Повесть о первом взводе

– Ты их на четыреста метров подпусти, и точка! И глуши!
– инструктировал он лейтенанта Столярова.
– Ты Огородникову скажи, пусть под башню бьет... Уязвимое место. Этот попадет. Но четыреста метров, ни больше, ни меньше. Самая хорошая дистанция.

– Понял, - Столяров хотел сказать, что он и сам знает и про Огородникова, и про уязвимые места и про четыреста метров, но удержался, не стал обижать комбата.
– Меня, Петр Степаныч, пехота беспокоит. То, что мы с танками будем взаимодействовать, это хорошо. С танкистами споемся. А насчет пехоты майор как-то очень неопределенно сказал. Я так и не понял: будет там пехота или нет?

– Пехота?..
– Конечно будет. Без прикрытия нельзя. А вообще-то - кто их знает...
– Барышев остановился.
– Орудия направят, танки подбросят, а о пехоте могут и не подумать. Штаб корпуса от передовой далеко, - не любил комбат штабных, и не особенно доверял им.
– Могут прошлепать. Если пехоты не будет, туго вам придется.

Он сдвинул фуражку на лоб, почесал затылок, оглянулся на дом, в котором находился штаб полка, словно ждал, что оттуда подскажут, как быть, если пехоту к Лепешкам не подбросят? Столяров тоже остановился и оглянулся. На крыльце дома они не увидели никого, кроме скучающего часового, и, разумеется, никаких указаний, как быть с пехотой, от часового поступить не могло.

– Я тебе пулемет дам, - осенило комбата.
– У меня в машине хороший "дегтярь" лежит, новенький, сам пристреливал. Как часы работает. Для себя берег, на всякий случай. Но раз такое дело - бери! Кому-нибудь из своих "старичков" дашь. У тебя там орлы. Что Трибунский, что Мозжилкин, что Птичкин. Пусть отсекает пехоту.

– Спасибо, Петр Степанович, пулемет пригодится...

– Брось, лейтенант, никаких "спасибо". Пойдем собирать взвод в дорогу взвод.

Барышев повеселел. Он отдавал пулемет, который здорово поможет взводу. Себе бы пригодился, а он отдал. Ему для дела ничего не жалко. Если нужно, последнюю гимнастерку снимет...

– И диски бери. Шесть штук, - комбат и в щедрости своей не мог остановиться на половине дороги.
– Там, когда фрицы попрут, перезаряжать некогда. Ты им пулеметную засаду устрой. Мне бы туда с вами... Мы бы им врезали!

– Не отпускают, - посочувствовал Столяров.
– Наверно, считают, что командир батареи должен заниматься задачами более сложными, более серьезными.
– Столяров, как и многие в полку, хорошо знал больное место комбата.

– Не пускают, - помрачнел Барышев.
– Прямо по рукам и ногам вяжут. А чего там сложного?! Это с сорокопятками было сложно. Снаряды сорокопяток от их брони как горох отскакивал. Выведешь их на позицию и прощай Родина! А с нашими орудиями воевать одно удовольствие.

Они шагали по безлюдной улице широко и размашисто, а впереди, обгоняя их, плыли две тени. Одна широкая, большая, другая потоньше и почти наполовину короче.

* * *

– Встать! Смирно!
– Мозжилкин увидел начальство и, как положено, поднял взвод.

Встали, конечно. Не сидеть же развалясь, когда на тебя комбат идет. Да еще такой крупный и отчаянный комбат, как Барышев. Но на фронте эта команда выполняется не так поспешно, и не так четко, как в тылу. Да и "смирно"... Как бы это сказать?.. Стояли, конечно. И руки по швам... Но не тянулись, не застывали.

– Вольно...
– громыхнул комбат. Ему и не надо было, чтобы перед ним застывали. Не строевой смотр впереди, не парад, а бой.
– Что, орлы, засиделись, скучно?

– Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант, - отозвался Огородников.
– Совсем скучно без танков. И Птичкин очень переживает. У него даже совсем характер портиться начинает.

– Переживает, говоришь? Птичкин, почему переживаешь?

– Так ведь серьезная проблема возникает, товарищ гвардии старший лейтенант. А от нее всякие нехорошие мысли происходят.

Хотелось Птичкину потрепаться... Почему бы и не дать ему такую возможность? Барышев был уверен, что шутка перед боем - самое то, что нужно.

– Выкладывай свою проблему, Птичкин.
– Разберемся и вредные переживания устраним.

– Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, наверно заметили, что я, по своему характеру и устоявшимся привычкам, человек совершенно гражданский?

– Да уж, заметил, - подтвердил комбат.
– Но кажется, большинство гражданских привычек сержант Логунов из тебя уже успел выбить.

Успел, - согласился Птичкин, - но частично. Осталось еще вполне достаточно. Я ведь призван в армию временно, для того, чтобы участвовать в сокрушении фашистской военной машины и ее чокнутого фюрера. Получается что-то вроде договора: я уничтожаю танки, их военная машина рассыпается, и я возвращаюсь к гражданской жизни, где люди не ходят в строю. Каждый ходит сам по себе. Мне это нравится.

– Это ты напрасно, - не согласился комбат.
– Строй - это красиво.

– Вы не подумайте, я не против строя вообще. Понимаю, многим нравится, и пусть ходят. Никаких возражений у меня по этому поводу нет. Но сам я лучше - по тротуару, не торопясь и не печатая шаг.

– Для того, Птичкин, чтобы ходить по тротуарам, надо, сначала с фрицевскими танками разобраться.
– Комбат образно, но вполне понятно каждому военнослужащему сообщил, что, по его мнению, непременно следует сделать "с фрицевскими танками". Взводу понравилось.

– Точно, - согласился Птичкин. Но вместо того, чтобы все это сделать мы сидим. А время идет. Спрашивается, чего сидим?

– Достал ты меня, Птичкин, - Барышев притворился озадаченным. Он привычно сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок.
– А ведь Птичкин прав, лейтенант, - повернулся он к Столярову.
– Чего сидим? Надо с этими фрицевскими танками что-то делать.

– Надо, - согласился Столяров.
– Тут, говорят, к Лепешкам фрицы танки подбрасывают. Может этими заняться?

– А что! Рваните в Лепешки, тут всего километров тридцать. Пусть люди делом займутся. Только...
– комбат повел взглядом по солдатам, - порядка не вижу. Как они в бой пойдут в таком виде? Распустились...Огородников, ты почему такой расхристанный? Где ремень?

– Здесь ремень, товарищ гвардии старший лейтенант.
– Огородников полез в карман и вытащил свернутый в тугой рулончик брезентовый ремень. К третьему году войны кожи на солдатские ремни не хватило и их стали делать из толстых нитей.
– Такой день, что забыл про него. У нас, в Чебоксарах, ремень совсем не носят. Когда хорошо покушаешь, штаны без ремня держатся.

– Вот дам я тебе Чебоксары, дождешься ты у меня, - пригрозил Барышев наводчику.
– Ты на кого похож? Ремня нет, пилотка на ушах держится, гимнастерка расстегнута... Гвардеец должен быть красавцем, чтобы девки от одного твоего вида млели! Привести себя в порядок! А ты, Григоренко, на кого похож?! Зарос как поп! Позор для всей батареи. Такого патлатого ни одна девка не поцелует.

– Та ножниц добрих нэмае, - стал оправдываться Григоренко.
– Ти, що у сержанта, воны ж ни рижуть, воны скубуть.