Повесть о спортивном журналисте

К часу все заканчивалось, и Вист отправлялся обедать, как правило, с Элен. Если, разумеется не было деловых официальных обедов, приглашений, обедов с друзьями, в пресс-клубе и т. д.

Вторая половина дня строилась иначе.

После обеда директор собирал редакторов отделов и рубрик и другое газетное начальство. В большом зале за огромным круглым столом сидели человек пятнадцать: кто изысканно элегантный, вроде Виста, кто в рабочей робе с плексигласовым козырьком на лбу, кто с сигарой в зубах, а кто жуя бутерброд —не успел даже пообедать. Директор обводил своих ближайших помощников строгим взглядом и кивком головы предоставлял каждому слово. Он не любил длинных докладов — все это знали.

– Матч первой лиги, — рапортовал редактор футбольного отдела, — «Бигония» — «Луфф» — отчет. Информация о Кубке европейских чемпионов. Хроника: заработки Пеле, предполагаемый развод Беккенбауэра, скандал в «Челси», линчевание судьи в Гватемале.

– Столкновение на гонках в Ле-Мане, трое убитых, двадцать раненых,— бубнил редактор отдела автоспорта...

– Чья машина? — перебивал заведующий отделом рекламы.

– «Альфа-ромео»...

– Не пойдет, — категорически отрубал заведующий, — они у нас дают три объявления на сто тысяч в месяц.

Редактор автоспорта не спорил: он прекрасно понимал, что с машиной фирмы, рекламирующей свою продукцию в «Спринте», ничего плохого случиться не может, и немедленно выдавал на-гора резервный материал:

– Самоубийство бывшего чемпиона мира Лестера, мартиролог погибших с начала года, отчет об африканском ралли, новая конструкция реактивного мотора для автомобилей, почему русские не участвуют в профессиональных автогонках...

– Стоп! Стоп! — прерывал Вист. — Это моя епархия. А почему, кстати, не участвуют?

– Там интервью какого-то их руководителя: утверждает, что у нас не гонки, а конкурс самоубийц.

– Не пойдет! — неожиданно вмешивался директор.— Такое интервью, а рядом мартиролог погибших в подтверждение? Вы соображаете, что к чему? Давайте, Вист.

—Хроника первенства СССР по футболу, новый рекорд страны по прыжкам в высоту. Сообщение американского корреспондента о задержках в строительстве олимпийских сооружений в Москве, слухи о болезни Борзова, открытие нового стадиона в колхозе... в колхозе...— Вист заглянул в блокнот,— в колхозе «Луч», —он посмотрел на директора, — строили сами крестьяне в ущерб основной работе. И,— закончил он, — международная встреча по водному поло СССР — Венгрия. Выиграли венгры. Да, еще хроника о спортивной жизни в Чехословакии.

Так один за другим редакторы докладывали свои полосы. Последним выступил редактор отдела университетского спорта. Он перечислил несколько очередных скандалов, связанных с лжелюбительством, привел десятки лучших горнолыжников за сезон, сообщил о сенсационном репортаже из жизни звезды легкой атлетики Фосбюри и заметку о новом измерительном приборе в метаниях.

Заведующий фотослужбой продемонстрировал на большом экране фотографии, которые шли в номер, потом была сделана информация о материалах дополнительных и ночных выпусков, о тираже за вчерашний день, о финансовых вопросах и т. д.

Вист всего этого уже не слушал. Но терпеливо досидел до конца совещания. И отправился в пресс-клуб.

Наверное, добрая половина информации, поступавшей в любые газеты столицы, во всяком случае, такой информации, которую, мягко выражаясь, нельзя было считать «точной», добывалась журналистами именно здесь.

Пресс-клуб в миниатюре отражал всю иерархическую лестницу, какая существовала в газетной империи страны. Это был новый десятиэтажный дом из стекла и бетона, стоявший на берегу реки. Когда-то здесь предполагалось устроить купальню и пристань для лодок и парусных яхт. Но пока строили дом, река превратилась в форменную сточную яму. Она лоснилась от нефти и масел, на ее тяжелых водах покачивались бесчисленные отбросы, консервные банки, шелуха, картонные коробки. Какое уж тут купание! Впору было защитить дом от чудовищного зловония, исходившего от этой убитой реки.

Впрочем, до крыши пресс-клуба никакие запахи не долетали, как и отголоски многих-многих других бед.

Здесь, под сенью широко разросшихся деревьев, на берегу искусственного пруда, украшенного миниатюрными водопадами и домиками, в которых жили белые лебеди, за столиками восседали директора, владельцы, главные редакторы газет, крупнейшие обозреватели с мировым именем и их гости — рекламодатели, знаменитости из мира бизнеса, кино, телевидения, политические деятели, дипломаты...

Здесь все стоило очень дорого, но не в том было дело. Даже если б какой-нибудь газетчик рангом пониже не пожалел денег, он никогда не посмел бы подняться на «крышу». То действительно была «крыша» — вершина, вотчина сильных мира сего. И невидимая, но непреодолимая граница кастовой субординации ограждала «крышу» от остальных этажей надежней метрдотелей в смокингах и швейцаров в ливреях.

На верхних этажах размещались тоже фешенебельные рестораны, бары, бильярдные, салоны, где проводили время заместители, помощники, редакторы отделов, обозреватели рангом пониже, вроде Виста, и их гости. А еще ниже — следующая ступень газетной братии. И так до первых этажей, куда зловоние реки доносилось отчетливо и где в дешевых продымленных барах и кафетериях самообслуживания толпились, напивались, шумели, ссорились (а иной раз и дрались) репортеры, хроникеры, корреспонденты, фотографы — неудачники. Или прибившиеся сюда после долгой жизни, отданной журналистике. Или только начинающие в ней свою жизнь.

И каждая категория этой вавилонской башни втайне мечтала перебраться на более высокий этаж, ревниво следила за продвижением более удачливых коллег, злорадствовала, наблюдая падение тех, кому не повезло.

Этаж, на котором проводил здесь время журналист, служил безошибочным мерилом его места в столичной прессе, более точным, чем любое другое.

Конечно, на практике все было намного сложнее, существовали десятки нюансов, исключений — например, редактор захудалой газетенки приравнивался к завотдела большой, или кто-то блефовал, лез выше, чем положено, но обычно такие быстро получали по рукам. Бывали космические взлеты: какой-нибудь до того скромный полицейский хроникер вдруг разоблачал «преступление века» и сразу, как в игре в «гуськи», перепрыгивал через два-три этажа, и, наоборот, преуспевающий владелец крупной газеты, внезапно обанкротившийся, скакал с десятого этажа во двор.

Порой, как ни грустно, не в переносном, а в прямом смысле...

Ну и существовали еще журналисты некоторых коммунистических и прогрессивных газет. Правда, как правило, они почему-то в пресс-клуб не ходили, но если уж заглядывали, то плевали на его неписанные законы и шли туда, куда хотели.

Вист «добрался» до девятого этажа. Ему оставался десятый и «крыша»!

То была мечта каждого журналиста, как маршальский жезл, если верить распространенному мнению,— мечта каждого солдата.

А разве он, Вист, не был солдатом? Да еще каким! По сравнению с джунглями прессы, в его стране любые настоящие джунгли могли показаться райскими кущами. Ого-го, какая тут шла война — не на жизнь, а на смерть. С западнями, засадами, неожиданными атаками, где все средства дозволены, с паническим бегством, предательством и насилием (иной раз вполне реальным).

Он прошел через все это, а вернее сказать — миновал, и теперь почти на вершине. Важно удержаться, важно во что бы то ни стало удержаться! Не споткнуться, не упасть под колеса этой бешено несущейся жизни. Вист мало читал, но прочитанное запоминал надолго. Однажды ему попался роман Альберта Мальца «Крест и стрела». Он запомнил в нем одно место, где про героя говорилось: «Он не мог понять, что он был жертвой основного закона нашего времени, неписаного кодекса, по которому человек в нашем обществе должен заранее взвесить и тщательно обдумать каждый свой порядочный поступок, чтобы самому же за него не поплатиться,—жестокая истина, доказывающая, что этот лучший из миров устроен так, чтобы заставить людей быть иными, чем им хотелось бы, сделать их более трусливыми и в то же время более эгоистичными, чем они есть».