Преданные богам(и)

Пугаться эта мохнатая туша не пожелала. Медведь взревел, являя клычищи в полпяди, поднялся на задние лапы, став вдвое выше Ганьки, и с грохотом вновь опустился на землю. Сшиб факелы с цирковых кибиток по краям улицы на доски мостовой. И одним ударом с нежданной ловкостью зацепил когтем цепь кистеня. А Ганька не успел вовремя ослабить хватку. Ладони обожгло, когда рукоятки выдернуло из рук.

Время потянулось патокой. Ганька падал вслед за своим оружием под ноги зверю прямиком в занимающийся на мостовой пожар. Медведина вставал на дыбы, норовя одним движением размозжить ему голову. Ганька уже мысленно распрощался с получившейся какой-то до обидного бестолковой жизнью, как вдруг его с силой дернуло за шкирку прочь.

Выпущенным из катапульты снарядом он пролетел мимо спасшего его Гармалы. На то место, где была его голова и остался скомороший колпак, с таким усердием приземлилась лапища, что пробила доски. Следом опустился бердыш горца, блеснув дамасской сталью.

Медведь взревел, рухнув на отрубленную конечность, но тут в морду ему впечаталась палица, начисто снося челюсть. Ганька, разинув рот, проследил за шипастой гирей, вылетевшей на цепи из навершия посоха Гармалы. И вдруг ногой горца был грубо отпихнут прочь от схватки.

– Оборзел? Рви когти отсюда!

Вот это силища! Ганьке завсегда звериные феромоны были побоку, но сейчас команда была эдакой мощи, что проняла даже его. У него ажно пальцы зачесались, будто несуществующие когти пытались прорезаться. Чтоб было что рвать.

– Накоси выкуси, барин! – Ганька глумливо скорчился, опьянев от дерзости. И впрямь оборзел.

– Безликий? – сплюнул горец. Его зверская рожа притом могла бы потягаться с медвежьей.

– Безмозглый! – скабрезно огрызнулся Ганька, выхватил из пожара кистени и накинулся на последнего медведя.

Кувырнулся, уходя из-под когтистых лап, и замолотил огненными шипастыми гирями по морде, пока вдруг не был перехвачен крепкой рукой горца.

– Охолонись, вояка, он нам живой нужен.

Ганька согнал с глаз красную пелену горячки боя и со стоном уронил оружие в раскисший снег под ногами. Кажись, плечо вывихнул.

Над столицей продолжали надрывно звонить колокола и расцветало зарево нарождающегося пожара. Вокруг лежали подранные медведями тела и упокоенные стрельцами да опричниками безумцы, непослушные командам.

Над третьим, утыканным стрелами, аки еж иглами, зверем, стояла Черва, зажимая ладонями рот. Она попятилась, оторвала взгляд от его красных век и пены на черных губах и в ужасе от содеянного простонала:

– Это не медведи! Это одичавшие берсерки! Мы людей умертвили!

8 Опоздание – неуспение

Первый весенний месяц,

ветхая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

Одолен едва не загнал Пеплицу, но все же не успел. Бешеные добрались до столицы раньше. Точно к началу праздника Весеннего Равноденствия. Точно к концу периода укрепления заразы в телах.

Одолен видел, что началось на выселках Тенёты. Больные с вытянутыми вперед руками бежали судорожно, дергано, как вертепные куклы на ниточках. Судороги у бешеных начинаются на третий день из-за раздражения от света, звуков и прикосновений.

Зараженных было всего с полдюжины, но пуще для мора и не нужно, коли лекарства нет. Они кинулись на толпу нечаянно, попросту испугавшись факелов и музыки. И принялись рвать всех без разбору. Толпа, обезумев, метнулась в город.

Откуда-то появились медведи. Быть может, тоже одичавшие берсерки. Из Холмогоров или другие, также принявшие в полнолуние для Свары белену, а потом испившие живой воды. Они плеснули масла в пожар людского ужаса, но им наперерез вышел горец с бердышом наперевес.

Одолен не стал останавливаться. Поздно. Ему отныне оставалось лишь попытаться спасти княжеские своры. В час беды народу нельзя лишаться вождей.

Он влетел в Тенёту, оседлав людской вал. Пеплица хрипела, топча ноги, руки, спины и головы, ляпая серую шкуру брызгами крови. Но Одолен беспощадно гнал ее вперед, лишь молясь Луноликой, чтоб верная кобыла не пала.

– Стоять! – скомандовали стрельцы, выстроившись в два ряда перед княжьим теремом с луками наизготовку.

– Прочь! – рявкнул Одолен так, что строй стрельцов распался надвое.

Богиня дорожит своими слугами и не дозволяет ими помыкать никому. Волхвы и княжьи команды нарушить могут, коли на то есть нужда, что им приказы сторожевых псов.

Пеплица перемахнула через ошалевших от команды волхва стрельцов и встала на дыбы у лестницы. Одолен спрыгнул на крыльцо, пролетел сени и застыл на пороге трапезной.

Столы и лавки были перевернуты. Блюда с яствами сверкали серебром и жиром на полу. Мед стекал по стенам смолой. Огонь в очаге кашлял искрами, потрескивали факелы, вынуждая тени корчиться в пляске. Рассыпавшиеся со столов свечи затухли в разлившемся воске, чудом не затеяв пожар.

Из дверей напротив доносились звуки боя.

Одолен пересек трапезную, готовясь волшбить. В сенях, ведущих в светлицу, на последнем издыхании чадили факелы, и зрачок у него сузился, делая мир четче и серее. В глаза сразу бросились кажущиеся черными пятна с железным духом крови, марающие неописуемой красы ковры и гобелены. В окна-бойницы затрезвонили колокола с улицы. Крики, медвежий рев и звон оружия стали громче, подстегивая, и Одолен ворвался в просторную светлицу.

Успеть ему дозволила лишь кошачья быстрота реакции, трижды скорее, чем у псовых. Медведь с занесенной для удара лапой дернулся и медленно повалился на бок с замороженным сердцем.

Зазорная волшба болью отозвалась во всем теле. Отныне придется неделями истязать себя обетами, очищаясь от греха смертоубийства. Волхвы призваны лечить, а не калечить.

Яломишта в богато изукрашенном сарафане, видать, Великая княгиня Чернобурская, закрывавшая собой дочерей от когтей одичавшего берсерка, кулем осела на пол. К мужу, с окровавленным мечом в руках лежащему в окружении тел медведей и обращенных берсерков, здоровущих, покрытых бурой шерстью и с полузвериными лапами. Над Великим князем, пачкая кафтан в лужах крови, склонился его младший брат, Цикута, трясущимися руками пытаясь откупорить пузырек… живой воды.

– Нет! – Одолен, похолодев, еле успел вышибить его из рук княжича. Пузырек упал и разбился, растекаясь лужицей с едва заметным лунным сиянием.

Княжич осоловело, словно плохо улавливал происходящее, проследил за ним. Моргнул, тряхнул головой… и в глотке его заклокотал рык. Он поднялся, покачиваясь от слабости и снизу-вверх вперился злыми желтыми глазами с вертикальным зрачком в Одолена.

– Ты на кого тявкаешь, рогатый?!

Но Одолен на него даже не глядел. Он смотрел на рваные раны Великого князя и молился, чтобы хватило сил, истощенных зазорной волшбой, исцелить их. Дернул себя за бороду, набираясь решимости, чтоб не посрамить богиню, и опустился на колени. Но был тотчас схвачен за ворот кожуха.