Преданные богам(и)

Тогда Черва, на первом в своей жизни поединке до смерти, разодрала глотку отравителя и доказала, что не слаба. А поелику черни так милее, общаться с ними стала единственно командами. И за проступки прощать перестала, воздавая отныне каждому по справедливости.

Дворовые ее после такового за глаза прозвали мстительной сукой. Ну да и пес с этими шавками. Отныне ей были безразличны суждения всех, опричь батюшки. Что заслужили, то и получили. По справедливости.

Черва сложила лук, колчан и засапожники в оружейной, огладила вылетевшую ей навстречу громадную лесную кошку – их домашнего таласыма. И, не здороваясь с почтительно склонившимися при ее появлении караульными, отправилась в свои покои. Горничная, прибираясь, обернулась на звук открываемой двери и спешно поклонилась.

– Вам портной новый кафтан снес, сударыня! – она снова поклонилась, указав на разложенное на лавке черное платье опричника.

Ей было не по себе. Это было заметно по втянутой в плечи голове и сцепленным рукам. А еще по приятным мурашкам на шкуре рыси Червы.

Ей было неуютно под цепким высокомерным взглядом желто-зеленых глаз княжны. Таким, словно она подозревает бедную-несчастную горничную во всех смертных грехах. Той было неприятно чувствовать себя виноватой ни за что, ни про что. И оттого она неосознанно пыталась княжну задобрить.

Черва это знала. И умело этим пользовалась.

– Помоги омыться, – приказала она, скидывая сапоги и красный стрелецкий кафтан.

Горничная снова поклонилась и споро натаскала горячей воды в бадью.

Пока ждала, Черва оглядывала опочивальню. Просторную, ничуть не меньше, чем у братьев. Матушкина заслуга. С низким потолком и большими полатями у дальней стены, устланными пуховой периной и лоскутным одеялом. Его Черва сама шила.

У правой стены, под продухом-оконцем стоял резной столик с овальным зеркалом в богатой оправе и шкатулкой с драгоценностями. Рядом громоздились сундуки с платьем: рубахами, поневами, сарафанами, штанами, кушаками, душегрейками и кафтанами. В том, что с черевичками, башмаками и сапогами прятались и красные сафьяновые сапожки.

У двери стояли лавки и висели полки со всякой девичей, как батюшка говаривал, «дребеденью»: душистыми настоями для тела, красками для лица, букетами сухостоя и детскими куклами.

Левая стена была занята гобеленами, вытканными Червой. Здесь была Царевна-лягушка, отвергающая Костея. Крылатый Горын-Триглав против троебожия. Гонения ворожеев с выкаленными глазами и отрезанными языками во время Чистовой переписи. Подавление Скоморошьего бунта, во время которого многоликие, тогда еще служившие у князей скоморохами, попытались князей свергнуть. И костры сожженных жертв последнего язвенника.

Страдания ей удавалось изображать лучше прочего. Словно так она зашивала, запирала свою боль в лицах на гобелене.

Под гобеленами покоился длинный стол, за которым вечерами она готовила яды и противотравы. Батюшка полагал это придурью, но она не желала вновь переживать ту беспомощность, кою почувствовала, когда ее отравили.

Черва оглядывала свои покои и сердце ее отчего-то сжималось тоскливо, как перед долгой разлукой. Рысь внутри тоже не находила себе места.

Черва задумчиво поджала губы, не догадываясь, как в этот момент становится похожа на отца, скрутила косы над головой и опустилась в бадью. Вода ласкала уставшее после верховой езды тело и тонко пахла душицей и ландышем. Хотелось бы понежиться в ней подольше, но требовалось отправляться на поклон к князю.

Посему, едва горничная натерла ее мочалкой до скрипа, Черва сполоснулась и решительно выбралась из еще горячей бадьи. С помощью горничной облачилась в новый черный бархатный кафтан с золотыми петлицами. Не удержавшись, капнула на себя цветочным настоем. Отперев шкатулку с драгоценностями, надела на лоб узкий золотой обруч с семилучевыми височными кольцами. Горько вздохнула, покосившись на серьги, бусы, браслеты и кольца, и с тоской заперла шкатулку. Наказала горничной прибраться и отправилась на поклон к батюшке.

Князь Ревень Серысь нашелся по шуму из гридницы, распивающим с сыновьями и парой берсерков хмельной мед. Черва, войдя, поклонилась и осталась стоять, ожидая, покуда ее заметят. Присесть без княжеского дозволения есть проявление неуважения.

В светцах чадили лучинки, заставляя тени кочевряжиться на расписных бревнах стен. Когда пятая часть лучинок прогорела, круглолицый мужчина с пепельно-русыми волосами до плеч, перехваченными обручем, и короткой бородой поднял взгляд серо-желтых глаз.

– А вот и наша богатырша! – лукаво заулыбался батюшка, а Черва напряглась. Батюшка в добром расположении духа подчас оказывался опасней, чем в гневе. – Проходи, Червика, устраивайся!

– Давай, Червячок, заползай к нам! – порядком захмелевшие братья сдвинулись и похлопали по освободившемуся месту посередке между ними.

Снова поклонившись, Черва опустилась на краешек лавки, привычно пропустив прозвище мимо ушей. Имя свое Червика люто ненавидела. Как у какой-то червивой ягоды! Тем паче, что братья непременно дразнились, обзывая ее то Червоточиной, то Червяком. Краткое имя, сдается ей, тоже ничего хорошего не значит. Но все лучше, чем Червяк!

– Что пирует Ваша светлость? – озабоченно приподняла она брови, украдкой заискивающе покосившись на батюшку – не приметил ли ее новое облачение?

Походя закрыла ладонью чарку от ретивого подавальщика с медовухой и дала ему знак принести простого сбитня. Стол ломился от яств. Студень из говяжьих ног, жареный гусь, копченая осетрина, икра, кулебяки, ватрушки, шаньги, ягоды и изюм. В сердце Червы зародилась робкая надежда…

– У Великого князя Чернобурского сынишка родился!

Надежда почила в судорогах. Батюшка не может радоваться ничему иному, коли в Подлунном мире народился еще один муж. Черва широко улыбнулась, прокричала со всеми здравницу и подняла чарку.

Весть была доброй, ибо означала, что Цикуте престол не достанется. С младшим княжичем Чернобурским Черва была знакома с детства. Он был злобив из-за своей слабости и любил жестокие шутки. Оттого, вестимо, и собрал Потешную свору. И отчего-то у ее рыси рядом с этим болезным яломиштом всегда шерсть становилась дыбом.

– А у меня есть для них лучший подарок! – утерев рукавом липкую бороду, князь Серысь лукаво прижмурился. – Не так ли, моя ненаглядная?

Черва озадаченно захлопала глазами, переваривая услышанное. Ее дарят Чернобурским? Сиречь замуж выдают?

Поначалу в сердце цветком распустилась предательская радость. Чужая семья означала свободу от батюшкиных недостижимых ожиданий, которым Черва, как послушная дочь, обязывала себя соответствовать.

Но следом припомнилось, что среди Чернобурских имеется лишь один неудельный муж. Как был, так им и остается. От догадки рысь внутри взвыла и выпустила когти в тщетной попытке защититься от несправедливости. Черва едва успела спрятать руки под стол, когда когти позорно пробили ладони. Струйки крови замарали новый, с таким трудом доставшийся, кафтан. И так вдруг жалко стало этот черный бархат…