно разговаривали. И разъясняли текущий момент.

– Правильно рассуждаешь, учитель. Говорил я с ним. Разъяснял, примеры приводил. Все он понимает. Но не может ничего с собой поделать. У него в характере заклепок не хватает. В свое время их не поставили, а сейчас не просунешь. А так старшина старательный. Если чего достать - он справляется.

– Может ты не сумел подходящие слова найти?
– спросил Логунов.

– Может и так, - не стал возражать Земсков.

* * *

Старшина Белякин обходил солдат, спрашивал, не нужно ли кому чего?

Просили табак, нитки, спички...

Все это старшина предусмотрительно захватил с собой. Махорка "Моршанская" - чемпион среди горлодеров. Коробки спичек большие, с кулак величиной. Нитки толстые, крепкие. Пришил - вечно будут держать.

– Вы, ребята, нитки берите, - подсказывал Малюгин, - нитки завсегда пригодятся. Если кому тяжело, я в свой сидор положу.

– Положить-то ты положишь, а как их потом из твоего сидора достать?
– пошутил Птичкин.

– И не стыдно? Это я для тебя ничего не доставал?
– обиделся Малюгин.

– Ладно, не сердись, сейчас добудем нитки, - Птичкин подошел к Белякину.
– Прошу по случаю крайней необходимости две катушки.

– Зачем две?
– выдать сразу две катушки одному человеку Белякин не мог. На то он и был старшиной, чтобы не давать по многу.

– Собираюсь перелицевать свои галифе, - объяснил Птичкин.

– Перешивать? Зачем?

– Для красоты.

– Для красоты?..
– Старшина опытным глазом окинул вылинявшее за лето "вещевое довольствие" Птичкина.
– Чего их перешивать? Они уже того...

– Так не эти. У меня, товарищ старшина, в сидоре совершенно другие есть. Неприкосновенный запас. Но великоваты. Нас после этого боя наверняка отведут для пополнения и отдыха. Я их перешью и к местным барышням пойду в красивых новых галифе. Думаю, что для такого важного дела вы не пожалеете двух катушек.

Белякин сдался, не пожалел.

Птичкин немедля вручил их Малюгину.

– Это чтобы ты понял, как я тебе доверяю, Малюгин, - заявил он.
– Передаю безвозмездно. Потому что перед твоим сидором, Малюгин, я в неоплатном долгу.

Не один Птичкин воспользовался добротой Белякина. Каждый, даже те, кому ничего не требовалось, брал у старшины что-нибудь. Нельзя упускать такую возможность.

Подошел старшина и к Логунову.

– Как, сержант, сапоги не жмут?

Он подмигнул Логунову, как будто по поводу этих сапог между ними происходило что-то веселое, известное только им двоим.

– Хорошие сапоги.
– Логунову не хотелось говорить о сапогах. Но и грубить старшине не следовало.

– Рад, что понравились. Ты, Логунов, приходи, все, что нужно, подберем, - и старшина еще раз подмигнул.

Видно, разговор у лейтенанта Столярова со старшиной Белякиным произошел обстоятельный. И старшина хорошо понял лейтенанта.

* * *

Позади остались крайние домики села. Гогебошвили свернул на полевую дорогу, идущую рядом с разбитым тягачами и танками грейдером, и повел "студер" быстро и мягко.

После того как загрузили второй боекомплект, в кузове стало тесновато. Машину почти до уровня бортов забили ящиками со снарядами. Возле кабины снаряды не укладывали. Оставили что-то вроде прохода. Там сложили вещмешки, разместились оба командира орудий, наводчики и, конечно, Малюгин. Остальные, кто как мог, уселись на ящики со снарядами.

Ехали молча. Все посматривали вверх. Солнце стояло почти в зените. Ясное, бездонное, удивительно чистое небо раскинулось от горизонта до горизонта. Красота! Из этой красоты в любую минуту могла свалиться беда. Но начальство приказало оседлать дорогу еще сегодня и, надо полагать, существовали, у начальства, на этот счет, какие-то серьезные причины. А может и не существовали: кто-то из штабных сказал, другой, не подумал, написал. Бывает... Гогебошвили гнал машину на предельной скорости. Не нравилось ему красивое чистое небо. Хвост пыли тянулся бесконечной лентой, не успевал осесть на землю, а машина уже скрывалась вдали...

– Не могли дождаться вечера, - тоскливо протянул Баулин, заряжающий второго орудия.
– А он сейчас как выскочит, как даст. И укрыться негде...

Выдал то, о чем думали многие. Но одно дело думать, другое - сказать. Не принято говорить такое.

– Не каркай!
– оборвал его Малюгин.

– А что я такого сказал? Небо вон какое... А мы днем.

Тебе человек интеллигентно советует не каркать, - пришел на помощь Малюгину Птичкин.
– Так неужели ты не можешь выполнить такой доброжелательный совет и заткнуть на ближайшие полчаса свою мухоловку?!

– Чего вы ко мне пристали? У меня свое начальство есть. Нужно будет, скажет.

– Сказали тебе, заткнись!
– взорвался Угольников.
– Я твое начальство, понял!

Баулин обиженно замолк.

Справа и слева, сколько могли охватить глаза, шли поля, безжизненные, одичавшие. Не одна дорога пролегала когда-то по этой степи: от села к селу, к выпасу, к пашне, к реке. Заросли они сейчас сорной травой, и никуда теперь не вели.

Солдаты смотрели на дикие поля и молчали. Ко всему может привыкнуть человек: к тяжелой работе, к сорокаградусным морозам, к постоянным опасностям. Даже война, явление для нормального человека совершенно неестественное, стала привычной частью их жизни. Но никогда не сумеет человек, без душевной боли, видеть одичавшую, заброшенную землю.

С тоской смотрел на эти поля Огородников. Вспоминал, как брала его с собой в поле мать... Постелит в стороне рядно, поставит рядом сумку с буханкой подового хлеба и бутылкой молока. Даст в руки игрушку: "Сиди, Васек, никуда отсюда не уходи", - и мотыжит картошку.

Постарше стал - батя брал с собой. Когда десять лет исполнилось, отец для него косу смастерил - маломерку, но настоящую, легкую, звенящую. Поставил рядом с собой траву косить. До чего хорошо на сенокосе! Мужики цепочкой идут. Косы: "вжик-вжик" и его коса, вместе со всеми: "вжик-вжик". Он еще не мужик, но уже и не пацан. Вместе со всеми махал косой, и обедать его сажали вместе со всеми. После обеда ложились отдыхать на свежее, пахнущее солнцем сено. Засыпал сразу, как проваливался куда-то, а просыпался один, заботливо укрытый отцовским пиджаком. Не опомнившись еще от сна, хватал свою косу, воткнутую черенком в землю, и бежал туда, где вышагивала по полю цепочка косарей.