Правдивые байки воинов ПВО
Шрифт:
Не выдержав этого надругательства над классиками отечественной литературы, экзаменаторша не только вкатила ему «двойку», но и затаила злобу на «служивого».
В «дурбате», куда и загремел Бажов после этого, он пробыл дольше всех, осуществив несколько бесславных заходов на пересдачу экзамена. В конце концов, при помощи Жоры, лично прибывшего на поклон к литераторшам, ему поставили заветную «троечку».
С Бажовым был ещё один знаменитый случай. Несмотря на своё исполинское здоровье, он частенько числился больным. А может, и была у него какая-то «нутряная» болезнь, судить не берусь. Внешне это никак не было заметно. В народе о таких мужиках говорят: «О лоб его можно молочного поросёнка бить».
Во всяком
В один прекрасный вечер Бажов прибыл на ужин и пошел за ДП. По какой-то причине им поначалу выдали только кружки с молоком, предложив подойти за маслом попозднее. Шура поставил кружку со своим молочком на стол, скушал ужин и пошёл обратно к амбразуре за маслицем. Он любил завершить свой ужин, запивая молоком кусок белого хлеба с законным дополнительным маслом!
А сидел Шура за одним столиком со своими товарищами: заместителем командира взвода сержантом Васей Жиляевым и курсантом Мишей Семикозловым.
Глядя на Бажова, отправившегося за маслом к раздаче, Миша Семикозлов стал рассуждать о том, как несправедливо устроен мир. Такому здоровому бугаю, как Бажов, положено ещё и ДП, а нормальным курсантам (а Миша был довольно субтильного телосложения) – хрен от Петра Великого.
Вася, слушая это стенания Семикозлова и будучи большим шутником по складу характера, вдруг предложил Мише: «А ты – возьми, да выпей его молоко. Хватит ему на сегодня и одного масла!» Сказано это было в шутку, но Миша воспринял её как приказ командира, и залпом выпил бажовское молоко.
Тут и Шура вернулся. Сев за стол, и намазав масло на свой кусок белого хлеба, Бажов откусил пол-ломтя и взял кружку, чтобы запить ДП молочком, как он привык. Да не тут-то было.
Убедившись, что кружка пуста, Бажов проглотил всухомятку хлеб и грозно спросил у товарищей: «А где моё молоко?»
Повисла гнетущая тишина. Шура повторил вопрос, сверля взглядом каждого.
«А я его выпил!» – с наигранной бодростью сообщил Семикозлов.
«Как выпил?!! Оно же моё!!!» – спросил Миша с неизмеримой скорбью в голосе.
«Взял да всё и выпил! Мне Жиляев разрешил!» – предъявил Миша главный козырь.
Бажов не обратил на него никакого внимания: «Так значит, моего молока больше нет?!»
«Нет!» – подтвердил Семикозлов.
«Ну, тогда я его из тебя вылью!!!» – взревел Бажов. В мгновенье ока он вскочил из-за стола, схватил Мишу за ремень, перевернул его вверх ногами и начал трясти с таким остервенением, что если бы не подоспевшие товарищи во главе с Васей Жиляевым, то Бажов вытряхнул бы из Миши не только молоко, но и душу.
После того, как инцидент был исчерпан, страсти постепенно улеглись. Однако никто и никогда больше не прикасался к Шуриному ДП.
На экзаменах бывали и совсем тяжелые случаи.
Толя Улогай сдавал политэкономию и тонул безнадежно, как торпедированный фашистский лайнер «Вильгельм Густлов».
Ему занесли «бомбу», т. е. написанные кем-то ответы на вопросы билета.
Толя оживился, прочел полученную «сокровищницу мыслей» и отправился отвечать.
Экзамен принимал начальник кафедры политэкономии полковник Темиров, мужик умный и строгий.
Толя зачитывал текст «бомбы» со своей характерной «плачущей» интонацией. Темиров угрюмо его слушал, понимая, что от этого сержанта открытий в политэкономии
ждать бесполезно.Толя, читая какое-то длинное предложение, вдруг упомянул «рыбочные цены».
«Какие – какие цены?!» – изумился Темиров.
«Рыбочные!» – твердо повторил Толя, чувствуя, что этот вопрос не к добру.
Тогда мы еще не знали трудов великих политэкономов «гайдаровского разлива», поэтому словосочетание «рыночные цены» ассоциировалось в народе в основном с ценами на колхозном рынке и было малопопулярным. Бедняга Улогай о таких ценах – вовсе не слышал и думал, что речь в билете идет о ценах на рыбу.
«КАКИЕ ЦЕНЫ???» – уже грозно переспросил Темиров, чувствуя глумление над любимым предметом.
«Рыбочные…» – снова сказал Толя дрожащим голосом и, видя реакцию Темирова, выдал плаксиво: «Здесь так написано!!!».
Очень оригинально сдал немецкий язык Ефрейтор Юрьев. За два года учебы он освоил, с грехом пополам, «гутен таг и зер гут». Идти с таким багажом знаний на экзамен было бы самоубийством, и Юрьев кинулся в ноги Жоре, который ему почему-то симпатизировал. Однако это не мешало Жоре регулярно «подкалывать» Ефрейтора, имевшего небольшое брюшко: «Юрьев! У тебя – начинается „зеркальная болезнь“!!!» на каждой физподготовке.
Жора зашел вместо Ефрейтора на экзамен последним и о чем-то долго смеялся с «немкой». Мы решили, что они вспоминают подвиги юности. Потом вызвали на экзамен Ефрейтора. Через минуту он вышел, исчерпав, видимо свой словарный запас.
Еще минут через 15 вышел Жора.
«Дааа, Юрьев… Я и не знал что ты такой болван в немецком!» – молвил он принародно.
«На твою зачетку! Это она МНЕ тройку поставила, понял?! Всегда мне женщины „пятерки“ ставили, а тут еле тройку выпросил!» – сообщил он нам и убыл восвояси. Ефрейтор был на седьмом небе от счастья.
Лучшим завершением главы, посвященной учебе, служат слова, сказанные неизвестным летчиком на зачете по марксистко-ленинской подготовке (была такая наука для офицеров, некогда).
Сдавал «летун» зачет и показал нулевые знания, ну ничегошеньки сказать не смог. «Двойки» ставить было не принято, старались «натянуть троечку» всем.
Стала ему комиссия намекать, вспомни, мол, хоть какие работы дедушки Ленина ты изучал и знаешь.
«Летун» тоже не хотел неприятностей, поднапрягся, и его осенило: «Вспомнил! Вспомнил работу Ленина, которую изучал недавно!!!»
«Ну-у-у! Называй!» – повеселела и комиссия.
«Друзья! Что вы делаете с народом!!!» – блеснул летчик знанием трудов классика.
«Этот стон у нас песней зовется…»
Велика роль песни в армейской жизни! Песни бывают разные: грустные и шуточные, лирические и военные, блатные и романтические. Но больше всего у нас ценились – весёлые. Испокон веку строгость армейских порядков смягчали песней.