Преданные богам(и)

– Значит, порча лежит на основе, на коей целебные воды настаивают! – Одолен не собирался сдаваться.

– То бишь на той, о коей единственно волхвам известно? – прищурился Цикута.

Клыки у Одолена вылезли вмиг, в горле заклокотало. На плечо ему легла широкая ладонь.

– Охолонись, – упредил Бронец и поднял неприветливый взгляд на Цикуту. – А ты, княжич, уж будь поразборчивей в словах, душевно прошу. Али не знаешь, что треуглуны на лицах волхвов – те же ошейники, не дающие своевольничать? Не могут волхвы обеты свои нарушить и предать свою богиню. Они от зазорной волшбы своей едва не издыхают. А уж отравить целебные воды, чтоб народ зверьми сделать, у них и вовсе рука б не поднялась.

– А коли есть в том сомнения, пусть сударь Гармала их развеет! – злобно процедил Одолен. – Скомандуйте ему говорить вам правду о том, что услышит. И пусть послушает мое сердце на наличие лжи в моих словах о том, что волхвы такое злодеяние свершить не могли.

– Убедительно, – нехотя, но с уважением протянул Сероволк. И веско продолжил. – Но ежели воды запаршивели не из-за вашего племени, а, боже упаси, из-за ворожеев, то отчего вызывается одичание? Правильно сударыня Рыжелисиц сказала, зверьми нас делает наша мать-Луна. От нашей неудельности, пьянства и людоедства. Что же, по-вашему, ворожеи сивухи в живую воду плеснули? – неловкая шутка вызвала невеселые смешки. – Али живая вода на ворожейских костях настояна, и оттого богиня на нас и прогневалась?

Все снова заусмехались, а у Одолена язык прилип к небу, вынуждая молчать. Правде, сказанной в шутку, никто не поверит.

– Чудно это, ­– прогудел молчавший доселе князь Бурый. – Якобы нас ополчают супротив наших опор: Луноликой, волхвов… берсерков.

– Полозецкие, небось, происки! – сплюнул князь Барибал. – Сызнова своего Горына-Триглава возвеличить пытаются! Стало быть, средь них ворожеев искать и надобно!

– Не о том думаем, государи, – тихо промолвила Великая княгиня Чернобурская. Все, нахмурившись обернулись к убитой горем женщине. – Весть об отравленных водах купно с командой о запрете на ее распивание уже разнеслась на сокольих крыльях по городам и весям наших земель. Дичать вскоре перестанут. А порчи и иже с ними – дела волкодавов и не нам в них влезать. Нам же с вами перво-наперво потребно измыслить, как бешеницу в узде сдержать, да народ в уме-разуме сберечь.

– И то верно, – Сероволк утер вспотевший лоб. – Есть у кого какие мысли по сему поводу?

Мыслей было много. Даром что все, как одна, зело кровожадные. Когда стало ясно, что ничего толковей «изведения всех заразных» выдумано не будет, Цикута дал знак служке. Дверь открылась и в горницу на кресле внесли Великого князя Чернобурского.

В кожаном наузе-наморднике, оплетающем нижнюю челюсть.

Вой поднялся, как на псарне.

– А ну, ша! – гаркнул Чернобурский, манерами не отличаясь от его младшего брата. – Раскудахтались, мочи нет! А заместо гавканья лучше б возблагодарили брата моего! Он в отличие от вас, узколобых, годящий способ выдумал, как бешеным отныне жить безвредно!

– Это ты так считаешь, аль надоумил кто? – рявкнул Сероволк. – Кто тебе теперь команды отдает, а? Кто твоими устами говорит? Братец твой, омежка-выродок? Трон решил к рукам прибрать, да, плюгавец?

Цикуту затрясло.

– Оставьте его, изверги! – вскрикнула княгиня Чернобурская. – Я намордник на Его светлость надела, я! Да только не приказывала ничего, окромя чтоб на людей не кидался! Клянусь!

– Истину глаголит! – повысил голос Гармала.

– Стервятины! – оскалился Сероволк. – Весь народ цепными псами удумали сделать?

– Не ярись, родимый, – княгиня Рыжелисиц осторожно накрыла его руку своей. – Воистину недурственный ведь способ. И заразу застопорим, и народ в рассудке сохраним. А засим волкодавы и с целебными водами разберутся. Верно я говорю, милсдари? – она с отчаянной надеждой воззрилась на охотников на чудищ.

– Я поищу следы ворожбы, – склонил голову Гармала. – Может и люди окрест пропадают неспроста.

– А я погощу у Полозов, в Барханном княжестве, – ответствовал Бронец. – Выясню, не готовятся ли они свергнуть наше троебожие. Заодно и Жальники навещу, вдруг да оттуда они какую свою гадскую ворожбу выпустили.

Одолен тоже не собирался сидеть, сложа руки. Он не позволит наводить поклеп и клевету на богиню. Найдет свидетельства ворожбы. Зацепок у него покуда нет, но начать можно и с истоков.

Силу свою ворожеи издавна от предков получали. Проходили обряд раскрытия сил на могилах почивших родичей. А, значит, прямая дорога Одолену в курганы. В Бездонные омуты и Солончаки.

Чудно было решать что-то самому, без указки богини.

– Темные времена настали, – слово вдруг взял Ревень Серысь, отрывая Одолена от размышлений. – Как никогда нам сплоченность надобна. А что может быть плотнее кровных скреп да родственных уз? Так позволь же предложить тебе укрепить наши стаи, светлейший!

Краем глаза Одолен уловил, как Червика нечаянно дернулась.

10 Пропащие

Первый весенний месяц,

межевая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

Ганьке снова снился он. Мужчина, чье лицо при пробуждении она, как ни силилась, не могла припомнить, протягивал ей руку. И ежели от чужих загребущих конечностей она завсегда шарахалась, то к этой руке (стыд и позор!) еженощно ластилась.

Она (чуть не помирая от смущения) уговаривала себя, что это Цикута. Но сердцем чуяла – не он. Просто ужасно похож. Да и волосы длиннее, светлее, а на концах и вовсе белые. У Ганьки почти такие, только без белого.

После этих снов она просыпалась в поту и сладкой истоме. И тотчас кидалась плескаться в кадке, смывая грешные дремы. Чрезмерно похожие на предвестников явления Истинной пары.

Какого рожна ей снится подобное?! Истинные, то бишь предназначенные друг другу судьбой по благословению богов, пары бывают только среди полноценных, здоровых оборотней. А она выродок-безликая, да к тому же переодетая мальчуганом. Какой развратник на нее польстился? Тьфу, срам!

Ганька опрокинула на себя ушат студеной воды, приходя в чувство. Вылез из кадки, растираясь для сугреву, и споро оделся в платье служки.

В окошко заглядывали утренние сизые сумерки. В небе кружили вороны, которых за неделю с кровавого праздника Равноденствия прибавилось, и пушистые хлопья снега, словно голубиные перья. Завораживающая черно-белая кутерьма.

Ни свет, ни заря Ганька встал, готовясь караулить Гармалу. Он и допрежь-то бока не отлеживал, вскакивал на рассвете. Кто рано встает, тому бог подает! Но сударь волкодав изволил подниматься еще раньше. Может он вообще не спит? Как в народе говорится, зло не дремлет!

Однако насчет «зла» Ганька все же был не уверен. За неделю в услужении он выяснил, что волкодав был двойственным. Слепым, но цепким, молчаливым, но в беседах занудным, отстраненным, но участливым, осторожным, но жертвенным. Чудным. Но страшно рядом с ним не было.

Но Ганька по собственному примеру знал, сколь обманчива бывает внешность. И не доверял своим ощущениям, ведь из-за отсутствия зверя внутри, опасность он мог попросту не почуять. И не забывал, за что этот «участливый и жертвенный» человек получил прозвище Могильник. И держал в уме донесения Потешной своры о пропадающих в округе людях. Как подозревал Цикута, из-за ворожбы.