Повести
Шрифт:
Но вот и Настя. Тащит тяжеленную сумку.
С перевязанной головой под «адидасовской» шапочкой Мишка выползает из своего укрытия и неверными шагами идет Насте навстречу.
Увидев Мишку, Настя останавливается у своего подъезда, улыбается и приветливо говорит ему:
– А я уж думаю, куда ты подевался! Хорошо, что встретила…
И тогда Мишка бежит к ней радостно и раскрепощенно.
– Тихо, тихо, тихо, - останавливает его Настя.
– Я тут для тебя одну любопытную книжечку достала. Как будущему юристу…
Настя вытаскивает из накладного кармана продуктовой
– Называется «Уголовный кодекс РСФСР». Вот слушай… - Настя открывает кодекс в месте закладки и начинает читать вслух: - «Статья сто девятнадцатая. Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, наказывается лишением свободы до трех лет. Те же действия, сопряженные с удовлетворением половой страсти в извращенных формах…» На это у тебя, слава богу, ума не хватило, так что, думаю, трех лет вполне достаточно. Держи!
Она сует Мишке за пазуху кодекс и добавляет без всяких улыбок:
– И учи это наизусть, сволочь. Если еще ко мне хоть один раз приблизишься - сидеть тебе от звонка до звонка! Понял, дерьмо собачье? И вали отсюда, чтобы я тебя больше никогда в жизни не видела! «Малыш»…
И Настя входит в свой подъезд.
Бабушка лежит под свежим пододеяльником. На ней какой-то пестрый, праздничный халатик, головка тщательно причесана.
В комнату входит Нина Елизаровна:
– Мамочка, я хочу прикрыть к тебе дверь. Там на кухне такое! Настя, дуреха, во все чеснок сует. Шурует - просто загляденье! Я ее, по-моему, такой еще в жизни не видела!
Бабушка в упор, не мигая, смотрит в лицо дочери.
– Тебе что-то нужно?
– не понимает Нина Елизаровна.
Но старуха отводит глаза, и Нина Елизаровна закрывает дверь.
Теперь взгляд Бабушки скользит по стене с фотографиями и останавливается на старом снимке начала пятидесятых. Бабушка тех лет сидит на гнутом венском стуле, а сзади, обняв ее за плечи, стоит двенадцатилетняя Нина с ровненькой челочкой над бровями.
Бабушка все вглядывается и вглядывается в эту фотографию, и лицо дочери заполняет остатки ее сознания…
…Плохо и скудно одетая девочка Нина - самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.
Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…
Вокруг ни деревца, ни кустика - только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди - высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…
И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…
И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зэков. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…
Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.
Конвой берет оружие наизготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина,
с челкой из-под платка, смотрит вслед колонне - ждет, оглянется мать или нет…Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.
Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек - от трех до восьми лет…
На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:
– Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва - Адлер»… Я не могла бы его поменять?
– На что?
– слегка раздраженно спрашивает кассирша.
Лида вздыхает, проглатывает комок, собирается с силами и говорит:
– На деньги…
Она открывает дверь квартиры, когда Нина Елизаровна и Настя уже вовсю готовят на кухне разную еду к бабушкиному дню рождения.
– Ой, как здорово!
– в восторге кричит Настя.
– Лидуня пришла!
– Тебя пораньше отпустили?
– радуется Нина Елизаровна.
– Да, мои родные! Да, мои хорошие!
– Лида выгружает из сумки бутылку водки, бутылку коньяка, роскошную яркую бутылку «Чинзано».
– Оказывается, меня еще вчера отпустили и вообще заменили!
Несмотря на то что последнюю фразу Лида произносит с очаровательной ироничной непосредственностью, Настя и Нина Елизаровна успевают тревожно переглянуться.
– Откуда это, Лидочка?
– осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
Но Лида пропускает вопрос матери мимо ушей и звонко, чуточку излишне нервно предлагает:
– Девушки вы мои любимые! Давайте, пока никого нет, шлепнем по-разминочному рюмашу просто так - друг за друга! Я - водку.
– Я - коньяк, - говорит Нина Елизаровна.
– Я - капельку этой штуки… - Настя показывает на «Чинзано».
– Это «Чинзано», дурашка!
– кричит Лида.- Италия! Напиток богов!
Каждая открывает «свою» бутылку, наливает, чокаются, и Лида одним махом выпивает полную рюмку водки, Нина Елизаровна - половину рюмки коньяку, Настя отпивает самую малость.
Она видит на бутылочных этикетках чернильные печати:
– Ресторанные?
– Сколько же это стоит?!
– пугается Нина Елизаровна.
– Девочки! Кисаньки вы мои!
– в голосе Лиды уже появились хмельные интонации.
– Плюньте! Какая разница - сколько? Откуда? Пусть наш дом будет полная чаша!
Тут Лида не выдерживает нервно-веселого напряжения и, разрыдавшись, падает на стул, обхватив руками голову.
Нина Елизаровна и Настя бросаются к ней, но в эту секунду раздается звонок в дверь.
– Боже мой! Кого черт несет раньше времени?!
– Нина Елизаровна силой поднимает Лиду, тащит ее в ванную: - Доченька… Любимая, успокойся, маленькая моя… Успокойся, девочка… Настя!!! Открой дверь! Займи как-нибудь…
…Без пиджака, в женском фартуке с оборочками, Евгений Анатольевич сидит на кухне и чистит картошку.
Настя нарезает хлеб, великосветски прихлебывает «Чинзано»:
– Ах, Евгений Анатольевич! Вы уж извините, что я вас так напрягаю, но когда собираются, как сказала мама, т о л ь к о с в о и…