Повести
Шрифт:
В палате, куда его привели, висели по стенам мушкеты и кольчуги. Наступал вечер. Пыльные оленьи рога простирались в сумрачный косой свод.
Смуглый человек в желтом кафтане быстро ходил из угла в угол, упершись в бок правой рукой. У окна сидела старая пани. Вокруг ее шеи, топырясь, стоял раструбистый белый воротник.
– Узнаешь ли Димитрия?
– спросила она Ивана.
Глаза его метнулись. Он тотчас все понял.
– Как мне знать? Я его никогда не видал.
– Вот он, Димитрий. Его и дочь мою бояре ваши едва не убили. Они ж ему и землю не дали в тишине устроить...
Смуглый в желтом кафтане перестал ходить, посмотрел на Ивана. У него был утиный нос и лицо
– Вот што, бывалый человек! Живал ты на Руси во холопах. То верно?
– Так, государь.
– А каково ныне холопам за Шуйским, того не знаешь?
– Знаю, што худо.
– А пошто опять в кабалу идешь?
– Не в кабалу иду, а затем, чтоб воли добыть, сколь силы моей достанет!
– Удал ты!.. Я вот тоже хотел бедным людям помочь, да скинули меня бояре...
Он умолк, выжидая.
– Государь!..
– с Ивана слетел хмель. Он был весел, бледен, все в нем играло.
– Как, государь, не надобна ль тебе службишка моя?..
Крепкая худая рука легла на плечо Болотникова.
– Смекай, Иван!.. На Руси молвят - убит я, а народ не верит, вестей ожидает... Шуйский беглых всех воротить хочет, выход у крестьян отнять замыслил... Ступай на Русь, сказывай всем, что видел меня живым и здравым. За мною-де панство, жолнеры. А на Руси люди - лишь объяви слёт - встанут без числа... Ты в Веницее бывал, книги латынские о ратном деле читал, да и голова у тебя на плечах удалая. Верю тебе во всем и жалую: будь у нас большим воеводой. Скачи в Путивль к боярину князю Григорию Шаховскому, скажи ему, что видел меня в Польше и говорил со мной. Покуда еще не могу тебе много дать, однако ж возьми коня, саблю и тридцать червонцев. Да повезешь князю Григорию грамотку. Он даст тебе денег из моей казны и людей...
Густо-синяя ночь шла над полями. Шлях у придорожной корчмы белел, сворачивая на Львов.
Иван сидел на корчемном дворе в пяти милях от Самбора. У ворот был привязан его конь. Из халупы доносились хмельные голоса.
– Вот она, доля моя, - одними губами шептал он.
– Пришла сила!.. Ну, Иван, теперь гляди не плошай!.. Слово свое сдержу: за господаря того стоять буду твердо, но и своего дела тож не покину. Всколыхну холопов, тряхнет Поле* бояр - крестьянской кабале на Руси не бывать!..
_______________
* П о л е - вольные казацкие земли между Северской Украиной и Доном.
"Экой дивный мой путь!" - подумал он, опуская голову на руки. Вспомнились галеры, волжский затон, ловцы, Неклюд... Он задремал.
В корчме говорили:
– Ступай, Грицю, до дому. Тут лавки смоляные, - як сiв, так и прилип, дурень!
– Дай послухати, що про самборьского господаря размовляють.
– Да то не господарь, а вор - Михайло Молчанов, што с Москвы сбежал...
Большую реку видел Иван. Из воды выходил народ (ему не было конца) и складывал на берегу камни. От народа и от камней исходил мутный красноватый жар. "Што строите?
– спрашивал он и сам же отвечал: - Град Солнешный, правду холопью".
– "А што вы за люди?" - "Искони м ы с о д н а р е ч н о г о п ы ш е м..."
Конь заржал. Иван встрепенулся.
– Лишь силы б достало!
– сказал он тихо.
– Братство добыть!.. Град построить!..
В корчме погасили свет. Солома на крыше вздохнула под ветром.
Шляхами, пущами, полями шла высокая, густая ночь.
Ч а с т ь т р е т ь я
ВСЕЙ КРОВИ ЗАВОДЧИК
ОТКУДА "КОМАРИНСКАЯ" ПОШЛА
Пострадахом и убиени быхом ни от
неверных, но от своих раб и крестьян.
"Новый летописец"
1
– Эй, у кого деньга не щербата, подходи, подходи! Продаем
по оценке и кто боле даст государево отставное платье: собольи и куньи лапы да хвосты, всякие мелкие обрезки, сарафанцы, кафтаны, ветхие сукнишка-а-а!..Взятый из теремных камор, пошел на вынос лежалый запас - скаредного царя незавидный достаток. Площадные смутники-горланы толпятся в рядах, смотрят, как дворецкий дьяк продает царскую "рухлядь", и зубоскалят:
– Деньга - торгу староста, а и царю голова!
– А в чем он зимней порой ходить станет?
– Знали б вы кнут да липовую плаху, - ворчит дьяк и, склонив голову вбок, записывает, что кому продано, "по статьям", в книгу.
– Дьяче! Мышиных хвостов у тя нет ли?..
Плешивые меха и горелые сукна лежат на земле. Дворяне и кое-кто из бояр победнее присматривают "товарец". Встряхнет кто-нибудь ветошь, распялит на руках истлевшую дрянь, и - откуда взялся пыльный вихрь крохотных крыл?
– вылетит, завеет лицо парчовая туча моли.
– Скуп Шуйский, - говорят в толпе, - своим и купеческим деньгам бережлив, да еще пьяница и блудник.
– Не многие люди выбрали его.
– А бояре нынче боле царя власти взяли...
Дьяк на помостье перестал кричать и повел счет деньгам. Толпа двинулась - кто по домам, кто Ивановской улицей в Кремль. А там-то с утра уже теснился народ: как при Борисе и Лжедимитрии, полнилась людьми Боярская площадка...
Царя не было видно.
Бояре в высоких меховых шапках сидели у столов. Они выслушивали челобитья, тоскливо оглядывали текущий по двору народ, потея и кряхтя, принимали на себя неуемный ливень жалоб.
– ...И он, боярин мой, посылал меня по квас, - кричал, припадая на клюку, молодой холоп, - а я пошел нешибко, и он за то спихнул меня с лестницы и ушиб до полусмерти!
– Помираем голодною смертью, - плакались пришедшие издалека крестьяне.
– Разорены мы московскою волокитою, а пуще всего - от неправедных судов!..
Старая черница, подойдя к столам, завопила гневно и быстро, глотая слезы:
– При прежних государях била челом и нынче с тем же до царя пришла, а будет ли сему конец - не ведаю, должно, так и не сыщу вдовьей своей правды. Дочеришку мою княжой сын Телятевский похолопил да посадил на цепь, и дочеришка моя лишилась ума, а што с ней сталось и где ныне Телятевские, никто не знает...
– Телятевские нынче на воровстве, - сказали за столом.
– Противу государя стоят. Терпи, доколе их не уймут, тогда сыщем.
Черница поникла. Бессильно опустив руки, она прошла в тишине среди расступившейся толпы холопов.
Люди шумели недолго. Бояре встали, и дьяк объявил челобитью конец. Народ начал медленно расходиться, глухо шумя у столов и громко бранясь, по мере того как отходили дальше.
Хилый, с мертвым лицом старик вышел из сеней. Осенний вёдерный день горел на разводах его опашня*, метанных серебром, на "втышных" пуговицах с чернью, наведенной в виде решетки. У старика была жалкая, худая шея, а руки в сизом разливе жил крупны и черны. Щуря больные глаза, он смотрел на солнце.
_______________
* О п а ш е н ь - старинная верхняя мужская одежда: долгополый кафтан с короткими, широкими рукавами.
Бояре Иван Крюк Колычев и Григорий Полтев склонились перед ним.
– Каково, государь, господь сном подарил? Почивать изволил подобру ль, поздорову ль?
– Брюхо болит, - часто моргая, плаксиво сказал царь, - то ли от худого сна, то ли от настоя, што испил давеча. Молвите, бояре, людям, которые делают настои: глядели б они, чтоб в лекарства ничего вредительного не попало, а в постные дни - скоромного, чтоб ни зла, ни смерти не навесть и меня б не оскоромить.