Повесть о потерянном времени

— Дядь Коль, как же ты доехал-то?

— А что было делать? Как же я бы, по-твоему, дошёл? — пробормотал Колян.

— Тоже верно. А что у тебя праздник, или же горе какое?

— Скорее, праздник… На повышение пошёл… — зевая и тряся головой, но уже довольно бодро похвалился бригадир.

— Поздравляю.

— Спасибо. В связи с этим назначением у меня возникло к тебе предложение: иди на моё место.

— А кто будет Родину защищать?

— Вот кто её сейчас расхищает, тот пусть и защищает. Им теперь есть что защищать. А тебе? Что тебе там платят в твоей армии? Думаешь, никому не понятно, почему у нас майоры по стоянкам шарятся? А у нас тебе сразу десять тонн зелени положат и «вольвешник» подгонят впридачу… Да и делать-то тебе ничего не надо будет. С людьми ты разговаривать умеешь, а если вдруг какие-то «непонятки», то «быки» всё уладят — это их работа. А ты только разъезжай себе по району и беседуй с серьёзными людьми. Бизнесменами, то есть. Таксу все знают… Сроки её внесения тоже… А ты поездил, поговорил, собрал, привёз и сдал в общак… Ну себе, любимому, отщипнул, конечно же,… Столько отщипнул, сколько положено… С крысами у нас разговор короток. Отщипнул и катись себе хоть в баню с девочками, хоть в казино… В общем, куда хочешь, туда и катись… Тут всё от вкуса зависит. Ну, как ты?

— Я подумаю, — уклончиво ответил Сергей, смущённый больше всего возможностью получить в пользование вожделенный «вольвешник».

— Долго думать-то будешь? Смотри, конкурс — пять человек на место, а ты пойдёшь по моей рекомендации, и поэтому, без всякого конкурса.

— Дай хотя бы неделю…

— Нет, три дня. Больше не могу: братва не поймёт…

— Договорились.

Конечно, Сергей, в силу своего воспитания и имевшихся у него убеждений, отказался от «братковского» предложения буквально на следующее утро, сославшись на полученную в детстве травму коленки, но Колян юмора не оценил и не отставал от него потом ещё целую неделю. Надо было бы, конечно, сразу отказаться, но вот этот «Вольво -740» заставил промучиться майора-директора всю ночь. Вот такой был у старшего офицера российской армии Просвирова бизнес. Таково было его приобщение к «капитализму с человеческим лицом».

От творившегося вокруг безобразия случались иногда у военных нервные срывы. Так однажды не выдержал перегрузок майор Репа. Не выдержал и запил. Вернее, это потом выяснилось, что он запил, а поначалу он просто пропал. Не пришёл утром в академию для того, чтобы хотя бы построиться, сосчитаться и убыть куда-нибудь под надуманным предлогом. Военные бросились его всюду искать, но тщетно. Не было Репы ни в городской библиотеке и ни в одном из многочисленных академических общежитий. Жена майора явно что-то замалчивала и огорчённо-недоумённо разводила руками. Обследованию подвергся и ряд окрестных питейных заведений, начиная с «Жени Курочкиной» и заканчивая знаменитой «Гангреной». Майор словно сквозь землю провалился! Отсутствие Репы длилось долгих три дня и закончилось совершенно неожиданно для военных, которые уже устали от поисков и пили пиво в «стекляшке», располагавшейся рядом с трамвайной остановкой. Они уже утолили нажитую за день беспокойных поисков жажду и собрались было расходиться по домам, как вдруг заметили выползающую из подъехавшего трамвая красную физиономию морды лица пропавшего майора. Подрагивающее при выползании туловище физиономии было облачено в гражданскую форму одежды, и нисколько не позорило имеющихся в стране военных. Красная физиономия Репы приобрела за время отсутствия какой-то нездоровый лиловый оттенок и непрерывно икала. Глаза физиономии слабо угадывались на лилово-красном фоне морды его лица. Не обращая внимания на непрезентабельный внешний вид российского офицера, обрадованные неожиданной находкой сотоварищи сталкивающейся гурьбой бросились к покачивающейся на ветру фигуре: «Ты что…, ёб? Ты где…, мать…? Три дня уже тебя разыскиваем! Шеф места себе не находит! Звони ему скорее!» Репе тут же сунули в дрожащую руку соответствующую тарифам монету, подтащили его к уличному таксофону и помогли с набором номера. Репа долго стоял, покачиваясь, вращая едва заметными радужными оболочками своих невменяемых глаз и слушая громкие длинные гудки. Гудки были настолько громкими, что их слышали и находившиеся на почтительном расстоянии поисковые военные. Наконец в трубке что-то крякнуло и до стоявших в отдалении военных донеслась какая-то явно человеческая, но невнятно различимая речь. Репа вздрогнул, его шарообразная фигура, как только могла, попыталась приобрести состояние положения «Смирно!» Речевой аппарат майора скрипнул и произнёс, постепенно всё успешней преодолевая заплетание языка, следующий спитч: «То(в)арищ пол (ков) ник, (з)дравия жела… ю… Вам… вот! Это ма(й)ор Репа Вас беско… бепо…, тьфу, тревожит, изв(ините)ите. По Вашему прика(з)анию прибыл! Как это ку(д)а прибыл? На службу… ети её. Стою здесь один на трамвайной остановке. Нет-нет, я здесь не служу. Стою просто…, один. Не могу уже никуда и(д)ти. Устал. Силы у меня ко(н)чились». Стоявшие в отдалении военные в ответ на длительное повествование Репы вновь услышали из телефонной трубки какую-то невнятную, но на этот раз очень эмоциональную гамму звуков. Слегка покачивающемуся на ветру Репе эта гамма видимо, представлялась более понятной. Он слушал её с широко открытыми, но не потерявшими лиловый оттенок глазами. Долго слушал Репа мудрые слова командира, стиснув коронки ещё не рассыпавшихся в кариесе зубов, а затем произнёс сокровенную, едва не заставившую подслушивающих военных упасть на асфальт, вырвавшуюся прямо из сердца фразу: «То(в)арищ пол(ков)ник! Прошу Вас, хорошенько подума-й-йте. Ну неужели Вам будет при-й-ятно, ежели я к Вам сейчас…, в се-й-ю-у минуту прыду?» В телефонной трубке образовалась пауза длительного размышления, по завершению которой на больную голову Репы внезапно обрушились водопадом противно пищавшие в звучной частости своей беспардонные телефонные гудки. Болезненный Репа из последних сил поморщился окостеневшей мордой своего лица и, повесив трубку, начал было медленно опускаться на асфальт, но был вовремя подхвачен надёжными руками товарищей, частично реанимирован с помощью известного всем пенного напитка, доставлен в общежитие и сдан под роспись почему-то не обрадованной жене, с ожесточением поставившеё каракулю в милицейском журнале неожиданных для всей страны находок.

Меж тем выпуск приближался. К тому времени Сергей, несмотря на свою занятость в капиталистическом труде и пусть даже чисто условное, но всё же участие в учебном процессе, умудрился покончить со своим соискательством и защитить кандидатскую диссертацию. При этом он, что называется, попал в историю, став единственным за всё существование академии кандидатом технических наук, защитившим диссертацию будучи обычным её слушателем. Из-за этого события свалилось на дерзающего майора множество всевозможных неприятностей. Иначе и быть не могло. А потому как не надо никуда высовываться и лезть в исторические личности! Подрабатывай себе где-нибудь потихоньку и отстёгивай кому надо бабки. Сергею пришлось высунуться из-за имевшейся у него дурацкой привычки доводить любое начатое дело до логического конца. Ну а когда уж высунулся, то за его спиной сразу же поползли какие-то странные, один другого невероятней, слухи. Кем только ни приходилось быть ему в этих слухах! Был он и незаконнорожденным сыном начальника академии, и племянником Аллы Пугачёвой, и даже внуком, особо почитаемого в Ленинграде С. М. Кирова успел побывать он. «Виданное ли дело, — бурчали учёные-старожилы, защитившиеся на пятом десятке, — слушатель защитился… Простому смертному это не по силам… Мы вон сколько лет скрипели… Не иначе как родственничек кого-то из великих мира сего». Невдомёк им было, что защите предшествовало четыре года кропотливого труда под руководством одного из самых видных учёных академии. А может им и «вдомёк» всё было им, но ведь одного из самых низменных качеств поганенькой насквозь человеческой сущности никто, до сих пор, почему-то не отменил. Это ведь длится ещё со времён Каина и Авеля. Некоторые, самые достойные из сынов человечества, смогли это чувство в себе победить, но на территорию академии таковые особи никогда не заходили. Однако роившиеся вокруг Сергея слухи составляли меньше половины бед, свалившихся на его майорские погоны сразу после защиты. Основные проблемы начались тогда, когда наиболее завистливая и отстойная часть преподов начала доказывать майору, что она «кандидатестее» и через отвисшую в спеси губу пыталась уличить Сергея в незнании каких-либо нюансов своей специальности. Приходилось тратить дополнительные силы, чтобы от них отбиться, а это очень мешало директорствовать на стоянках и создавало дополнительные угрозы уменьшения гарантированного заработка. А угрозы существовали всегда и исходили, прежде всего, от вороватых охранников, стремящихся в отсутствии директора сунуть себе в карман денежки временных автопостояльцев. Майор спал по четыре часа в сутки, но пока держался. И всё-таки, несмотря на возникающие временами «непонятки, в натуре» с братками, он был в лучшем положении, чем большинство его сокурсников. Более того, уровень и стабильность капиталистических доходов новоявленного кандидата технических наук — директора часто превышали аналогичные показатели представителей постоянного состава академии, которому государство платило (правильней было бы сказать: начисляло) ощутимо больше денежных знаков, нежели слушателям. Здесь, наверное, уместно привести следующий пример. Повстречал как-то Сергей на остановке знакомого ему подполковника Глушенко, очень талантливого военного, который недавно защитил докторскую диссертацию. Вид у поцелованного кем-то сверху был, прямо скажем, неважнецкий. Болезненно как-то выглядел подполковник. Бледным и худым был его измождённый вид. Когда майор в ходе завязавшейся беседы деликатно поинтересовался подполковничьим здоровьем, тот с грустью в голосе поведал ему:

— Представляешь, Серёга, мне впервые в жизни удалось заработать деньги головой…

— Ну что же, прекрасно. Это большая редкость в наше время. Только при чём здесь здоровье?

— Да понимаешь ли, какое дело… Нанялся я тут от безденежья в один ларёк продавцом. Как-то ночью набежала толпа малолетних отморозков. Стали требовать отдать за бесплатно всю имеющуюся в ларьке водку (в те лихие времена водка продавалась в каждом ларьке, разного качества была эта водка, но в каждом ларьке). Я, естественно, возражаю, эти уроды возмущаются, а вокруг ни души. Метро уже давно закрылось, а вместе с ним закрылись где-то за бронированными дверями и все местные менты. В результате, эти придурки разгромили всю витрину, взломали дверь, выволокли меня наружу и дали водопроводной трубой по голове. Три месяца пролежал в госпитале с сотрясением мозга и переломом основания черепа, а когда вышел и пришёл за расчётом к хозяину ларька, тот выдал мне причитающуюся зарплату и тысячу зелёных американских рублей сверху. «Это, — говорит, — тебе, Евгеньевич, за твою светлую голову…». Вот так я впервые в жизни и заработал деньги своей головой…, — с торжественной печалью в голосе закончил своё повествование подполковник.

Наконец, наступил тот самый выпуск, о котором мы часто вспоминали. Ничем особо примечательным от обычных военных праздников он не отличался: громкие медные трубы, рокочущие барабаны, столы, покрытые красной материей, стопки дипломов на них, пустые напыщенные речи военноначальствующих командиров и любимые всеми военными песни, исполняемые под звуки строевых шагов. Был и банкет в академической столовой, и прогулка по ночному Питеру. Словом, всё это уже когда-то было в жизни военных, поэтому-то ничем их особенно не удивило. А вот распределение удивило многих. Например, майор Репа очень хотел попасть служить поближе к своему родительскому дому в Самаре. Его зажиточные родители-«автовазовцы» приобрели там для майора трёхкомнатную квартиру и гараж. В купленный гараж родители тут же поставили для любимого сыночка, перевязанный подарочной ленточкой новенький автомобильчик. И пусть это был автовазовский автомобильчик (на других тогда ещё мало кто ездил), но зато был он очень новым. Только-только с заводских стапелей. Предназначался автомобильчик исключительно для езды на дачу. Построенная родителями дача высоко поднималась своими тремя резными бревенчатыми этажами над низким берегом небольшой русской речушки, протекающей близ Самары. Точнее, не протекающей, а омывающей своими водами длиннющую набережную этого тихого провинциального городишки. А на длиннющей набережной круглосуточно пыхтел пивной заводик, омывая её пенным напитком, как бы с другой от Волги стороны. Что-что, а пиво Репа очень любил. Любил он, как и большинство самарцев, пить пиво и гулять по набережной. Кроме того, любили самарцы ещё и подраться на этой набережной. Любил подраться и Репа. А что здесь такого? Он ведь был сыном своего города. К тому же в форме Репа по набережной никогда не гулял. В форме он любил иногда прогуляться лишь по улице Льва Толстого. В конце этой улицы было не так давно построено фалоссообразное здание железнодорожного вокзала, которое смешливые жители города сразу же так и прозвали: «конец Льва Толстого».

В общем, ждал майора в этом волжском городе полный комплекс удовольствий, и он за эти удовольствия долго сражался. Для начала Репа нашёл профильную воинскую часть, стоящую в черте родного города, и за время своего отпуска чуть ли не до смерти споил на родительские деньги всё её командование. Затем майор пробил себе направление в эту часть на войсковую стажировку, дав Петлюре взятку полным комплектом запасных частей к «Жигулям» шестой модели. Приехав на стажировку, он продолжил спаивание местного командования, и вскоре вопрос с вакансией на приемлемую для выпускника академии должность был решен. Окрылённый счастьем Репа полетел к московским кадровикам с полным пакетом необходимых для нужного назначения бумаг, называемых в военной среде «отношением». Прикатив в столицу, майор неделю водил прожорливых и любящих выпить кадровиков по дорогим ресторанам. Водил, опять же, за родительские деньги. Прощаясь с Репой, кадровики тепло благодарили жаждущего удовольствий хлебосольного майора и, сыто-пьяно порыгивая, всячески заверяли его в том, что всё у него будет, выражаясь на американский манер: «ОК». Когда же Репа после выпускного праздника получил бумажку с предписанием об убытии к новому месту службы, он поначалу впал в ступор. Эта гадостная серенькая бумажка предписывала блестящему золотистыми звёздами и пуговицами майору срочно убыть в воинскую часть с каким-то незнакомым ему номером в г. Саратов. С трудом оправившись от пережитого шока, майор тут же предпринял ряд телефонных звонков в Москву. Прямо в Главное управление кадров звонил он. Долго звонил. И когда уже готово было придти отчаяние, напористому Репе удалось-таки дотянуться проводом телефонного соединения до далёкого московского полковника. Полковника, которого Репа не так давно ублажал ресторанными угощениями. Несмотря на то, что всё это было недавно, полковник, казалось, напрочь забыл про угощения «от Репы» (немудрено, сколько таких Реп еженедельно приезжает в Москву в поисках лучшей доли?) и занимался его выпускными документами исключительно, что называется, по долгу службы. «А какая Вам разница? — недоумевал, зевая в телефонную трубку далёкий и забывчивый полковник, выслушав сбивчивое возмущение Репы, — Саратов — он ведь тоже на Волге располагается… Насколько я помню географию… И название этого города начинается с той же буквы, что и Самара. Насколько я помню русский алфавит… Так что не вижу никакой разницы. Служите пока там, куда мы Вас направили, а в дальнейшем мы на Вас посмотрим. Ну, в том смысле, как Вы будете нашей великой Родине в Саратове служить. Всё ведь как всегда, только от Вас самих зависит… Только от Вашего служебного рвения». В результате поехал Репа служить в Саратов и ютился там с семьёй в съёмной комнате многокомнатной квартиры. И не мог он позволить себе никакого улучшения жилищных условий. Государство такого стяжательства никогда не одобряло. Поэтому служил Репа и мучился. Каждый день зачёркивал цифры в календаре крестиком и тяжело вздыхал: майор с нетерпением ожидал окончания минимального срока службы, дающего права на пенсию. А пока ожидал, подрабатывал на жизнь ночным извозом на своей новенькой машине. И таких мучеников по стране можно было насчитать очень много. И какой, спрашивается, от них можно было ожидать службы? Правильно. Никакой. Сплошь и рядом наблюдалась лишь одна её имитация.

А вакантная должность в Самаре вскоре была занята кем-то другим. Видимо, тем, кто не поил московских кадровиков, а напрямую способствовал увеличению их материального благосостояния. Этот «кто-то», по всей видимости, быстрее «врубился» в суть зародившихся рыночных взаимоотношений. А вот Репа не «врубился». А как он мог это сделать? Промеж военных таких отношений ведь не было никогда. Вот Репа и не «врубился», чем обеспечил кадровикам вместо материального благополучия тяжелопохмельную головную боль да несварение их слабыми кабинетными желудками обильной ресторанной жратвы. За это, наверное, кадровики на него и обиделись. Просидел каждый из них по часу на утреннем стульчаке с раскалывающейся на мелкие кусочки головой и за эти переживания сильно разозлился на Репу. А может и не разозлились они вовсе… Может, они просто перепутали всё спьяну… Кто их там разберет? Эти спесивые кадровики как ведь любят говаривать через оттопыренную, в непомерной спеси губищу: «Выше нас только солнце!» Или же вот ещё (через ту же укушенную осой губу): «Кадры решают всё. Кадры решили — и всё!» В общем, много было разных сложностей с распределением. Более или менее гладко всё прошло только у майора Скучноправильникова. Этот собирательный образ по выпуску распался, и отдельные его составляющие поехали служить в разные концы Крайнего Севера, видимо, в надежде на быстрое потепление планетарного климата. Кто в Тикси поехал, кто в Хатангу, а кто и на Диксон угодил. Резкого потепления не случилось, и вскоре осколки собирательного образа начали потихонечку хиреть и быстро спиваться средь бескрайней тундры, вечной мерзлоты и скалистых гор береговой линии холодно ревущего Северного и очень Ледовитого океана. Некоторых из осколков впоследствии удалось спасти, отправив самолётом на «большую землю», но только тех, кто успел дослужиться до пенсии более или менее «живым». Тех, кто дослужился до пенсии «мёртвым», на материк уже не отправляли. Уж больно это было негигиенично, а самое главное — очень это было накладно. Денег, похоже, в казне уже не было. Деньги были розданы будущим олигархам для обеспечения их участия в залоговых аукционах и для скупки ваучеров у обнищавшего населения. К тому же, в очередной раз рухнули цены на нефтяном рынке. Так что государству было уже не до северных «мертвецов». А зачем они нужны были на «большой земле»? ЛТП были уже к тому времени упразднены. А «большой земля» сама уже была переполнена местными и самобытными «жмуриками». «Усопшие» давно уже наводнили вокзалы и многочисленные свалки больших городов, распространяя всюду вонь давно не мытых тел и никогда не стиранной одежды. Вокруг бесцельно бродящих «усопших» всегда висели облака весьма активных микробов, отвечающих за распространение многочисленных инфекционных заболеваний среди населения страны. В уголках безжизненных глаз ещё ходящих «жмуриков» зеленели, отливая желтизной, сгустки давно засохшего гноя, а из их беззубых ртов непрерывно стекали наземь темные и тягучие от проникших из запавших носов соплей, ядовитые слюни. В общем, жуткое зрелище представляли собой эти самобытные «мертвецы»-аборигены «большой земли», и о доставке дополнительных экземпляров «северного розлива» не могло быть и речи. Хотя те ребята выглядели гораздо привлекательней. Те были разве что немного посинее, чем обычное население «большой земли». Оно и понятно: на севере ведь воздух-то всё же посвежее, а из-за частых холодов гораздо меньше обитает там микробов и потеть, воняя, приходится гораздо меньше. Однако, молодая, но уже от кого-то суверенная демократия почему-то не хотела принимать своих «почивших в бозе» граждан с далёкого севера. Вместе с тем, очень похоже, что проблема инфекционной безопасности населения была глубоко этой демократии, как говорится, «до лампочки». Ведь с тех пор ничего не поменялось. Вроде и цены на ископаемые ресурсы надолго поднялись, а всю описанную ранее публику можно по-прежнему наблюдать повсюду. Несмотря на высокий уровень смертности среди и без того уже «усопших», но не весть благодаря каким законам всё ещё продолжающих двигаться граждан, именуемых в народе «бомжами», их ряды неизменно продолжают расти. Ну, по крайней мере, не редеют. Где же источники пополнения этих дружных рядов? Никто не знает. По данным СМИ рост благосостояния населения непрерывно растёт, несмотря на бушующий в умах правителей и олигархов мировой кризис. А коль благосостояние населения растёт, то и обычные граждане в «бомжи» не торопятся. Откуда же тогда берётся прирост этого отстойно «мёртвого» населения? А может это северные «жмурики» всё же как-то просочились на материк? Успели-таки доползти коротким северным летом до более тёплых широт и пополнили редеющее «бомжовое» население великой державы? Члена большой восьмёрки? Никто об этом не знает. Ну и ладно, это чисто научные загадки, вот и пусть этими загадками учёные занимаются.

В результате распределения Сергей оказался старшим научным сотрудником научно-исследовательской группы, прикреплённой к кафедре, от которой он защищал диссертацию. Его карьерные амбиции на первое время были удовлетворены: занятая должность позволяла майору в ближайшем будущем примерить подполковничьи погоны. Однако сама работа казалась Сергею нудной и бесполезной. В то время правители страны приняли очень умное с экономической точки зрения решение, согласно которому разработки реальных систем и комплексов связи были прекращены, но видимость движения вперед предписывалось имитировать. А для имитации движения указанием свыше было велено активизировать научно-исследовательскую работу. Заниматься этой работой по настоящему в условиях безденежья никто не хотел и вскоре все научные исследования стали сводиться к перекомпоновке старых отчётов о выполнении НИР. В зависимости от тематики видоизменялись названия отчётов, менялись местами разделы и даже отдельные страницы. Всё это представлялось как абсолютно новые результаты только что законченных и очень серьёзных научных изысканий. На отчёт тут же ставились подписи многочисленных и, очень видных академических учёных. Далее незамедлительно, можно даже сказать с какой-то нездоровой поспешностью, производилось высочайшее утверждение многотомного псевдотруда. И всё. Скоротечно произведённый псевдо-научный отчёт либо отправлялся в заказывающую организацию и тут же забрасывался получателем на какую-нибудь пыльную полку переполненного целлюлозными изделиями неотапливаемого хранилища, либо оставался пылиться, как говорится, до поры, до времени в массивном шкафу, который выделили Сергею специально для хранения отчётов о псевдофундаментальных научных исследованиях, якобы проведённых в последние годы видными учёными академии. И это было правильно. Потому как все понимали, что если за научными изысканиями никогда не последует реальная разработка, то напрягаться не следует: бумага, она, как говорится, всё стерпит. Через год подобными манускриптами были завалены все хранилища заказывающих организаций, а майорский шкафчик уже просто скрипел от перенапряжения, раздираемый псевдонаучной макалатурой, сброшюрованной в толстые картонные обложки. За этот беспримерный подвиг майора вскоре произвели в подполковники, но он уже был не очень-то рад этому обстоятельству. «Это как же надо себя не уважать, — всё чаще и чаще думал Сергей, повторяя одну и ту же мысль в разных словесных вариантах, — чтобы изо дня в день делать не нужную никому работу, получая за это какие-то гроши и то с непредсказуемой задержкой?» От семейной финансовой катастрофы спасали только автомобильные стоянки. Но ведь стоянки — это, по сути, дело ненадёжное и бесперспективное… Во-первых, заканчивался срок аренды выделенной под стоянки земли (продлят ли?), а во-вторых, для молодого подполковника, да ещё и кандидата наук этот уровень был явно маловат. Как подработка директорствование на автостоянках вполне устраивало Сергея, но как постоянное место работы до старости… Сергей не мог представить себя, уже убелённого сединой, разводящего «гнилые базары» с новым поколением питерских братков. Поэтому он твёрдо решил уволиться. К этому решению его подтолкнуло ещё одно обстоятельство. Накануне Сергей узнал, что решение об увольнении принял его научный наставник: профессор и полковник Терещенко (в миру, для близких ему людей просто — Михалыч). Этот умнейший и очень совестливый человек, будучи начальником кафедры, всеми фибрами ощущал какую-то гипертрофированную ответственность за бедственное положение своих подчинённых, хотя никакой юридической ответственности за материальную сторону жизни личного состава кафедры на нём не лежало. Но, как бы там ни было, Михалыч увольнялся. И когда пришёл приказ о увольнении, его тут же с облегчением поздравил с этим событием сам начальник академии, которому надоел известный всей стране учёный полковник, вечно задающий какие-то неудобные вопросы и чего-то всегда добивающийся, решая проблемы своих подчинённых. При этом он не преминул добавить: «Я Вас попрошу быть в четверг на командирской подготовке для честования по поводу выхода на пенсию». Ну, попросил и попросил. Михалыч решил напоследок выполнить его просьбу и пришёл на это отстойное мероприятие. Суть командирской подготовки состояла в том, что по приказу лиц особо высоковоенноначальствующих весь постоянный состав академии сгоняли в большой академический актовый зал, закрывали его там на ключ и в течение двух-трёх часов без перерыва «ездили по ушам» этого «состава», зачитывая ему какие-то пространные приказы и директивы министерства обороны «в части касающейся». Суть этих документов сводилась, как правило, к продлению сроков эксплуатации изрядно обветшавшей и безнадёжно морально устаревшей техники, а так же к призывам усилить бдительность. При этом, для чего её надо было усиливать именно сейчас, когда все вероятные противники вдруг превратились в безусловных друзей, в приказах и директивах не объяснялось. Вот на такое мероприятие и пришёл в последний раз Михалыч, которого по первоначальной задумке должны были сразу же поблагодарить за многолетнюю службу в Вооружённых силах и, пожелав успехов в грядущем, достойно проводить на пенсию, пользуясь большим стечением народа. Но с самого начала всё пошло по какому-то другому сценарию. Вернее, наоборот: всё, как раз, пошло по обычному сценарию. На трибуну взобрался начальник строевого отдела и начал что-то нудно оттуда бубнить. Минут через сорок его сменил начальник отдела кадров, который не расставался с «кормушкой для агитатора» около получаса. Затем слово взял начальник кафедры физической подготовки и что-то долго втолковывал собравшимся о пользе длительного бега по пересечённой местности и утреннего обливания холодной водой. Наконец, слово взял сам начальник и, ещё раз напомнив всем присутствующим о необходимости усиления бдительности, уже хотел было объявить об окончании мероприятия, но, оглянувшись на что-то прошептавшего ему в спину кадровика тут же поднёс ко лбу ладонь: «Ах, да!» После чего он взял из рук самого главного кадрового работника академии какую-то коробочку и попросил выйти на сцену Терещенко. Профессор, не торопясь, взошёл на сцену, и начальника тут же пробил жуткий словесный понос, смысл которого, как всегда, свёлся к перечислению заслуг уходящего на пенсию и глубокому сожалению по поводу самого факта ухода. Речь его была очень безликой. Начальник, вероятно, заучил эту речь когда-то очень давно и с тех пор произносил её уже много-много раз, меняя лишь имена и фамилии. Заканчивая свое выступление, начальник вручил новоявленному пенсионеру какую-то невзрачную коробку, предварительно назвав её «ценным подарком». Михалыч тут же открыл коробку и извлёк из неё маленький транзисторный приёмник, который тут же с деланно гордым и счастливым видом продемонстрировал залу. По его лицу можно было подумать, что он держит в руках ключи от шестисотого «Мерседеса». Отнюдь, в руках полковник-профессор держал всего-навсего транзисторный приёмник, принимавший только длинные и сверхдлинные волны. Наконец, слово было предоставлено самому пенсионеру. Михалыч с хитринкой вгляделся в глубину ярко освещённого зала и тут же задал ему вопрос:

— Как вы думаете, чем отличаются проводы на пенсию где-нибудь на гражданском производстве от аналогичных проводов в армии?

— Гу-у-у, — загудел что-то неопределённое зал.

— Ну, наверное, созывают собрание трудового коллектива, приглашают на собрание самого пенсионера, говорят ему тёплые напутственные слова, дарят подарки, а потом устраивают торжественный банкет… Правильно я себе это представляю?

— А-а-а-а, — одобрительно загудел зал.

— А как это происходит в армии? — с явным подвохом вопросил профессор-полковник.

— Ы-ы-ы, — недоумённо звучало из зала.

— Да так же всё происходит, но только после полноценного четырёхчасового занятия по командирской подготовке! — на высокой ноте закончил свою мысль пенсионер под смех и аплодисменты зала.

Мгновенно побагровевший мордой своего упитанного лица начальник тут же попытался объявить об окончании командирской подготовки, но не тут-то было. В зале ещё минут пятнадцать звучал смех, и раздавались одобрительные возгласы, явно посвящённые пенсионеру. Михалыч жестом попросил тишины и, подойдя к микрофону, пригласил всех желающих на банкет, устроенный в кафе, расположенном недалеко от академии. Начальник, воспользовавшись паузой в затянувшемся весельи, тут же отдал команду об окончании мероприятия и исчез где-то в глубине сцены.