Преданные богам(и)

– Отчего не дал мне брата спасти, а? Живая вода вмиг бы раны затянула! – рявкнул княжич, встряхивая его. В шею его укололи лисьи когти.

– Пусти его, Цикута! – взмолилась княгиня, вцепившись в полы кафтана княжича. – Он же волхв! Коли не дал испить мужу моему воды целебной, стало быть, такова воля богини!

Одолен отрешился от творящегося в светлице. Не обращая внимания на удушающую хватку Цикуты, простер руки над ранами князя и про себя принялся читать молитву на затворение крови.

Говорят, кровь не водица. Брешут, видать. Ибо со слугами своими Луноликая делится силами повелевать водой. А ежели волхвы и крови приказывать могут, значит, и воды в ней немало.

Раны князя вскорости затянулись. Он застонал, но в себя покуда не пришел. Одолен, задумчиво прикрыв ладонью рот, буравил тяжелым взглядом оставшийся воспаленным шрам. От медвежьей челюсти.

– Надобно мертвой водой сбрызнуть! – со слезами в голосе воскликнула княгиня.

Мертвая вода очищала раны от заразы и воспаления. Ею чаще не поили, а окропляли. Но Одолен вспомнил свои подозрения о порче на живой воде. И о том, как вообще можно осквернить воду, что сама изгоняла любую порчу.

Ежели его догадки верны, то осквернена и мертвая вода. Ведь настояны они на одной основе. Это были лишь догадки, и их следовало проверить, но не на князьях же. Да и…

– Мертвая вода от бешеницы не поможет.

– Что же тогда поможет, коли не целебные воды? – из глаз княгини потекли-таки слезы.

– То же, что и при заурядном отравлении беленой. Щелок снимет жар и притупит раздражение от света, звуков и прикосновений. Посему разводите золу, Ваша светлость, – Одолен провел рукой по лицу, гадая, как еще извернуться. – Но это не вылечит заразу. Лишь облегчит ее ход. Надобно измыслить, как не дать бешеным ее разносить.

В светлице повисло молчание, нарушаемое тихими всхлипами княгини и юных княжон.

– Также, как и берсеркам, – промолвил Цикута.

Одолен проследил за его взглядом и уставился на кожаные намордники, оплетающие наузами нижнюю челюсть могучих воинов. Намордники, вынуждающие их слушаться любого приказа своего хозяина.

– Окстись, Цикута! – княгиня, всхлипывая, суеверно осенила себя треуглуном. – Никак не можно одевать князя в намордник! Ты запрешь в нем альфу, вожака, вождя! Кто же станет командовать княжеством?

– Ты, – жестко отрубил Цикута. – В лихие времена и с бабой на троне смирялись.

Прозвучало это непозволительно грубо, но чего еще ждать от человека, ради спасения брата бросающего на растерзание зверя женщину и детей. Впрочем, Цикута был логичен, ведь княжеству нужнее князь. Но до чего же жестока его логичность. Хотя не Одолену его судить.

– Я? – растерялась княгиня.

– Не я же, прозванный в народе «омежкой-омежником», – огрызнулся на ее недогадливость Цикута.

Но вопросы престолонаследия могли и подождать. Одолен поднялся, скинул ненужный кожух, отер со лба пот и оглядел разгромленную светлицу.

– Что здесь произошло?

– Берсерки одичали при смене караула, – помедлив, ответил ему Цикута. – Сорвали намордники и кинулись на пришедших их сменить.

Ясно. Те, что стояли в карауле первыми, окончив смену, наглотались живой воды, оборотились зверьми и кинулись на только заступивших в караул. Беда. Сколько еще берсерков в княжествах сегодня приняли белену, охраняя народ от дебоширов, разгулявшихся в праздник Равноденствия? Не зная, что отныне сами стали самой страшной опасностью.

В светлицу ввалились заляпанные сажей и кровью стрельцы.

– Пожар! Ваша светло… – лица у них вытянулись лошадиными мордами.

Да, беда пришла, откуда не ждали. Защищая княжий терем от прущих с выселок бешеных и обезумевшей толпы, стрельцы проморгали опасность изнутри.

Княгиня беспомощно обернулась к Цикуте. Видно, что ничего толкового ждать от нее не следовало. Цикута выбранился, куда грязнее, чем позволял себе Одолен, и исподлобья уставился на стрельцов. Уже зная, как воспримут служивые приказы омеги. Точнее, не воспримут.

– Трубите тревогу! Выстройте цепочку передачи воды из Сумеречки. И, коли требуется, подвозите воду на дровнях. Коней можете взять из княжеской конюшни, дозволяю! Перво-наперво тушите дома. Мостовые заснежены, не сгорят, даром что истлеют.

– Э-э, – стрелец неуверенно покосился на не подающего признаков жизни Великого князя.

– Выполняй! – скомандовал Одолен. Стрельца как ветром сдуло.

Цикута так скривился, что Одолен сразу понял – должную благодарность за помощь он не дождется. Княжич перевел взгляд на второго стрельца.

– Что еще?

– На нас напали, Ваша милость. С выселок. Бешеные. Мы закрыли ворота в город, а с крепостной стены расстреляли зараженных.

Одолен прикрыл глаза. Бешеных было всего с полдюжины. Выцепить их в толпе не легче, чем иголку в стоге сена. Страшно подумать, сколько безвинных там сейчас полегло от шальной стрелы.

– В пределах городских стен толпу угомонили судари опричники. Но теперича у нас полстолицы покусанных, то бишь с бешеницей. И все, как один, ломятся к волхвам, живую воду спрашивают. Того и гляди, до воровства и разорения докатятся! Что прикажете, Ваша милость?

Цикута сокрушенно уронил голову и потер кистями глаза.

– Казна не потянет такой долг перед волхвами, но делать нечего. Извести волхвов, пусть раздают живую воду за так. Им потом казна возместит…

– Нет! – снова рявкнул Одолен, холодея. – Нельзя! Никому не давайте ни живой, ни мертвой воды! Она отравлена! От нее отныне дичают!

Снова повисло молчание. Стрелец с ужасом от осознания произошедшего вытаращился на туши медведей, усеивающих светлицу. Княгиня прижала к себе княжон и тихо заплакала. Цикута на каблуках развернулся к Одолену, недобро прищурившись.

– Что вы сотворили с целебными водами, рогатые? – с обманчивой лаской поинтересовался княжич, играя желваками. Но не дал Одолену оправдаться, махнув рукой, приказывая молчать. И снова развернулся к стрельцу. – Разгоните народ. Велите им промываться золой. У волхвов выставите караул. И немедля разошлите соколов во все концы света! С черной вестью, что отныне целебные воды отравлены и вызывают одичание. А по миру идет бешеница. И отыщите наших гостей! Коли они еще живы, дай-то бог. Созываем вече.