Повесть о первом взводе

Укрыв орудие, артиллеристы пристроились на краю омета и наблюдали за танками.

Столяров остался доволен. Он заставил немцев сбросить скорость и выигрывал время. Но самое трудное было впереди.

– Броня у них - не прошибешь, - пожаловался неведомо кому Гольцев. После удачного выстрела он опять приуныл. Раньше думал, что самое трудное попасть. И надежду возлагал на лейтенанта. Надеялся, что лейтенант будет колоть эти танки, как орехи. А тут - прямое попадание, но танк идет на них, как ни в чем не бывало.

– Ничего, Гольцев, ничего.
– Трибунский подгреб под себя охапку соломы и присел.
– Скоро увидишь, как они горят. Великолепное, скажу я тебе, зрелище.

– Горять они хорошо, - согласился Малюгин.
– Только многовато их сегодня. И стрелять скоро начнуть.

– Мы их пока просто пугнули, чтобы нахальства поубавили, - объяснил Столяров.
– Подойдут поближе, мы из них металлолом для мартенов заготовим.

Танки шли цепью с широкими интервалами. Выглядела эта цепь из восьми танков бесконечной, неуязвимой и грозной. Но двигались они медленно, осторожно, будто ощупывали перед собой дорогу. Танкисты, старались разглядеть замаскированные где-то впереди противотанковые орудия.

За счет этой осторожности и выигрывал лейтенант Столяров драгоценные минуты, а пусть, даже, и секунды. Немцы не могли предположить, что на пути у них стоит только одно орудие, да и то с неполным расчетом.

Трудно было удержаться, не открыть огонь. Столярову больше всего хотелось сейчас ловить их в перекрестие прицела и стрелять. Крошить снарядами броню. И Трибунский смотрел на лейтенанта с нетерпением. Глаза солдата требовали: "Давай, лейтенант! Чего тянешь?!" А Малюгин не выдержал:

– Медленно идуть, - намекнул он.
– Сейчас в самый раз ударить. Пока очухаются, штуки две накрыть можно.

– Рано, Малюгин, подождем еще немного.
– Столяров тянул время. Пока они не знают, где стоит орудие, пока они думают, что их встречает батарея, они будут медлить.

Но и подпускать танки вплотную тоже нельзя. Раздавят.

– Все! Выкатываем орудие!
– решил лейтенант.

Они установили пушку. Столяров припал к прицелу...

– Снаряд! Еще снаряд! Снаряд!.. Снаряд, снаряд!

Пять выстрелов ударили подряд. Первый - мимо. Второй и третий - в броню и пробили ее, разорвали. Танк замер, внутри него что-то вспыхнуло, повалил черный дым. Четвертый - мимо... Пятый - точно в цель. То ли водителя зацепило, то ли гусеницу содрало: машина развернулась и застыла. Подставила борт. Бери ее, добивай!

Но добивать некогда. Танкисты орудие засекли. У них еще шесть стволов. С противным скрежетом слева зарылся в землю снаряд. И еще один - впереди. И еще, и еще... Несколько угодило в омет и сразу запахло гарью... Танки были бронебойными. И это спасло. Если бы стреляли осколочными, никто бы не уцелел.

– Вывозим орудие!
– приказал Столяров.
– Станины! Быстро!

Игра в прятки продолжалась.

Малюгин и Гольцев вырвали из земли сошники и свели станины. Трибунский и Столяров налегли па колеса.

Снаряды ложились близко, рядом. И неестественно было торчать возле пушки, если можно пробежать всего десяток метров и укрыться от смерти... Это, наверно, самое большое противоречие на войне, - а быть может, не только на войне, - противоречие между инстинктом самосохранения и чувством долга.

Орудие пошло почти сразу. Оно медленно двигалось по пройденной ранее колее, и рядом с колеей прибавлялись на земле глубокие следы от сапог.

Наверно это правда, что во время боя у людей прибавляются силы. Столяров почувствовал, что они могут катить орудие бесконечно: сколько надо и куда надо. Значит, можно не просто укрыть его, можно занять новую позицию и продолжать бой...

– На тот край!
– тяжело выдохнул он, с трудом переставляя ноги, вязнущие в рыхлой земле.
– Они нас здесь будут ждать... А мы их оттуда...

Установили орудие у левого края омета. Танки не стреляли. Не в кого было стрелять. Они медленно шли вперед, опасались, что орудие, которое обстреляло их, здесь не одно. Гольцев принес два ящика снарядов.

* * *

Быстро развернулись и выпустили десять снарядов. Кажется, в один танк угадали. Или в два. А может и не угадали. Разве на таком расстоянии разберешь? Да и разбираться некогда.

Танки ответили беглым. И снова они катили орудие на противоположный край омета, на прежнее место. А там горела и дымила подожженная снарядами солома.

– Горит, - уставился на огонь Гольцев.

Пушка встала.

– Гольцев, чего остановился?!
– закричал, срывая голос, Столяров.
– Пусть горит! Дымовая завеса! Под дым! Покатили!

Стреляли из дыма, прижав пушку к горящем омету. Врубили два снаряда в "тигр", а тому хоть бы что. Остановился и выстрелил пару раз. Но не попал. Потащили пушку на левый край и оттуда сумели остановить один танк... И опять тащили пушку, и ящики со снарядами, и опять стреляли.

Встречный бой, он самый тяжелый и бестолковый.

* * *

А потом увидели, как завертелся на месте и остановился танк, по которому они не стреляли.

– Второе орудие подошло, - понял Столяров.
– Успели!

Возле развалюхи, куда лейтенант приказал поставить второе орудие, мелькали вспышки выстрелов.

И сразу стало легче. По-прежнему, выбивались из сил, волокли пушку, по-прежнему бегали за снарядами, и лейтенант Столяров ловил в перекрестие прицела танки... Но были уже не одни. А это совсем другое дело...

Но танки неумолимо приближались. Впереди шли оба "тигра". У этих лобовая броня такая, что ее и бронебойный из 57-миллиметровки не брал. Если бы в гусеницу попасть... Но такое, чтобы из орудия да в гусеницу - это только в кино бывает. Бой продолжался. Ничего еще не кончилось.

– Товарищ лейтенант, - закричал Малюгин.
– Товарищ лейтенант, наши идуть! Поспели! В самый раз!

Столяров оглянулся. Точно, идут! С запада, наперехват немецким танкам, мчали "тридцатьчетверки". Вот и все. Для артиллеристов бой закончился. Придержали. И главное - без потерь.

* * *

Они остались возле орудия. Лица у всех были черными от пыли и копоти. И только у Столярова вокруг правого глаза, которым он прижимался к окуляру прицела, белел кружок. В остальном он ничем не отличался от солдат. Такая же почерневшая от пыли и пота гимнастерка, измятые, испачканные землей шаровары, серые, покрытые плотным слоем пыли сапоги. Вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем щеголеватого офицера, каким он выглядел всего полчаса назад. Ворот гимнастерки у лейтенанта расстегнут, ремень и портупея лежат на земле. Лейтенант Столяров без ремня и портупеи - такое не только Гольцев, но и знавший командира добрых полтора года Малюгин, видел впервые.