Правдивые байки воинов ПВО

«Вы что себе позволяете?!» – взбеленился на нас кап-три. Я пытался что-то пролопотать в виде извинения, но Рома был страшен в гневе:

«Чтоооо? Да пошел ты на херрр!!» – заорал он громовым голосом на всю станцию.

Дальнейшие переговоры потеряли смысл, я подхватил Рому под руку и понесся к эскалатору. На наше счастье, кап-три не стал нас почему-то преследовать. Рома, которого я тащил за руку, через плечо продолжал проклинать своего врага.

Когда я уже на следующий день спрашивал Рому о причинах его агрессивного поведения, он сообщил, что принял доблестного моремана за лесника. «Будет еще мне какой-то лесник замечания делать!» – спесиво высказался Рома.

Последний всплеск агрессии в этот вечер у Ромы случился в электричке. Увидев наших младшекурсников, мирно беседующих с каким-то мужиком, Рома бросился на него, голося: «Что вы на него смотрите, в морду ему!!».

Потом он, наконец, успокоился и всю дорогу мирно простоял в тамбуре, периодически «кидая харч» в форточку…

При виде нас с Ромой стоявший на тумбочке Роберт чуть не упал.

Рому положили на кровать, и он проспал всю ночь в шинели, ремне и ботинках.

Утром – «случилось страшное». Нашу батарею отправляли на сбор брюквы в подшефный совхоз. Само по себе малоприятное занятие осложнялось тяжелейшим бодуном.

Рому поднять долго не могли, и к жизни его возвратили только вопли Хиля, прибывшего на подъем.

На брюквенном поле Хиль лично разбил батарею на рабочие бригады. Меня назначил одним из бригадиров (в первый и последний раз за все годы учебы), а Рому, стоявшего в строю с видом великомученика, включил в мою бригаду.

Работник из Ромы был никакой, и он весь день провалялся в канаве с отсутствующим видом. Хиль ходил между бригадами по полю и, подходя к нашей, всегда злобно-сочувственно советовал Роме «пить мочу, раз он не умеет пить вино». Это, правда, никак не сказывалось на Роминой работоспособности.

Я обнаружил, что потерял свои часы, о чем очень сожалел, так как они были мне подарены роднёй на 18-летие, да и вообще в армии без часов, как без рук. Неделю спустя пришел Стёпа и торжественно вручил мне пропавшие часы. «Шинель свою одевал, они откуда-то и выпали», – объяснил он. Мы решили, что я как-то умудрился с ними расстаться во время процедуры прощания на вечеринке, которую никто из нас не помнил.

Интересные события, в которых косвенно участвовал Стёпа, случились весной уже перед выпуском.

Прибыв с последней стажировки, мы обнаружили среди корреспонденции письмо, адресованное «веселому курсанту», отправленное из Усть-Каменогорска.

Довольно долго оно валялось на подоконнике не открытым, пока однажды на самоподготовке мы с Папаном его не распечатали.

Неизвестные девушки написали письмо с жуткими орфографическими ошибками, предлагая дружбу по переписке и намекая на возможное дальнейшее более тесное знакомство. Просили фото от «веселого курсанта». Рассудив, что веселее нас никого не найти, мы решили вступить с ними в переписку, составляя письма в дурацких стихах без рифмы и размера и пародируя грамматические ошибки девушек. Проблему с фото решил Стёпа, дав свое, где он был запечатлен в компании двух симпатичных курсантов – блондинов с его батареи.

Мы их подписали как Герасима Порфирьевича Ржевского и Ваню Крузенштерна, а самого Стёпу нарекли Ибрагимом-Шалы Маслыевым.

И переписка закипела, внося живую струю в нашу жизнь.

Ударным моментом первого письма, кроме фото и стиха, был конверт, который откуда-то припёр Папан. На нём был нарисован юный Пушкин рядом с Натали, и цитата из его письма князю Вяземскому «Судьба моя решена, я женюсь…».

Это так потрясло наших казахстанских заочных подруг, что письма Герасиму Ржевскому и Ване Крузенштерну стали приходить чуть ли не каждый день, переполненные признаниями в любви и верности, стихами и готовностью немедленно прилететь в Ленинград для очной встречи. Мы не успевали строчить ответные письма и стихи. В каждом своем письме мы все более настоятельно просили найти подругу и для одинокого Ибрагима-Шалы Маслыева, который очень скучает.

Не помогало. Видимо, Стёпина восточная внешность не находила отклика в сердцах казахстанок.

Пришлось усилить интригу и сообщить, что у Ибрагима-Шалы есть братья – близнецы Ибрагим-Оглы и Ибрагим-Берды Маслыевы. Они тоже мечтают познакомиться с прекрасными усть – каменогорскими дамами. Для подкрепления аргументов мы выслали еще 2 фото Стёпы в других ракурсах, в качестве фото его братьев Оглы и Берды.

После довольно долгой паузы в письмах Герасиму и Ване девушки стали передавать сухие приветы для друга Ибрагима.

Дело шло к нашему выпуску. Времени для переписки оставалось все меньше. Фотографии девушек (а их был уже не один десяток) особого впечатления ни на кого из нашей батареи не произвели.

Последним аккордом переписки было получение нами группового фото на котором были запечатлены штук восемь тёток в ватниках, сидевших за дощатым столом где-то в бескрайней степи. У доброй половины из них были видны золотые (или стальные) зубы и наколки на натруженных руках.

Игривая подпись гласила «Мы с девоньками играем в шамайку».

После этого фото все их последующие письма Герасиму с Ваней остались безответными.

Степа, сначала посмеивавшийся над нашей перепиской, потом очень обиделся, что ему (точнее Ибрагиму Шалы-Маслыеву) казахстанки не пишут.

Дело в том, что в реальной жизни девушки Стёпу любили, несмотря на несколько необычную его внешность.

Он никогда не дарил девушкам никаких цветов, да и вообще не баловал их подарками и иными изысканными знаками внимания. На слишком настойчивые намёки и вопросы к нему насчет того «Что же ты мне подаришь?» Стёпа всегда стереотипно отвечал: «Я подарю тебе свою улыбку!». А улыбка у Стёпы была знатная! Кто хоть раз видел, как Стёпина круглая физиономия «щерится» в фирменной улыбке, не забудет этой картины до конца своих дней. Однако это скорее привлекало, чем отпугивало от него самых симпатичных девиц.

Он и женился на очень красивой девушке – отличнице, умнице и без 5 минут аспирантке ЛГУ. У неё был только один недостаток. Она, воспитанная в ленинградской профессорской семье, понятия не имела, что такое быть женой офицера. Поехав к Стёпе в крупный областной центр, она не прожила там и месяца, укатив домой к родителям и в аспирантуру.

Эта любовь и сломала Стёпину жизнь. Он начал увольняться из армии, чтобы быть ближе к жене. Это было тогда не так просто сделать, и процесс увольнения занял у него почти год. Комиссованный по плохой статье, Стёпа прибыл домой, «на гражданку» и поехал мириться с любимой. Они уже успели поссориться, живя врозь. Впрочем, разлука не шла на пользу ни одной семье.