Преданные богам(и)

Ганька поначалу в ворожбу не верил. Но потом случились бешеные, дикие и вече, которое он подслушивал и подглядывал через тайный лаз. И вмиг уверовал.

Сперва Ганька не разумел, отчего Цикута именно Гармалу в ворожбе подозревает. А потом понял: лучше всего скрыть свою ворожбу сможет только охотник на ворожеев! На него ж никто не подумает!

А о пропадающих людях Гармала как узнал? Они ж пропадать начали вот только-только. Считай, как он прибыл, так и начали. О том даже Ганьке известно не было, кладезю новостей. А вот так и узнал, потому как сам пропажу и подстроил. А сообщил Гармала об этом нарочно, чтоб подозрения-то от себя и отвести!

Однако, покуда все это было пустыми домыслами. А Ганька по себе знал, как они опасны. Из-за беспочвенных обвинений на кострах пожгли больше невинных, чем здоровых в разгул язвенника. Посему с выводами он не спешил.

Как по его, так на ворожею гораздо похожее Червика, невесть как уродившаяся черной арысью. Вот у той, что язык гадкий, что взгляд злобный. А недаром ворожеям языки да глаза вырывали да выкалывали. В них вся их поганая сила морочить и сглазить.

И вовсе тут ни при чем помолвка Червики с Цикутой!

За пространными думами Ганька добрел до покоев Гармалы. Руки-ноги чесались повыделывать кренделя, но сейчас он изображал заурядного мальчика на побегушках. От эдакого вынужденного застоя Ганька изнывал и чах.

Хотя быть может причина грусти-печали в регулах. Они вынуждали мазаться мужицким зельем чаще и гуще, чтоб отбить кровяной дух. Чудо еще, что идут они на новолуния, когда у оборотней звериное чутье напрочь отбивает. Но все равно приходилось затыкаться тряпьем и ходить враскорячку. Тяжко быть девкой, никому не пожелаешь!

Княжий терем опустел и стал еще мрачнее. Гости разъехались по своим княжествам, закрывать границы, города и веси, чтоб не дать пробраться бешеным. Остались лишь Серыси, готовить свадебку.

Простого люда тоже поубавилось. Кого загрызли, кто в домах заперся, боясь нос на улицу казать. А среди оставшихся каждый пятый был в наузе-наморднике. Жуть какое угнетающее зрелище.

Как-то незаметно факелы в сенях сменились лучинками, а окрики – шепотками. Зараженные хоть и промывались щелоком, а все одно от яркого света и громких звуков раздражались. Вот и перестраивался привычный уклад.

Ганьке тут и допрежь было душно, но нынче и вовсе невмоготу. И с каждым днем он все сильней скучал по просторам бродячей жизни. Посему, как только Гармала вплотную занялся поисками пропавших людей, Ганька с готовностью напросился к нему в помощники. Так и из терема сбегал, и за волкодавом следил.

Не успел Ганька постучать, а из-за двери донеслось дозволение войти. Слух у Гармалы был и впрямь отменный. Ганька его застал собирающимся и споро подлетел на подмогу, подавая плащ, посох и сумку.

Ганька уже знал, что Гармала и сам ловко в быту справляется. Как тот пояснял, попросту для каждой вещи свое место отводит и его запоминает. Оттого в покоях его завсегда был порядок.

– Вызнал я вчера, что вы просили, – похвастался Ганька, еле удержавшись от привычного вежливого обращения.

Гармала строго-настрого запрещал кликать его «сударем», «барином» и «хозяином». Чудной.

– Шустро, – скупо похвалил волкодав, вытряхивая из-под плаща волосы. Длинные. Рыжие. Белые на концах.

А сон не в руку ли был, случаем? Ганька задумчиво вытянул губы трубочкой и поделился:

– Окрест трактира искать надо. Ну, который «Брехливый хмелевар», что у каждого города на Тракте. Там пары заезжих недосчитались. Теперь-то видите какой я дюже полезный? Возьмете меня с собой?

– Не вижу, – Гармала печально обернулся.

– Ой! – Ганька поперхнулся, бухнулся на колени, осеняя себя треуглунами, и крамольно заголосил. – Ой, не вели казнить, вели миловать!

На скудном на эмоции лице волкодава расцвела скупая улыбка. Ему нравилось подлавливать людей на таких вот оговорках. Подленькая потеха, но веселая. Ганька скоморохом тоже к словам цеплялся, хихикая над попытками его жертв выкрутиться из его смысловых ловушек.

Наконец Гармала вздохнул и нехотя мотнул головой, позволяя-таки сопроводить его. Вышел, стуча посохом, сунул руку в поясную суму и задумчиво принялся крутить в тонких пальцах три кубика игральных костей.

– Чего советуют? – полюбопытствовал Ганька.

Ведунам он не верил. Насмотрелся в цирке на этих шарлатанов, что через линии на ладонях, стеклянные шары, колоды карт или, вот, игральные кости, будущее предсказывали. Но про Могильника судачили, что он и впрямь слепыми глазами в будущее зрит.

– Советуют не распахивать душу перед незнакомцами, – с полуулыбкой откликнулся Гармала, а Ганька поежился.

А вдруг он всамделишный пророк? И знает, что Ганьку подослали следить за ним? Потому так легко и согласился его с собой взять, чтоб прикопать под каким-нибудь кустом!

– А в Равноденствие что предсказывали? – невинно хлопнул глазами Ганька, дрожь в голосе выдавая за благоговение.

– Исполнение желаний, – пробормотал Гармала.

«Чьих?!» – так и просилось на язык, но Ганька сдержался. И на всякий случай отстал на пару шагов. Чтоб посохом было не дотянуться. Хотя опасности от волкодава по-прежнему не чуял. Напротив, рядом с ним было чудо как спокойно.

Они вышли в город. Следы побоища еще были заметны, но в глаза уже не бросались. Погоревшую купеческую слободу потихоньку отстраивали. Мостовую переложили. Тела убрали.

Но с городом произошло то же, что и княжьим теремом. Звуки стали глуше. Свет в окнах вечерами не горел, а еле тлел. Пахло кровью и травами. Болезнью. И треуглунов на перекрестках, помечающих захоронения заложных покойников, прибавилось.

Люди ходили татями, испуганно озираясь. Боялись встретить бешеных. Боялись встретить опричников. Боялись собственной тени.

Но беда не приходит одна. На капищах, что стояли по всей столице в каждой слободе, стрельцы разнимали свары. Кто-то пытался осквернить идол Луноликой. Им наперерез кидались безумцы, собирающиеся принести богине кровавые жертвы. В народе явно назревал раскол на почве веры.

В паре изб двери и окна были заляпаны красной краской. Знак, что здесь живут берсерки или волхвы. Им, после вести о запаршивевших целебных водах, резко стали не рады.

Опоры мира рушились, грозя вскорости подломиться и похоронить под собой привычный уклад. Грозя войной.