Право на возвращение

— Но вы забыли об одном, — возразила я. — Им уже больше не нужно будет бояться смерти. А это значит, над ними уже не будет висеть постоянный дамоклов меч, постоянный страх, и возможно, у них исчезнут мотивы для зла.

— Юрате, Юрате, — покачал он головой, как будто добрый учитель, обращаясь к несмышленышу. — Ну не будьте вы ребенком. Вы ведь все-таки довольно большая девочка, гораздо старше, чем выглядите. Раскиньте мозгами и поймите главное — да, мы открыли для людей бессмертие, но они не смогут распорядиться этим подарком! Во-первых, среди них по-прежнему найдутся такие, кто не сможет удержаться от убийств, то есть, сделает наше открытие напрасным. А во вторых, вместе с людьми в мир вернется если и не вечная скорбь и страх, то боль и унижение, сопровождавшие их на протяжении всей истории. Ведь помимо смерти, людей преследовало и еще огромное количество бед. И стоит все это возвращать? А что, если мир снова скатится к тому состоянию, в котором был до начла эпохи роботов?

— Этого нельзя сказать заранее, — попыталась возразить я.

— И все-таки, вероятность более, чем велика, — покачал головой Дон Карлос. — Разе вы не поняли главного, что я вам пытаюсь объяснить? Люди неизменны, несмотря на любые перемены жизненных условий. Вот смотрите — еще Пушкин писал, что люди ленивы и нелюбопытны. Изменилось что-то за целый век ликбеза и всеобщего просвещения? Ничего не изменилось по большому счету. Ну, например — где мы сейчас находимся? Большинство людей так до конца и не имело понятия ни о карликовых планетах, ни о новых поясах астероидов. Многие и первый-то с трудом припомнят. А ведь великие астрономические открытия хлынули, как из рога изобилья, еще в начале двадцать первого века! Ну конечно, вертится там себе какая-нибудь Седна вдали от Солнца — нам-то что! Это же не курорт в Турции. Главное, организм функционирует нормально, денежки на подзарядку есть, а она пусть себе крутится. Когда-то давно я из любопытства спрашивал у прохожих, известно ли им о Zwergplaneten(*). Лишь десять из ста могли вспомнить, что слышали о них краем уха. Лишь девять вспоминали, что к ним с некоторых пор относится Плутон. Лишь пять могли назвать Эриду, Ханумеа и Макемаке. И лишь двое вспоминали, что к ним относится и близкая к Земле Церера.

(*) Карликовые планеты (нем.)

А я про себя подумала о том, что использованное им немецкое название карликовых планет куда более удобно, чем громоздкое русское и даже чешское — "trpaslic'i planeta". Пожалуй, когда все это закончится, надо будет поднять вопрос о том, чтобы в международном языке допускались заимствования более емких слов. Надо же, очень многие, в том числе, и мой папа, ценят чешский язык именно за то, что в нем почти нет заимствований. А вот поди ж ты, оказываются, и они иногда бывают нужны. Главное, чтоб не из английского — уж больно он некрасив, как говорил мой папа.

— Понимаете, фрейлейн Юрате, какая абсурдная ситуация? — продолжал Дон Карлос. — С появлением интернета стало возможным узнать буквально все на свете. Но почти никому этого просто не хотелось! Чаще всего люди искали в сети не имена новых планет, а всякие сплетни. Большинство просмотров на видеохостингах собирали не научные лекции, пусть даже самые упрощенные, а какой-нибудь чемпионат по хлопанью попы. Да представьте себе — две девки стоят и хлопают друг друга, публика ржет. Или чемпионат по поеданию перца, и так далее.

И тут я поймала себя на том, что Дон Карлос во многом прав. Взять хотя бы планету Девана. Почему эта прекраснейшая из богинь удостоилась собственного светила лишь в начале двадцать первого века, да такого маленького светила, разглядеть которое позволила лишь техника того времени? А вот самой бесстыжей, как называл ее папа, богине Венере посвящена огромная планета, известная с самых давних времен. Правда, можно считать, что Деване посвящена целая Луна, самое близкое к Земле светило. Ведь греки считали Селену-Луну одним из воплощений Артемиды-Дианы и даже изображали богиню охоты с полумесяцем на лбу. И все-таки, Луна во много раз уступает Венере в размерах. О чем всё это говорит? О том, что среди людей, дававших название светилам еще в древности, так же преобладали низменные субъекты. Бедная планета Девана так же одинока и затеряна в черной пустоте, как и все те, кого Дон Карлос называет кроманьонцами.

— Вы знаете, что такое желтая пресса, Юрате? — спросил Дон Карлос.

— Нет, — помотала я головой.

— Это такие специальные газеты для неандертальцев. Они совсем не издавались во время великого славянского эксперимента, а потом от них стало некуда деваться. И. представь себе, они пользовались спросом! Большинство людей не волновало то, что едва ли не каждый день открываются новые планеты, и не где-то там, среди дальних звезд, а в нашей Солнечной системе. Но зато их интересовало, кто из известных ничтожеств кого обозвал, кто что купил, кто женился, кто развелся, и прочая муть.

— Серьезно? — у меня отвисла челюсть.

— Более, чем, — вздохнул Дон Карлос. — Подобные газеты шлепались миллионными тиражами, когда тиражи хороших книг упали аж до двух тысяч!

— Надо же, я никогда о таком не слышала, — покачала я головой. — Мой папа вообще не читал газет и не смотрел телевизора, новости узнавал только в интернете, но меня к экрану не подпускал.

— Хороший у вас папа, — искренне произнес Дон Карлос, — И как отец, и как писатель. Сразу видно — кроманьонец. А ведь талантливых неандертальцев тоже, к сожалению, хватало. И пускали они свой талант на потребу все тем же неандертальским вкусом, писали всякие мыльные оперы и грошовые детективы. Не пытались исправить дикое скопище пьяниц, а шли у него на поводу. И, хочу заметить, что даже в эпоху великого славянского эксперимента, когда в принципе не было мыльных опер, большинство старалось выискать хоть что-то похожее на них. А в двадцать первом веке были даже те, кто взращивал и культивировал неандертальских писателей — редакторы, рецензенты, издатели. Не все, конечно, но, многие. Я называю их "кунстмёрдеры" или, в английском варианте — "арткиллеры", то есть, убийцы искусства. Они намерено губили истинные таланты и продвигали всяких куриц, сюсюкавших про любовь, или вообще несуществующих авторов, за которых писали целые бригады. Дошло даже до того, что издатели не просто печатали любовные романы, а даже специально искали их! Такое просто в голове не укладывается! И легко догадаться, что вся эта поп-культура создает главные предпосылки для появления фашизма.

Мои предки в двадцатом веке, как немецкие, так и испанские, были антифашистами, и я, как никто другой знаю, как развивалась коричневая чума. Знаю, что всяких фюреров и каудильо для ее появления еще не достаточно. Благоприятную почву среду для фашизма создает именно поп-культура, именно специальные романы для дебилов, превращающие народ в звероподобную массу, из которой любой фюрер может лепить всё что хочет, может натравить ее, на кого угодно. А в СССР не было поп-культуры, не было любовных романов, не было желтой прессы, и он победил фашизм! Так что я убежден — в появлении фашизма виноваты, прежде всего, кунстмёрдеры.

— Да, я слышала о них, — невольно вырвалось у меня. — Папа рассказывал о том, как все эти кунстмёрдеры терзали его в молодости.

— Вот видите, — кивнул Дон Карлос. — Это еще ваш папа сумел-таки прорваться. А вы можете представить, сколько не сумело? Сколько тех, кто жаждал сеять разумное, доброе вечное, кто хотел не ублажать низменные вкусы, а глаголом жечь сердца, нести собственное пылающее сердце над головой, сколько их так и не смогло за всю жизнь вырваться из ада безвестности и сгинуло в вечном мраке? Пожалуй, за всю историю человечества их наберутся многие миллиарды. Само собой, кроманьонец всегда был слабее неандертальца, поскольку у последнего извилин мало, а черепная коробка толстенная. Так было и в те времена, когда оба орудовали дубиной, и тогда, когда добрались до компьютера. Словом, взвесив все аргументы, я пришел к выводу, что большинство людей не имеет права на возвращение.

— Ну а оставшееся меньшинство? — спросила я.

— А оставшееся меньшинство по своей природной кроманьонской доброте сразу же начнет выступать в поддержку недостойного большинства. Нас объявят тиранами, и так прочее, и прочее, начнется война, ну и далее по сценарию древних боевиков.

— Слушайте, а кто мы вообще такие, чтобы решать, кто имеет право на возвращение, а кто не имеет? — взвилась я.

— Вы злитесь, Юрате, значит вы не правы, — напомнил древнюю мудрость Дон Карлос.

— Да, я злюсь, я не права, я эмоциональна и нерациональна! — воскликнула я. — Даже нас, роботов, люди создали разными, и это замечательно! А если мы разные, почему не быть разным людям?

— Потому, что уж слишком они разные, и эта разница порождает неравенство. Хороший, разумный человек, кроманьонец — это практически, самоубийца, поскольку оправдывает существование своего злейшего врага — неандертальца. И в подтверждение своих интеллигентских соплей придумывает разные теории — о вечной борьбе добра и зла, о том, что мир многокрасочен, а не делится на черные и белые силы, о том, что без зла не будет заметно добро… И что же нам — опять возрождать многовековую неравную борьбу? Воскрешать как невинных, так и их палачей?