Повести

– Привадить бы его ласкою, - щурясь, сказал царь, - чин посулить или иное што... Да не худо бы Скопина-Шуйского с большими людьми послать. Он-то будет порезвей многих...

– И на Дону, государь, замутилось, - сказал Колычев, - муромский человек худого роду прозвался царевичем Петром, а нынче засел с казаками и в Путивле.

– Иван Крюк Федорыч!
– Шуйский слепенько заморгал и взял боярина черной рукой за плечо.
– Напиши в другой раз торговым людям в Вологду и в Ярославль - присылали б они скорее помочь, не то воры-де их, торговых, всех побьют...

Он умолк и стоял, опустив руки в сизом разливе жил, хилый, полуслепой. Ком снега сорвался с кровли, ударил в оконную слюду. Царь вздрогнул и разинул рот, вытянув худую шею.

Село Коломенское - на берегу реки, среди поемных лугов - входило в вотчинные земли московских князей, от начала своего было "за государем". На кровле теремов топорщились золоченые гребни, яблоки, орел, лев, единорог. На подворье перед хоромами высились ворота из цельного дуба. С теремных башен были видны поле, вся Москва, сенокосы и монастыри. Кругом шли сады. Из них брали сливу, груши, кедровый и грецкий орех - к государеву столу, для патоки и квасов.

Вторую неделю "воры" занимали терем и двор, стояли обозом в садах, вольно раскидывали стан по всей округе. Казаки копали норы и ходы. Болотников крепил тыном и насыпал землею острог. Там, расстелив на снегу полсть, спал комаринец, привязав к ноге коня. Здесь, у дымивших костров, гомонили стрельцы, вынимая из кожаных кошельков красные резные ложки.

В теремных осьмигранных сенях, где на сводах был выписан зодиак, стояли Ляпуновы, Пашков и тихий, прикидывавшийся дурачком Сумбулов. Прокопий заговорил:

– Города Зубцов и Ржев повинились. Хлебнули воровского житья, а боле охоты нет... Ишь затеяли: боярский корень повывести, земля чтоб холопья была... А грамоты ихние видели? Дворян и торговых людей велят казнить, а добро их себе брать!

Пашков тряхнул волосами и молвил:

– А из Ярославля, бают, стрельцы посланы, да из Смоленска к царю идет помочь.

– Глядите сами, - тихо сказал Ляпунов, - не оплошать бы да не сронить голов!..
– И ушел в хоромы, поглаживая свое словно прикрытое рыжим мехом горло...

Из Москвы прибегали люди, говорили: "Хлеб в цене растет, а купить не на што. Чего ждете? Приступали б скорее - все будет ваше". Но Болотников не "приступал", и воеводы не шли на "воров" в Коломенское. Проходил ноябрь. Снег лежал плотным, отвердевшим настом, а на реке крепчал лед, давно уже годный для переправ.

И вот заблестели морозным блеском селитренные котлы, заскрипели сани и пушки, залоснились крепкие черные кругляки осадных ядер.

Боярин прискакал из города. Болотников вышел ему навстречу.

– Эй, вор, - привстав на стременах, крикнул боярин.
– Отъехали б твои люди от Москвы с миром, и великий государь их пожалует, а тебя особо - на свою государеву службу приберет!

– Приехал не зван - поезжай не дран!
– сказал Болотников.
– Служи ты своему государю, а я буду служить своему и скоро вас навещу!

Боярин уехал, бранясь и грозя рукой в боевой парчовой рукавице.

Всю ночь горели костры. Разъятая огнем, кипела зимняя ночная чернота над Коломенским. "Воры" шли - чуть свет - наступать на Москву...

В Архангельском соборе отслужили молебен. Царь и бояре в зерцалах, боевых железных шапках с висящими до плеч сетками и булатных наручах двинулись к воротам. Тучные, родовитые, в летучем блеске доспехов, шли они за "домы свои и достатки" против "безымянников-воров".

День был серый, холодный и сухой - перед снегом. На Пожаре зеленели кафтаны стрельцов и синё топорщились шапки копейщиков с щитками, закрывавшими затылок. Зазвонили в церквах. Ударили трубы. Дворяне, браня дворовых конных, повели ряды.

После всех медленно проехал царь. Он пригибался к луке и взмахивал рукою, будто подгонял бояр и напутствовал их "стоять твердо". Но когда конь от понуканья пошел быстрее, он осадил его и повернул назад...

На Посольском дворе собрались иноземцы. Тут были купцы из Любека и Риги, голландец Исаак Масса и швед Петрей Ерлезунда, которого прислал ко двору шведский король.

Ерлезунда вел дневник и составлял записки о московской жизни. Недовольный московскими порядками, он говорил:

– Московиты смело нападают, но у них постоянно так: все держится в тайне, нет ничего заготовленного, и только в крайней нужде они начинают спешить, как сейчас...

Шум идущих ополчений прервал его.

– Глядите, - сказал, - вон идут дворяне, кричат, гамят, словно полоумные, каждый заезжает вперед, чтобы быть видней!..

Исаак Масса, хмурясь, покачал головою:

– А волокита их? Из-за нее мы не можем торговать: начнем судиться, и наступает, как они говорят, "в торгах беспромыслица". А уехать нам не дают, боятся, что мы разнесем скверные вести и в наших землях узнают про воров...

В стороне Рогожской слободы громыхнули пушки. Иноземцы притихли, долгое время стояли молча. Потом швед Ерлезунда вздохнул и, коверкая речь, сказал по-русски:

– Каков земля, такова и урожай!..

На рассвете Болотников перешел Москву-реку.

Пашкова он поставил в селе Красном - перенимать ратных, шедших из Ярославля, Ляпуновы сторожили Смоленскую дорогу. "Воры" ударили на Рогожскую слободу.

Первые сшиблись с ними дворяне. Они закричали:

– Полно воровать, государь вас пожалует, а воеводам вашим ничего не будет!

– Нам такие цари не надобны!
– раздалось в ответ.
– Сами ступайте к нему под крыло - к орлу беспёру!..

Болотников сбил с поля дворян и пошел вперед. Его серый кафтан и волчий треух мелькали в кипящей боевой стремнине. Лицо у него было быстрое, живое и играло, как в праздник, а отросшая борода неслась по ветру тонким серым дымком.

На тяжелых, сытых конях наскакали воеводы: князья Барятинские, Хованский, Мезецкий, Бутурлин. Вот один упал, взвилась на ремешке чокма железная, привязанная у запястья чашка. Вот опустилась на "воровскую" голову брусь - каменная граненая булава.

"Воры" забегали в слободские дома, били из пищалей, пробивались дальше. Вдруг казак подбежал к Болотникову.