Повесть о первом взводе

Невдалеке от лейтенанта устроился Гольцев. Опирался спиной на теплую, прогретую солнцем станину и блаженно улыбался. Настолько хорошо Гольцеву еще никогда не было. Такой бой - а он не сдрейфил. Наравне с Трибунским и Малюгиным воевал. И побили они эти танки. Вдрызг. Аж пять штук. Или четыре? Нет, все-таки пять. А сами все целы, никого даже не зацепило. И командир хороший, с таким не пропадешь.

Сбросив сапоги, растянулся на земле Трибунский. Закинул руки за голову, смотрел на легкие облачка, проплывающие в синем небе. Возможно, видел там что-то свое, такое, чего никто другой увидеть не мог.

У колеса на корточках сидел Малюгин и с удовольствием курил самокрутку.

Земля вокруг них была в густых оспинах от немецких снарядов. На припорошенной соломой темно-зеленой траве блестели золотом гильзы, валялись никому теперь не нужные серые шершавые ящики из-под снарядов. А над орудием, над дымившимся ометом, над разбитыми танками, над всем бескрайним полем стояла тишина: светлая, торжественная... Только после хорошего боя, во время которого все гремит и грохочет, во время которого глохнешь, и команды не столько слышишь, сколько угадываешь, можно понять, как это здорово, когда тихо. Настолько тихо, что можно услышать, как пролетела пчела, как стрекочет в траве кузнечик.

Трибунский поднялся, посмотрел на разбитые танки.

– Накрушили. Другого слова и не подберешь. На-кру-шили, - повторил он по слогам.
– Хорошо звучит.

– Были танки и нет танков, - хихикнул Гольцев.
– Железо, а горит. Я и не знал, что железо гореть может.

– Коптять, - поморщился Малюгин.
– Вони от них много. Все кругом провоняли. Чего это фрицы в своих танках такое возять, что от них так сильно воняеть?

– Пусть коптят, главное - мы с вами металлолом заготовили. Я, в свои пионерские годы, никак не мог план по металлолому выполнить, - вспомнил лейтенант Столяров.
– Мечтал, что когда вырасту, больше всех соберу. И вот, пожалуйста.

Все рассмеялись, как будто услышали что-то очень веселое и остроумное. А оно так и было: после боя, если жив остался, что ни скажешь - хорошо получается.

Потом лейтенант посмотрел на часы и сказал:

– Бой длился ровно семнадцать минут.

И опять все рассмеялись. Особенно весело Гольцев. Он, Гольцев, понял, что это лейтенант так шутит. Гольцев был уверен, что бой продолжался час, или два часа.

– Теперь понимаешь, Гольцев, - сказал, поднимаясь, Столяров, - какое это простое дело - бить фашистские танки. Только надо спокойно и аккуратно. Что мы видим сейчас перед собой?

– Подбитые танки, товарищ гвардии лейтенант, - Гольцев тоже поднялся с теплой земли.

– Нет, Гольцев, это не танки.

– Доброкачественный металлолом, - подсказал Трибунский.

– Совершенно верно, высококачественный металлолом для мартенов. Понял ты это, Гольцев?

– Понял, товарищ гвардии лейтенант!

– А раз понял, то будет из тебя, Гольцев, хороший пушкарь и настоящий гвардеец. Ну-ка, подойди сюда.

Гольцев подошел к лейтенанту.

– Давай, что ли, Гольцев, поборемся, - неожиданно предложил лейтенант.

Он обхватил Гольцева и попытался сделать подсечку. Но Гольцев был крупней Столярова, тяжелей и сильней его. Солдат устоял, обхватил свое непосредственное начальство, подтянул его к себе, немного пригнулся и, совершенно неожиданно, поднял над головой.

– Отпусти Гольцев!
– кричал лейтенант, беспомощно и смешно размахивая ногами в воздухе.
– Отпусти, а то хуже будет... Пять нарядов вне очереди! Трибунский, уйми этого бычка!

Трибунский бросился на выручку лейтенанту. Все трое упали на землю и барахтались там, пыхтя и покряхтывая.

А Малюгин покуривал самокрутку и с улыбкой смотрел, на то, как они возятся. Гольцеву было восемнадцать лет, Трибунскому и лейтенанту Столярову по девятнадцать, а Малюгину целых тридцать два года.

* * *

Всем взводом они ехали к штабу полка и вспоминали подробности короткого боя. А за машиной торжественно плыли оба орудия. Второе цепью привязали к первому. И сейчас это нисколько не портило гвардейского вида взвода. Цепь держала крепко, надежно.

На ящиках со снарядами сидел гвардии сержант Логунов в новых яловых сапогах. А Птичкин трепался.

– Это же совершенно разные вещи: сапоги и танки. Но теперь, благодаря нашему опыту, вполне можно написать большую научную книгу под названием: "Роль яловых сапог в истреблении фашистских танков". И раскрыть эту важную роль на конкретных примерах жизни нашего взвода. Профессор, я излагаю достаточно научно?

– Вполне научно, - подтвердил Трибунский.
– Но взвод хочет знать, куда девались обмотки? Нехорошо получилось. Григоренко считал, что обмотки уже у него в сидоре и собирался подарить их после войны деду, который разводит телят, потому что этому деду нравиться привязывать телят обмотками...

– Учитель, имейте терпение, будет вам про обмотки, будет вам и про Григоренко. А пока не мешайте очевидцам, - после того, как они врезали по немецким танкам Птичкину необходимо было "разрядиться" и слушали его с удовольствием.
– Добежали мы тогда до пушки и стоим... Потому что машины нет, снарядов тоже нет. Нет даже лейтенанта, который должен нами командовать. И что теперь делать с пушкой, без снарядов и без лейтенанта, никто не знает. Кругом шестнадцать. А если говорить по-научному: тупиковая ситуация. Коллектив должен сражаться, а он не сражается. Топчется на краю деревни и даже ствол у пушки направлен не на запад, как это положено, а совсем в другую сторону.

Больше всех беспокоился Гогебошвили. Потому что перевозку орудия должен обеспечить он, но машины нет. А народ собрался настырный: вполне могли заставить его вези пушку на себе. Особенно Огородников. Не знаю, чем Огородников занимался в своих Чебоксарах, но здесь, на фронте, у него привычка такая: перед обедом стрелять по фашистским танкам. Причем он уже пять или шесть дней эти танки не видел. А тут они сами в руки идут, и грех не воспользоваться. А с другой стороны, обстановкой очень заинтересовался командир полка. С высокого штабного крыльца он, правда, не спустился, но стал говорить о нашем взводе всякие нехорошие слова. Такие нехорошие, что нам всем, включая сюда и Григоренко, стало стыдно. Обстановка накалялась и следовало немедленно действовать. Но в пушке нашей, сами знаете, живого веса больше тысячи килограммов. Скажи, кацо: взялся бы ты лично, без помощи автомобильного транспорта, доставить на позицию орудие?

– Лично не взялся бы, - признался Гогебошвили.
– На "студере" доставил бы, с лошадью тоже. Без них не взялся бы.

– Слышали. А пришлось бы взяться. И неизвестно что бы из этого получилось. Но на его, Гогебошвилино, счастье сержант Логунов вспомнил про свои яловые сапоги. Сапоги остались в кузове, и ему сразу захотелось побежать за ними. Но, вы же все это знаете, у нашего сержанта высокое чувство ответственности. Он не мог оставить без своего командирского глаза ни казенное орудие, ни своих подчиненных. Поэтому, отправляясь за сапогами, он решил забрать с собой весь наличествующий состав и пушку. А мы что? Мы народ дисциплинированный. Как начальство прикажет, так и делаем. Облепили орудие - кто за что мог ухватился, и понеслись. Впереди, конечно, сержант Логунов. Ведь немцы на танках, и, если эти барахольщики узнают, что на машине имеется пара новых яловых сапог, они непременно постараются их захватить в качестве военного трофея.