Повторение пройденного

Мы прошли уже разрушенный скотный двор, и перекресток дорог, и пустые домики, и кладбище. Вот справа лесок. Впереди на обочине два пустых мотоцикла, а трупов немцев нет. И под откосом, в канаве, нет трупов. Где же они?

– Давай третий, - сказал Соколов, подойдя к одному из мотоциклов. Это - те?

– Те. Но только... фрицев кто-то похоронил...

– Так где третий пост?
– спросил комвзвода.

– Вон там, товарищ лейтенант, у леска. На опушке. Могила там свежая. Видите?

– Вижу.

Могила, где мы похоронили сержанта и двух солдат из трофейной команды, была отлично видна с дороги.

– Давай дуй, а теодолит поставим на развилке дорог, - сказал лейтенант.
– Засекут? Достанут?

– Засекут.

Пока Саша, Володя и Шукурбек возвращались с теодолитом к развилке, я уже был на опушке, чуть левее могилы.

Комвзвода тоже направился назад. Ребята, кажется, засекли мою вешку. Я их видел хорошо. Значит, и они видели меня.

И верно, мне уже замахали: мол, давай назад!

Я скатился с бугра и вышел на дорогу. Припекало солнце. Воздух весенний, с запахами почек и прелых трав. Кой-где уже пробивалась зелень. Высохли песчаные бугорки и поляны. А небо голубое. Удивительно голубое. Хорошо!

Наших я теперь не видел. Они там, за поворотом дороги, к которой подходит кладбище. Аккуратное, не похожее на наши, немецкое кладбище: я только сейчас его разглядел. Ровные ряды разнокалиберных крестов мраморных, железных, деревянных. Посыпанные желтым песком дорожки. Могилы без оград. Подстриженные деревца и кустарники.

И все же что-то холодное, деловое, равнодушное есть в этом ровном размещении людей. Пусть не живых, покойников, но - людей. Как на военном плацу, их собрали, построили, и даже дорожки между ними не забыли посыпать песком.

Я вспомнил Немецкое кладбище в Москве, где похоронен отец. Оно не такое. Может, слишком сумбурное, слишком заросшее зеленью, и все же в нем больше тепла, больше человеческого.

Но это там - далеко, в Москве. А здесь?

Здесь с краю свежая могила. Могила, не похожая на другие кладбищенские, - большая, сделанная наспех. Неужто кто-то успел похоронить убитых нами немцев? Но кто? И когда?

Я обогнул кладбище и увидел на дороге теодолит. Возле него никого не было, и я невольно прибавил шаг. Впереди раздался выстрел. И еще один. И автоматная очередь.

Сначала я заметил длинную фигуру Соколова, а уже за ним Сашу. Они бежали по обочине дороги к пустым домикам. Вон и Володя. Все опустились на колено и стреляли.

Пока я подбежал, стрельба стихла.

– Что случилось?

Володя снимал с убитого цивильного автомат. Второй немец, тоже в штатском, лежал на пороге дома.

– Шукурбека убили, мерзавцы!
– сказал Саша.

– Сволочи! Или переоделись!
– Лейтенант Соколов лохматил волосы. Так глупо...

Шукурбек лежал в придорожной канаве. Автоматная очередь свалила его сразу.

– Что? На кладбище?
– спросил Володя, раздобыв в одном из домов лопату и зачем-то грабли.
– А может, лучше там?

Мы отнесли тело Шукурбека туда, где я только что стоял с вешкой. Положили рядом со свежей могилой трофейщиков. Засыпали. Подровняли песок. Теперь это была одна могила.

– Надпись бы, - сказал Саша.
– Хоть вот на этом.
– Он раздобыл щепку.

Чернильным карандашом Саша нацарапал: "Шукурбек Ахметвалиев. 1926 45. И еще - сержант, два солдата".

Фамилий сержанта и солдат из трофейной команды, погибших здесь два дня назад, я не знал.

...Они только час назад вырвались из города.

– Как?

– И не спрашивайте!
– Они смеялись, и плакали, и опять смеялись. Свои! Родные! Свои!

Грязные лица, затянутые по глаза платками, замызганная одежда, мокрые ноги - они были одинаковые, как серые тени, без возраста и имен. И лишь одна из них молчала, испуганно жалась в сторонке. И глаза ее - пустые, бегающие - ничего не выражали, кроме страха.

– А ты чего?
– Володя подошел к ней.
– Иль от счастья онемела?

Она рванулась к забору и задрожала, словно ее собирались ударить.

Володя да и все мы ничего не поняли.

– О, мы и забыли!
– сказала одна из женщин.
– Это Хильда, она немка. Но хорошая. Несчастная только. Мать погибла, отец неизвестно где. А там, в Бреслау, такой кошмар, того гляди, свихнется девка. И солдатня ихняя... А девчонке-то шестнадцать... Вот и маялась с нами. Две недели в подвале вместе сидели, а сегодня собрались бежать. "С вами, говорит. Не могу здесь, не могу..." Фюрхте нихт, Хильда! Фюрхте нихт!
– добавила она, обращаясь к Хильде.
– Зи лассен дих ин руе! Дас зинд дох унзере, унзере!*

_______________

* Не бойся, Хильда! Не бойся! Они тебя не тронут! Это же наши, наши! (нем.)

– Немецкий знаете?
– удивился Заикин.

– Небось не первый год здесь горе мыкаем, - сказала женщина. Научили!

– И давно вас?

– Я вот уже три года с лишним, а они больше двух.

– Из каких же мест сами?

– Брянская я...

– Из-под Пскова, село Никольское. Не слыхали?..

– А я из Орла...

Их было трое, кроме немки. Младший лейтенант Заикин приказал накормить их и устроить с жильем.

– Чего-чего, а жилья у нас хоть отбавляй!
– сказал Володя.

Наш дивизион размещался в большом дачном пригороде Бреслау. Четыре дома занимали мы, остальные пустовали. А их было, наверно, не меньше сотни.

– Нам помыться бы.

Мы провожали их целым табуном - Заикин, Володя, Саша, еще несколько ребят.

– И помоетесь. И переоденетесь. Здесь полный комфорт.

Немка молча семенила за женщинами.

Возле одного из особняков мы остановились:

– Здесь вам будет хорошо. А потом приходите. Не позже чем через час. Если тут одежды не хватит, рядом дома...

Володя скрылся в доме вместе с ними.

Наконец появился.

– Сколько тебя ждать?

– Да что вы, ребятки! Дайте с девочками поговорить!

Они вернулись, когда мы уже ужинали.

– Вот это да!
– первым воскликнул Володя.
– Садитесь, девочки. Только электричества нет, а так - полный комфорт! Со свечами даже уютнее!

Они и в самом деле были неузнаваемы. Даже немка.

Тоненькая, еще девочка, она выглядела нарядно и смущалась.

– Их данке инен!* - прошептала она, когда Заикин подставил ей стул.