Повести

–  Не понял, - насторожился Мишка.

–  Ну, я влипла. Так тебе понятней?

–  Во что?
– Мишка наконец совладал со своим естеством.

–  О, Господи! Кретин. Именно в это самое.

–  Что, сдурела?!
– пугается Мишка.

–  Ага. Сдурела. Сколько раз просила: «Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней…» «Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!» Дотрахались…

Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.

–  Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.

–  Да погоди ты, Настя… А ты уверена, что ты… Это…

–  В том, что я беременна?

–  Да.

–  Беременна, беременна. Не боись, «малыш», - усмехается Настя.

–  А ты уверена, что это… от м е н я?

Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик.

Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.

Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.

–  Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.

–  Настя!
– доносится голос Клавы.
– Открываемся!..

–  Иду, тетя Клава!
– и Настя уходит, даже не оглянувшись.

На экране японского телевизора «Панасоник» в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма «Эммануэль».

И тут же гортанный голос:

–  Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да?

А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:

–  Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом…

В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы «Турист» сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких «адидасовских» штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке.

На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор «Панасоник» и «Панасоник» - видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.

На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пустая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с тонкой ручкой.

–  Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу!
– толстый туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон.
– Не жалко! Мне нашу страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста…

–  При чем здесь желто-синие цветочки?..
– недоумевает Евгений Анатольевич.
– Что же, я не могу себе другие трусы купить?

–  Мы все можем купить!
– Туркмен выпивает полстакана водки.
– Будь здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел? Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!

–  Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются.
– Очень хочется плакать…

Он тоже выпивает полстакана.

–  Дыню кушай, - говорит туркмен.
– Зачем Япония может так делать, а мы нет? Вот что обидно!

–  Ужасно обидно… Ну просто ужасно!
– Евгений Анатольевич деликатно отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так не нравился…

–  Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать

–  я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!

–  И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или…

–  Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь. Все везем из Москвы, - решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по стаканам.

– Будь здоров, дорогой! Дыню кушай…

–  Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от тоски и отвращения.

Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.

–  Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.

–  Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста двадцати лет живут и еще детей могут сделать, - торжественно говорит туркмен и выключает телевизор.
– А я пока назад перемотаю. Все-таки интересно, как это можно - женщина с женщиной?!

Настя валяется на диване с журналом «Здоровье», а Нина Елизаровна, поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями пододеяльники и наволочки.

Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тревожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого телевизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенаторам.

Раздается телефонный звонок.

–  Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разглядывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.

–  Алло!
– поднимает трубку Нина Елизаровна.
– Да… Это я.

Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:

–  Вы не захворали?

И снова долго слушает.

–  Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна.
– А может быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения… Только свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не покупайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокойной ночи.

Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти.

–  Кто это, ма?
– бесцеремонно спрашивает Настя.

–  Ты не знаешь.

–  Интересное кино! «Только свои» - и я не знаю.

–  Милый и одинокий человек… Тебе достаточно?

И снова раздается телефонный звонок.

–  Меня нет дома!
– тут же опять предупреждает Настя.

–  Да!..
– берет трубку Нина Елизаровна.
– А, Сашенька… Ну, конечно. Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что Лидочка на следующий день очень рано улетает в отпуск. Хорошо, - она прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: - С папой будешь говорить?

Настя вскакивает с дивана, хватает трубку:

–  Привет, папуль! Все в ажуре, не боись… Ага. Придешь? Порядок. Ну да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают загранродственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!..

–  Я очень рада - за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, - бормочет Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику.

–  Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, - говорит Настя и кладет трубку.