Поймать солнце

— Мы не можем вернуться.

— Тогда мы останемся здесь.

— Я хочу большего, — шепчет она дрожащими губами.

— Я тоже.

Каждую ночь я остаюсь здесь чуть дольше. Полчаса, час, два часа. Рассвет задерживается на горизонте, и я думаю, будет ли эта ночь той, когда я засну в ее объятиях и проснусь рядом с ней, ее волосы ореолом рассыпаются по подушке, наши конечности идеально сплетены.

— Обними меня, Макс, — говорит она, притягивая меня к себе.

Я приподнимаюсь и устраиваюсь рядом с ней, прижимая ее к своей груди. Мое сердце колотится от надежды. Отчаянной, глупой надеждой на то, что это та самая ночь.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, — шепчет она, проводя указательным пальцем по моей груди.

Напряжение проникает в небольшое пространство между нами, но я сосредоточен на ее пальце, выписывающем ленивые узоры возле моего сердца.

— Ты можешь сказать мне все, что угодно.

Все, что угодно, кроме того, что все кончено.

Все, что угодно, кроме этого.

Она глубоко вдыхает, и это вырывается с заметной дрожью.

— Боже… я даже не знаю, как это сказать. Я все еще сама не осознала этого.

Мои мышцы напрягаются, когда я встречаюсь с ней взглядом, а нервы напрягаются до самых кончиков пальцев на ногах. Интересно, собирается ли она рассказать мне о падении? Скажет ли, что какой-то ублюдок толкнул ее, что кто-то пытался убить девушку, которую я люблю. Я сглатываю.

— Расскажи мне.

— Это… о моем брате.

Я хмурюсь.

— Черт, — бормочу я. — Они уже назначили его казнь? — Этого не может быть. Прошло едва ли три года — даже я знаю, что это может занять десятилетия.

Она качает головой.

— Нет.

— Тогда что?

— Он… — Элла отстраняется и переворачивается на спину, проводя обеими руками по лицу и волосам. — Он на свободе, Макс. Приговор Джону отменили. Обвинения были сняты, и его освободили.

Что?

Ее слова замораживают меня.

Душат меня.

Я приподнимаюсь на локте, наклоняюсь над ней, как громом пораженный.

— Как?

— Загрязнение улик ДНК. Подкуп присяжных. Это краткая версия.

— Ты в безопасности? — Это первое, о чем я думаю. Единственное, о чем я думаю.

Она поворачивается и хмурится, глядя на меня. Поколебавшись, медленно, осторожно кивает.

— Конечно, да. Почему ты думаешь иначе?

— Потому что он убил двух человек, Элла.

— Нет, не убивал. Я только что сказала тебе, что обвинения были сняты. Он невиновен.

— Они доказали это?

Ее дыхание становится неровным, когда она садится прямо, оставляя больше места между нами на кровати.

— Они не смогли ничего доказать в любом случае.

— Значит, он необязательно невиновен. Он просто свободен.

— Он не виновен.

Мое сердце бешено колотится в груди, холодный страх пробирает меня до костей.

— Элла… ты считала его виновным. Ты сама мне об этом говорила. Что изменилось? Обнаружили новые улики? Поймали настоящего убийцу?

Слезы застилают ей глаза, пока она пытается надеть одежду.

— Я ошибалась, понимаешь? Джона никогда бы не причинил мне вреда. Ты даже не знаешь его, — говорит она. — Мне и так тяжело жить с мыслью о том, что я сомневалась в нем. Мне не нужно, чтобы ты еще больше усугублял ситуацию.

— Ты не можешь винить меня за беспокойство. Он сидел в камере смертников за жестокое двойное убийство, а теперь его освободили по формальным основаниям. Это чертовски пугает меня. — Я пытаюсь дотянуться до нее, но она отталкивает меня, натягивая майку через голову. — Солнышко.

— Тебе пора идти. Уже почти утро.

— Элла… пожалуйста. — Мой голос срывается. — Я люблю тебя.

Я не должен был этого говорить.

Черт.

Я все время хотел это сказать.

Наступает тишина, а мое признание болтается между болью в сердце и исцелением. Оно балансирует на грани между тем, чтобы снова соединить нас и разлучить навсегда.

Элла смотрит прямо перед собой, ее глаза расширены и остекленели. Дыхание перехватывает, руки дрожат, когда она сжимает в кулак покрывало. Когда она, наконец, делает вдох, с ее губ срывается тихий стон. Она опускает подбородок и качает головой.

— Не надо, — хрипло говорит она.

Ее реакция приводит меня в замешательство. Эмоции застревают у меня в горле, когда я придвигаюсь и тянусь к ней.

— Я серьезно. Я должен был сказать это несколько месяцев назад.

— Прекрати. Пожалуйста.

— Нет. Я не перестану любить тебя, потому что ты боишься. Я тоже боюсь. — Я беру ее за руку, но она вырывает ее. — Я в ужасе от того, что ты отдаляешься от меня, в то время как я все больше и больше влюбляюсь в тебя. Каждый день. Каждую минуту.

Она закрывает лицо обеими руками, ее плечи трясутся.

— Ты не можешь любить меня, — говорит она приглушенно. — Мы слишком молоды.

— Ты так говоришь, как будто это что-то незначительное, — парирую я, пытаясь держать себя в руках. В то же время пытаясь удержать нас вместе. — Господи, Элла, юная любовь — это самая чистая, мать ее, любовь. Мне кажется, я люблю тебя с того самого дня, когда впервые увидел на детской площадке десять лет назад.

— Это смешно. Мы были детьми.

— Неважно. Ты улыбнулась мне, и я понял, что однажды женюсь на тебе.

— Прекрати! — кричит она, достаточно громко, чтобы напугать меня. Мы смотрим друг на друга, слезы текут по нашим лицам. — Неужели ты не понимаешь, Макс? Боже… — Она выдавливает из себя смех, который звучит безумно. — Может, я и ошибалась насчет Джоны, но была права насчет любви. Любовь ослепляет. Это ее токсичная черта. Она ослепляет душу.

Я сжимаю челюсти, ненавидя ее слова. Ненавидя ее мрачную, презренную позицию по отношению к любви. К моей любови.

— Души не видят, Солнышко. Души чувствуют. Они чувствуют, жаждут и знают. — Сглотнув, я придвигаюсь ближе, отказываясь сдаваться. Не желая отказываться от нее. — Я бы почувствовал тебя в любой жизни, в любой версии любой реальности. И я бы знал, без сомнений, без малейших колебаний… что твоя душа предназначена для моей.

— Нет… — Она отстраняется, обхватывая живот обеими руками, как будто пытается удержать все свои драгоценные частички, чтобы они не рассыпались в пропасть между нами.