Повестка без адреса
Шрифт:
Снег сыпался крупой. Раздвигая очереди, стали присматривать ресторан, где можно провести вечер. В вестибюле одного топтался швейцар с глубоко посаженными глазками. «Мест нет, — развёл он руками. И, уже комкая в кармане рубль: — Разве, в подвале. С ветеранами…»
Свет тускло струился, кромсая стены лиловыми пятнами. Официант, наш ровесник, быстро накрыл на двоих, откупорив бутылку, унёс на штопоре пробку.
Ветераны сдвинули столы. В салфетницах вяли фиалки, рядом под срезкой чёрного хлеба стояли полупустые стаканы. Они уже разбились на группки, как апостолы на тайной вечере. «За комбата! — доносилось в наш угол. — Вечная ему
— Исполины, — потянулся к бутылке Яшка.
— Какими мы не будем.
Пригладив шевелюру, я выдернул из вазы блеклые фиалки.
«Такое время было, сынок, — выдохнул один, принимая цветы. — Не приведи Господь!»
«Не приведи Господь безвременья», — слушаю я сегодня вечерние новости. Под окном безысходно скрежещут об асфальт дворницкие лопаты, я до утра перекручиваю простыни, и меня душат слёзы.
И тогда с особенной ясностью проступает тот вечер.
— Батька-то, небось, фронтовик? — навис горой чернявый, с курчавой, как у цыгана, бородкой.
У меня защемило сердце: всего полгода назад я стоял у свежей могилы.
— Всю войну на передовой. В вашем поколении все герои.
— Брось! Разве бы ты предал?
А ведь предал — не успел и петух трижды прокричать. Но тогда у испачканной скатерти я чувствовал себя защитником Отечества, откуда было знать, что через десять лет я, как эфиоп, буду равнодушно смотреть, как его распинают.
Официант подставил стул. «И сам садись, — пригласил его капитан с планками орденов. — А ты, — обратился ко мне, — зови друга…» Яшка не захотел одалживаться, прихватил бутылку. Он ещё не знал, что через десять лет окажется на чужбине и будет жить на пособие за Холокост.
— Студенты? — Из инвалидной коляски смотрел безногий полковник. — Был у меня в роте студент. Так его снарядом в первом же бою. Помянём раба Божьего!
И опять молча пили.
За окном густела мгла, по тротуарам одиноко маячили фонари.
— А миллионы погибших? — возвысил голос официант.
— На то и долг. Победа даётся кровью.
— Победителей не судят. Но какая цена?
— Цена такая, — пробасил капитан, тыча сигаретой в ордена на груди, — какую способен заплатить народ.
Официант отвернулся.
«История судит в обе стороны, — возвращаюсь я к этому разговору, когда над головой бесполезно и страшно тикают ночами настенные часы. — На отцовской улице был праздник, будет ли на нашей?»
И мне кажется, что с потолка на меня смотрят тысячи глаз.
— Мельчает народ! — прогремел вставной челюстью полковник. — Копни — гниль, изнежились, как бабы!
— Не рычи, Палыч. Славные же ребята.
Я уткнулся в тарелку. Яшка сидел красный, кусая заусенцы, ему было стыдно за недавние речи, и он тихо повторял: «Богатыри — не мы, богатыри немы».
«Не мы им судьи, а они — нам», — добавляет он, верно, сегодня, оставив за спиной километры непройденных дорог и реки невыплаканных слёз. Эх, Яков, еврейская твоя душа, куда занесло твои кости? Вспоминаешь ли тот вечер, который от нас за тридевять земель? И на что только ушли наши золотые головы? Муравьям, и вправду, не прогнать ступившего
в муравейник. Но история расставляет всё по местам: одним выпадает минута молчания, другим — века болтовни.Компания начала распадаться, обнимаясь, плыли в зеркалах гардероба, косились на швейцара с маленькими, заспанными глазками.
Как и сорок лет назад, лепил мокрый снег, мы зайцами перебежали дорогу. Текли машины, разделяя нас, как берега реки. Старики достали гармонь, нестройно затянули «Ворона». Мы не подхватили, точно кроты, продираясь в потёмках сквозь леденящую стужу.
А за поворотом неслышно звенела колокольцами судьба.
ПОД РОЖДЕСТВО
Вьюга надувала тяжёлые тучи, за которыми ёжилась луна. Под горбатым уличным фонарём скрипела телефонная будка, хватая разболтанной ручкой тёплую, человеческую плоть.
Из темноты выплыла фигура в драповом пальто, в запорошенной снегом шапке. Под высоко поднятым воротником прятались завязанные узлом «уши». Человек, фальшиво насвистывая опереточную арию, повернул дверь вместе с наметённым под неё сугробиком и протиснулся в щель. Стянув зубами варежку, он подышал на пальцы, задрав подбородок, развязал ушанку. Щёлкнул выключатель, лампочка, моргнув, тускло осветила разрисованные инеем стёкла, бледную ладонь с рассыпанной мелочью. Прежде чем опустить монету, человек широко улыбнулся — так улыбаются те, кого ждут. На секунду он замер, собираясь с мыслями, потом снял трубку. Но она уже слушала чужую беседу. Человек несколько раз нажал на рычаг — голоса не пропадали. Тогда он крепко выругался.
Его не слышали.
— Под Рождество всех выписывают, — ласково струился баритон, — теперь всё будет хорошо. — Он замолчал. — Я тебя не навестил, прости. Просто не мог — врач мне всё рассказал…
— Да?
Женский голос был едва различим.
— Про таблетки. Да я и сам подозревал.
— Какое это имеет значение?
— А что имеет значение? — мужчина замялся. — Надеюсь, это не из-за нас? Не из-за развода? — И вдруг затараторил, перебивая самого себя. — Ты же прекрасно знала: стоило тебе позвать, и я бы приехал.
— Она бы не пустила.
— Напрасно ты так — мы же друзья.
— После стольких лет…
Мужчина зло рассмеялся:
— Ну вот, начались упрёки! Идёшь на поправку.
Человек в будке затылком опустил воротник, сильнее прислонив трубку.
— Извини, глупости несу, — мужчина стал говорить глухо, точно кусал губы. — Но так тоже нельзя, не чужие же…
— Не надо.
— И ты мне не безразлична…
— Ну, пожалуйста…
— Хорошо-хорошо. Только не волнуйся. И я не буду волноваться.
Человек в будке смущённо затоптался, сосульки на усах начали таять, и он смахнул их, как обеденные крошки.
— Ты одна? Впрочем, чего я спрашиваю. Просто не знаю, что сказать.
— А ничего не надо.
— Но, подожди, — уже резко бросил он, — мы же тысячу раз выясняли. Разве я виноват? Жизнь длинная, ко-го-нибудь встретишь. Ещё на свадьбу пригласишь.
— Ну, не надо…
Женщина тихо заплакала.
Мужчина сменил тон.
— Ради бога, ну пожалуйста… — он сбился на междометья. — А знаешь, — приезжай! Прямо сейчас: бери такси и приезжай! Она не будет против. У нас собираются гости, в Рождество не бывает лишних.