Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Его собственные речи, которые я лично слышал год назад, в Пулкове. Кузьмичев приезжал к своему дяде, профессору обсерватории, а я только что удачно отъюстировал оптическую систему и был в числе приглашенных на день ангела. Это факт.

— Прекрасный факт, — подтвердил Петровский. — Кузьмичев знал о ваших политических убеждениях?

— Нет.

— Вот видите. Почему же не предположить, что в разговоре он ориентировался на предполагаемый уровень собеседников? Теперь о цели вашего вызова. Нужно назначить комиссаров во все комиссариаты, и вы должны подобрать подходящих людей. Милиционеров, которые саботируют наши распоряжения, немедленно уволить.

— А кто будет работать? Уголовщина расцвела таким цветом, что…

— Знаю, — жестко прервал Петровский. — Все знаю. Мы расстреливаем бандитов, но их не становится меньше. Некоторые видят в этом признак нашей слабости. Чепуха! Только что я разговаривал с Владимиром Ильичем.

— Что сказал Ильич? — напряженно спросил Сергеев.

— Когда мы уничтожим голод, болезни и социальное неравенство, тогда исчезнет та питательная среда, та социальная среда, которая порождает преступления, — задумчиво сказал Петровский. — Это, дорогой мой, наисложнейший вопрос, архипроблема, и если вы знаете бодрячков-болтунов, которые готовы разделаться с этой проблемой за раз-два, — плюньте в их скверные и лживые, простите, лица. Эти люди — злейшие наши враги. Ибо они — неучи и тупицы.

Петровский подошел к стеллажу и снял с полки небольшую брошюру в мягкой обложке:

— «Государство и революция». Первое издание, получил лично от Владимира Ильича, — с гордостью сказал он. — Так вот, здесь четко сказано: революция даст гигантское развитие производительных сил, но… — Петровский спустил очки со лба и прочитал вслух: — Но как скоро пойдет это развитие дальше, как скоро дойдет оно… до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в «первую жизненную потребность», этого мы не знаем и знать не можем! Заметьте, молодой человек, — не можем! А это значит, что образование идеальной социальной среды — дело огромного труда многих поколений! Поэтому оставим маниловщину и будем трудиться во имя будущего…

— Я представляю себе так, что к охране порядка нужно привлечь рабочих, — сказал Сергеев.

— Правильно думаете, — кивнул Петровский. — По-ленински. Отряды вооруженной рабочей милиции — это раз. Сыскная милиция, в которой тоже должны быть преимущественно рабочие, — это два.

— Сыскная? — переспросил Сергеев. — Плохо… Мерзкие воспоминания…

— Ассоциации, вы хотите сказать, — улыбнулся Петровский. — А если, скажем, не сыскная, а уголовный розыск? Как?

— Неплохо, — кивнул Сергеев. — А тех, кто служил царю, бывших, одним словом, — их куда?

— Бывших? — Петровский задумался на мгновение. — А что? Разве они не обязаны поделиться с нами своими знаниями? Обязаны! Уверен, что найдутся и добровольцы. Вот на них в известном смысле и обопритесь вначале. Есть у вас человек, которого можно поставить во главе этого дела?

— Есть, — не задумываясь, ответил Сергеев. — Только вот чего я не знаю… Чем должен заниматься этот уголовный розыск?

— Искать преступников, — Петровский посмотрел из-под очков.

— А как?

— Вопрос серьезный. Думаю, что рано или поздно вы на него ответите. Только помните: чем раньше, тем лучше.

Сергеев пришел к Бушмакину поздно вечером. Коля, Маруська и Бушмакин сидели за столом и пили чай.

— Степан Петрович! — обрадовался Бушмакин. — Милости просим! Маруська, чашку гостю! Только не взыщите — хлеба нет. Съели.

— Разговор у меня к вам, — Сергеев сел за стол и пустил ложечку в коричневую, мутную жидкость — чай был морковный.

— Понятно, — кивнул Бушмакин. — А ну, молодежь, прогуляйтесь.

Коля и Маруська обиженно поплелись к дверям. Неожиданно Сергеев сказал:

— Разговор их тоже касается. Тут дело такое… Преступников мы, конечно, ловим… Но уж, честно сказать, только тех, которые сами попадаются. А вот при царе, если помните, была специальная организация — сыскная полиция.

— Помню, — кивнул Бушмакин. — На Гороховой помещалась.

— Так вот, сыскная полиция существовала для того, чтобы… как бы это объяснить… Ну, чтобы быть в курсе всех дел преступного мира и вовремя эти дела пресекать. Скажем, наметили воры магазин Елисеева обчистить, а там уже засада, ясно?

— Ясно-то ясно, — Бушмакин подозрительно всматривался в лицо Сергеева. — Только зачем вы это все нам излагаете?

— А затем, товарищ Бушмакин, — Сергеев не отвел взгляда, — что партия поручает вам организовать и возглавить петроградскую сыскную милицию — уголовный розыск.

— Мне?! — Бушмакин вскочил. — Мне?

Коля и Маруська восторженно переглянулись.

— Так это же… Это же здорово! — сказал Коля.

— Вы теперь вроде околоточного будете? — не выдержала ехидная Маруська. — С пузом?

— Шутки в сторону, — нахмурился Сергеев. — Прошу не ахать и не восклицать. Возьмите людей, кого сочтете нужным, и марш на Гороховую. Кто из старых работников захочет остаться, пусть работает. Кто не захочет — скатертью дорога! Запачканных контриков удалять безжалостно. Завтра с утра и начнете.

— Постойте, постойте… — Бушмакин никак не мог прийти в себя. — Что такое, скажем, шпиндель, вы знаете? А что такое аксиальная фреза?

Сергеев пожал плечами.

— А я этим всю жизнь занимаюсь! — крикнул Бушмакин. — Мое дело — токарный станок!

— А что такое дактилоскопия, вы знаете? — в свою очередь спросил Сергеев.

— Нет, — растерялся Бушмакин.

— Я тоже узнал это после первого ареста. А что касается всей жизни… Революция, Бушмакин. И наша жизнь нам больше не принадлежит.

Коля восхищенно смотрел на Сергеева.

— Я тоже хочу, — сказал он. — Только я в Питер приехал, сразу схлестнулся с этими гадами. И пошло и пошло. Я так понимаю: судьба у меня такая — им салазки загибать.

— Ну, насчет судьбы — это немарксистская точка зрения, — улыбнулся Сергеев. — А в остальном — возражений нет.

— И я не отстану! — решительно заявила Маруська. — Куда вы, — туда и я!

— Не женское это дело, — сказал Бушмакин.

Она нахально посмотрела на него:

— Вы же не захотели заниматься со мной женским делом?

— Тьфу! — в сердцах плюнул Бушмакин. — Ты ей слово, она тебе — десять!

— А что, — задумался Сергеев. — Может быть, Маруся не так уж неправа. Кем была женщина при царизме? Забавой? Рабой? А при Советской власти женщина во всем будет равна мужчине, это факт!