Повести
Шрифт:
– Во!
– кричал он.
– Посылает меня голова в Калугу кашу варить! А какова та каша будет, знаете? С зе-е-ельем!
– Гляди, посекут тя воры!
– хмуро говорили стрельцы.
– Не посекут. Чин добуду немалый, коли Болотникова изведу.
– А в Калуге што станешь есть?
– Эко дело! Кашевар живет сытнее князя!..
В Кремле собирались воеводы, головы, стрельцы. Шел ратный сбор. В хоромах боярин Колычев устало слушал, что ему говорил Шуйский.
– Сидит вор в Калуге, а с ним людей боле десяти тысяч. Мстиславскому его не унять.
– Да мурзы, государь, не все за тебя стоят. Иные мордвины воруют под Нижним и многие пакости городу делают.
– Пиши, боярин!
– сказал царь.
– Твори што велят! Ну, ступай! Я чаю, нет боле у нас иного дела?
– Да вот еще. Ходил давеча стрелецкий голова Хилков с кашеваром в Аптечный приказ. А как выбирали они зелье, был там немец, твой, государев, новый дохтур. И он, сведав про ту затею, молвил, чтоб посылали и его в Калугу, а он-де вора лучше изведет. И я велел его звать к тебе в терема. Вели его в палату кликнуть.
– Зови дохтура!
Шуйский заходил по палате, растирая о грудь засвербевшую ладонь.
Боярин вышел и тотчас вернулся. За ним, бережно неся в руках колпак, шел седой, длинноносый, похожий на птицу немец.
– Верно ли, - спросил царь, - што можешь ты извести вора и пойдешь на такое дело?
– Верно, государь.
– А не соврешь?
Немец выпрямился и взмахнул маленькой красной рукой.
– Кашевар простой человек есть. Он государю никакой услуги делать не может. Я знаю хорошо самый лучший яд. Я отравлю Ивана Болотникова... А государь должен давать мне сто рублей и поместье.
– Клятву дашь, - сказал Шуйский.
– Велите послать за люторским попом!
Немца увели... Думный дьяк с грамотой вошел в палату:
– Государь! При Борисе робят наших посылали в Любку, и нынче немцы из Любки о тех робятах бьют челом.
– То мне памятно, - проговорил Шуйский.
– Еще сказывал я, што побегут робята, не станут они ихнюю грамоту учить.
– Читать ли, государь?
Царь склонил голову набок и приставил ладонь к уху.
– "Извещаем ваше царское величество, што мы тех робят учили,
поили и кормили и делали им по нашей возможности все добро; а они
непослушливы и учения не слушали, и нынче двое робят от нас побежали
неведомо за што... Бьем челом, чтоб ваше царское величество написали
об остальных трех робятах: еще ли нам их у себя держать или их к
себе велите прислать".
– Побежали!
– радостно крикнул царь и часто, с кашлем и слезами засмеялся.
– Эх, Борис! Не по-твоему вышло!.. А робят тех воротить!
В палате было светло. Февральская капель стучала под оконцем. Царь ходил из угла в угол, утирал рукой слезы и покрикивал:
– Побежали! Побежали!..
Боярин Колычев ввел немца и стрелецкого голову Хилкова. За ними медленно шел лютеранский пастор Бэр.
– Ну, - сказал царь, - клянись, дохтур, да поезжай! Погляжу я, кто из вас - ты ли, кашевар ли - проворней будет.
Бояре стояли с хмурыми лицами.
Бэр записывал клятву. Немец говорил:"...Богом клянусь извести ядом недруга царя Василия Ивановича и
всей Руси Ивана Болотникова; если же не сделаю того, а обману моего
милостивейшего государя Шуйского из-за денег, то пусть земля
поглотит меня живого... все земные растения... послужат мне не
пищею, а ядом; пусть я буду принадлежать дьяволу... мучиться и
казниться весь век...".
3
Болотников стоял в Калуге, над Березуйским оврагом, в доме, откуда шел подземный ход на Оку.
За рекою был стан Мстиславского. Рыжая муть костров и глухое кипенье табора застилали поле. По утрам в Калугу на стрелах прилетали грамотки. "Царевич ваш - вор, - писали воеводы, - бездельник Михайло Молчанов, сеченный при Борисе кнутом. И вы б за него не стояли".
Болотников обнес город тыном и рвами.
– У нас один глаз в феврале, другой - в марте, - говорили "воры", поглядим, каково воеводы будут наступать!
На поле под городом бояре сделали мосты на колесах, а за ними поставили туры - деревянные башни для заслону ратников. Сотники и десятники сгоняли с окрестных деревень крестьян, велели им рубить лес и складывать на мостах бревна и хворост. А "воры" днем и ночью копали землю над Березуйским оврагом - ветвили и ширили подземный ход...
На Оке пошел лед. В Калуге было много стругов и лодок с солью. "Воры" попытались уплыть, но воеводы поставили на плотах пушкарей - уйти не дали. А запасов в городе оставалось немного, и посадские люди начали роптать...
Ясным мартовским полднем в город сквозь стан пробрался холоп.
– Воевода где?
– блестя черным от пороха и земли лицом, закричал он.
Его отвели к Болотникову. Иван стоял на обрывистом берегу. Вниз по всему полю торопливо, боясь упустить ветер, зажигали хворост.
Холоп подбежал:
– Воевода!.. К тебе из Путивля от Шаховского помочь шла. И догнали нас на Вырке-реке бояре. Мы крепко стояли. День и ночь, воевода!.. До света! И тут мочи нашей не стало. А был с ними комаринский человек, Сенька Пороша, што из-под Севска, из села ушел. И он-то молвит: "Запалим-де порох! Коли от своего огня не погибнем, государевой воды нам не миновать!..* А сам-то - на бочку, да и затропотит: "Эх ты, вор, комаринский мужик!.." И тут шибанула меня, землею накрыло, - не чуял боле себя...
– Он помолчал и тихо промолвил: - Их, товарищей моих, на куски порвало!..
_______________
* Речь идет о распространенной в России XVII века казни - "посажении в воду", то есть утоплении.
Крик раздался внизу, у реки. Ратные зажгли хворост и двинули туры заслон. Но ветер внезапно стих, и огонь загас. В низкую дымовую завесу бойко ударили городские пушки.
Вечером седой длинноносый немец пришел из стана к Серпеечной башне и молча стал у ворот...
Его отвели в Приказную избу к Ивану.
– Здравствуй, Болотников, - радостно сказал немец, будто крылом взмахивая маленькой красной рукой.