Повесть о спортивном журналисте

– Мы не «Затейник» и не...

– Опять вы за свое, Родион Пантелеевич, я не хочу больше говорить на эти темы. Вы много лет редактировали журнал и делали это так, как считали нужным, разрешите уж мне, коль скоро теперь этой чести удостоили меня, редактировать его так, как я считаю нужным, как я понимаю. Между прочим, вам дано право обратиться в любые, самые высокие, инстанции и изложить то, что вы мне сейчас излагали. Кроме того, мы оба коммунисты. Пожалуйста, на первом же партсобрании — вы знаете, как раз в четверг в повестке дня «итоги работы за квартал» — выступите с критикой главного редактора и его порочной линии руководства...

– Я этого не говорил, — пробормотал Лютов, он тоже устал от спора.

– Нет, говорили! Вот и выступите. Учтите, Родион Пантелеевич, я за критику никогда не мщу, хоть вы и обвиняете меня в бонапартизме. Но вот чего я категорически требую от вас и для чего, собственно, и вызвал, извините, — Луговой усмехнулся, — пригласил сюда, так это, чтобы вы прекратили ваши шепотки, намеки, лишнюю кулуарную болтовню!

– Какую болтовню?! — вскинулся Лютов. — Я бы попросил вас выбирать выражения, Александр Александрович.

– Я и выбираю, — жестко сказал Луговой, — поделикатнее. А иначе выразился бы по-другому.

– Так скажите! Скажите! Вы только что напомнили, что мы оба коммунисты! Говорите, не стесняйтесь!

– Пожалуйста,— теперь Луговой говорил почти шепотом. — Я считаю, Родион Пантелеевич, что иные ваши разговоры носят просто провокационный характер. Да! Да! Не спорьте, вы восстанавливаете против меня коллектив. А это, во-первых, вредит делу, а во-вторых... — он сделал паузу и закончил: — А во-вторых, по-человечески нечестно.

– Не знаю, кто вас информирует, — вяло возразил Лютов, — но они искажают мои мысли и слова, уж не знаю значительно или незначительно. Вы, простите, окружили себя...

– Я никем себя не окружал, — снова повысил голос Луговой, — не мелите вздора. Вы отлично знаете, что я прав. Так вот, если у вас есть возражения, несогласия и так далее, пожалуйста, в любую минуту приходите ко мне, выступайте на собраниях, на совещаниях, пишите руководству, жалуйтесь в ЦК... Но чтоб интриг мне в коллективе не разводили! Иначе, Родион Пантелеевич, хотя я ценю вас как работника, нам придется расстаться. И давайте на этом закончим разговор, он и так затянулся.

Не дав Лютову возразить, Луговой нажал клавишу интерфона и сказал:

—Если есть кто ко мне, Катя, пригласите.

Лютов молча встал и вышел из кабинета, навстречу ему входили заждавшиеся в приемной люди.

После этого разговора Лютов изменил свое поведение. Надолго ли? Но Луговой чувствовал, что отношение к нему и к переменам в журнале осталось у Люто-ва прежним.

«Ну что ж, — размышлял Луговой, — поживем — увидим. Слишком много других важных дел, чтобы тратить время и силы на борьбу с одним упрямым ретроградом», Так он теперь мысленно окрестил Лютова.

ГЛАВА V. «СПРИНТ»

Вист любил свою работу, любил свою газету. Он любил, проснувшись часов в одиннадцать утра (он ложился очень поздно), обильно позавтракать и выпить пару чашек очень крепкого черного кофе, который замечательно готовил его камердинер-итальянец. Ну, камердинер — слишком громко сказано, поскольку этот маленький чернявый человечек с печальным взглядом влажных черных глаз выполнял по дому все работы — готовил, убирал, стирал, подавал...

Вист жил теперь в новой квартире, выходившей на крышу роскошного дома. Половину крыши занимала его терраса, представлявшая собой настоящий сад с бассейном.

Здесь, вопреки всем правилам, после завтрака Вист долго занимался гимнастикой, упражнялся со штангой, нырял в бассейн, плавал, делал самомассаж.

Затем принимал холодный душ, брился, выбирал в гардеробной один из бесчисленных костюмов, в зависимости от погоды, предстоящих дел и свиданий, и спускался на лифте прямо в подземный гараж.

Там он садился в свой двухместный гоночный «порш» и, застревая в неизбежных уличных пробках, ехал в газету. «Спринт» занимала старинный огромный особняк, к которому с годами делались разные пристройки и надстройки. Постепенно особняк превратился в беспорядочное и хаотичное нагромождение этажей, флигелей, башен. И порой, чтобы пройти из одного помещения в другое, требовалось потратить столько же времени, сколько Вист тратил на поездку от дома до работы.

Выйдя из машины, он, всегда пешком, поднимался на пятый этаж, кивком приветствовал сидевших в большой комнате сотрудников и проходил к себе в кабинет. Он громко здоровался с Элен, хотя, бывало, она покидала его дом в восемь утра того же дня. Элен редко оставалась ночевать у Виста. Он этого не любил. В таких случаях тихонько, чтоб не разбудить его, она вставала, готовила себе завтрак, иногда плескалась в бассейне, а затем уезжала на своей маленькой машине в редакцию. Любовь — любовью, а служба — службой. Вист требовал, чтобы к девяти все были на местах.

К его приходу Элен, как всегда элегантная, безупречно причесанная, пахнущая дорогими духами, уже сидела за машинкой. Почта, разобранная и рассортированная, лежала у Виста на столе в плетеных проволочных корзиночках с подписями: «срочно», «несрочно», «интересно», «может подождать», «в корзину». К каждому письму был подколот проект ответа, которые составляла Элен и которые Вист давно привык подписывать не читая. Он доверял ей. Тут же, на столе, лежала памятная записка с перечнем всех предстоящих на сегодня дел — звонков, свиданий, совещаний, поездок, список всех звонивших ему накануне после его ухода и сегодня до его прихода и номера магнитофонных пленок, на которых было записано то, что звонившие хотели ему сказать.

Телефон всегда, когда Вист уходил, переключался на службу «отсутствующих абонентов», автоматически отзывался, записывал поручения и выключался. Утром Элен прослушивала пленки, записывала для Виста их краткое содержание и складывала в специальный регистрационный шкаф.

Впрочем, когда Вист и сам снимал трубку, мгновенно включался магнитофон и регистрировал весь разговор. В его стране так было надежней.

Просмотрев все приготовленное Элен, Вист брался за полдюжины газет, которые читал по утрам. Собственно, «читал» не совсем то слово. Из двадцати-тридцати страниц, из которых состояли газеты, его интересовали лишь спортивные и те, где были какие-нибудь материалы о СССР или других соцстранах, имеющие хотя бы отдаленное отношение к спорту. А все такие места были уже просмотрены Элен и жирно подчеркнуты красным карандашом.

Чем важнее было сообщение, тем толще была красная черта.

Затем Вист просматривал местные спортивные газеты, собственную газету (чтобы директор не мог обвинить его в отсутствии патриотизма), разные сводки, отчеты, рефераты, подготовленные его помощниками, и собирал «летучку».

На «летучке» присутствовали, кроме него, лишь День, Ночь и еще один-два сотрудника. И, конечно, Элен.

Обсуждались новости, планы на день, итоги прежних заданий и задания новые, утверждалась его рубрика в очередной номер, который к часу нужно было сдать в секретариат.