Предатель. Я тебе отомщу

– Я ни в чём не виновата, – говорю я, и слова звучат тихо, но твёрдо. Я цепляюсь за них, как за опору, чтобы не рухнуть под этим напором. Внутри всё кипит — злость, страх, обида, — но я не дам ей увидеть, как меня трясёт.

– Так ли это? – бросает она, и голос её становится ниже, ядовитым шёпотом, что впивается в меня. Взгляд её тяжёлый, полный сомнения, и оно оседает во мне, как пыль, которую не стряхнуть.

Анна Викторовна разворачивается, шатаясь, как будто силы покидают её. Дверь хлопает за ней с грохотом, стены дрожат, и я остаюсь одна, чувствуя, как сердце колотится в горле, как кровь стучит в висках, как воздух врывается в лёгкие — холодный, жгучий. Закрываю дверь на замок, пальцы дрожат, не слушаются, и я прислоняюсь к ней спиной, медленно сползаю вниз, на пол. Холод плитки пробирает сквозь штаны, но я не двигаюсь, сижу, обхватив колени, и пытаюсь собрать мысли, что разбегаются, как осколки разбитого стекла.

Что-то случилось с Артёмом. Что-то серьёзное, раз Анна Викторовна пришла сюда, готовая разорвать меня на куски. По идее, мне плевать. Я ушла, вырвалась, начала строить свою жизнь — без него, без его грязи. Но почему тогда сердце сжимается, как будто кто-то стиснул его в кулаке?

Неужели я всё ещё… Нет.

Я обрываю эту мысль, давлю её, как сигарету о бетон. Любви нет. Не было уже давно. Только страх, привычка, боль — всё, что он оставил во мне.

Осознание приходит медленно, тяжёлое, вязкое. Она винит меня, но я не заставляла Артёма шляться по шлюхам, не я превращала его дом в свинарник. Мой уход — да, он мог подтолкнуть его, сорвать эту маску, что он носил годами. Но я не лепила его таким. Он сам выбрал, кем стать, как и я выбрала уйти.

Это его ошибки, не мои.

И всё же слова его матери — "так ли это?" — гудят в голове, цепляются за сомнения, что я гнала прочь. Может, я дала трещину в его жизни, но сломался он сам.

– Он всегда был таким, – шепчу в пустоту, и голос дрожит, слабый, но мой. – Просто носил маску, – добавляю я, и слова звучат как приговор, что я выношу ему, себе, этому браку, что всё ещё держит меня, как цепь.

Единственный, кого мне жаль, — это Тимофея, сына Иры и Артёма. Маленький, ни в чём не виноватый мальчик, которому достались такие родители. Ира легла под женатого мужчину, зная, кто он, а Артём… ему плевать на собственного сына. Я представляю, как этот ребёнок растёт в их тени, среди криков, лжи, грязи, и сердце сжимается снова, но уже не за себя.

Кем он станет? Сможет ли вырваться?

Я не знаю. И не хочу знать. Это не моя ноша.

Телефон на столе молчит, экран тёмный, как ночь за окном. Игорь ещё не звонил, а я сижу на полу в прихожей, чувствуя, как время тянется, как буря внутри стихает, оставляя пустоту. Её слова эхом отдаются в голове, но я цепляюсь за свою правду — ту, что я всё ещё пытаюсь понять, принять, удержать.

29. Настя

Телефон на столе издаёт короткий звук, экран вспыхивает, и я вздрагиваю, всё ещё сидя на полу у двери, прислонившись спиной к холодному дереву. Руки дрожат, пальцы не сразу слушаются, когда я тянусь к нему. Сообщение от Игоря: «Выходи, я внизу».

Взгляд падает на часы — без десяти восемь. Сердце колотится, ноги кажутся чужими, тяжёлыми, когда я поднимаюсь. Холод плитки по-прежнему пробирает сквозь ткань штанов, и я чувствую себя замёрзшей, выжатой после её криков, её рук на моих плечах.

В зеркале — бледное лицо, уставшие глаза, растрёпанные волосы, под футболкой виднеются красные полосы от её ногтей. Нет времени раскисать.

Иду в комнату, стягиваю домашнюю одежду, бросаю её на кровать. Открываю шкаф, достаю платье — тёмно-синее, до колен, простое, без лишних деталей, но опрятное. Надеваю его, разглаживаю руками складки — не чтобы выглядеть лучше, а чтобы не казаться той, кого только что растоптали. Сверху натягиваю серый кардиган, мягкий, удобный. Расчёсываю волосы, оставляю их распущенными — они падают на плечи, чуть закрывая следы на коже. Помада осталась под столом, но искать её нет ни сил, ни желания. Беру сумку, куртку, выхожу, закрываю дверь на замок. Каждый шаг по лестнице отдаётся в груди, как отголосок её голоса, её злобы, что всё ещё гудит во мне.

Игорь ждёт у машины, свет фонаря падает на его лицо — спокойное, но с лёгкой тенью внимания в глазах. Он открывает мне дверь, и я сажусь, вдыхаю запах салона — кожа, чуть тёплая, смешивается с его одеколоном, лёгким, с ноткой пряности. Это успокаивает, но лишь на секунду.

– Всё в порядке? – спрашивает он, когда машина трогается с места, и голос его мягкий, но в нём есть что-то цепляющее, будто он уже заметил, что я не в себе.

– Да, – отвечаю я, коротко, почти резко, и отворачиваюсь к окну. Огни города мелькают, сливаются в сплошные полосы, но я их не вижу — перед глазами лицо Анны Викторовны, красное, перекошенное.

Игорь не настаивает на продолжении диалога, и мы едем в тишине.

Ресторан небольшой, уютный — свет от ламп на стенах приглушённый, тёплый, музыка звучит тихо, ненавязчиво, столик у окна открывает вид на тёмную улицу, где редкие прохожие спешат скрыться в ночи. Я сажусь, пальцы сами тянутся к краю кардигана, теребят его, и я чувствую, как внутри всё дрожит. Её слова — «тварь», «шлюхи», «банкир» — крутятся в голове, её ненависть вцепилась в меня, как заноза, которую я не могу вытащить.

– Так что все-таки случилось? – спрашивает Игорь, когда официант уходит с нашим заказом. Его взгляд скользит по моему лицу, цепкий, но не давящий, и я понимаю, что скрыть ничего не получится. – На вас лица нет, – добавляет он, и в голосе его тревога, тонкая, но заметная.

– Анна Викторовна приходила, – говорю, стараясь держать голос ровным, но он дрогнул, выдал меня. – Это мать моего мужа. Ворвалась ко мне домой, кричала, что я виновата во всём. Что он шляется где-то, а я… отдыхаю, – продолжаю я, и замолкаю, не хочу озвучивать её грязь, её обвинения. Пальцы сжимают ткань кардигана сильнее, и я опускаю взгляд на стол.

– Она вас тронула? – голос его становится твёрже, резче, и я вижу, как кулак на столе сжимается, костяшки белеют.

– Да, схватила за плечи, но я вырвалась, – отвечаю, и рука невольно тянется к плечу, где под тканью краснеют следы. – Знаете что? Не берите в голову. Она ушла, хлопнула дверью, и всё. Всё нормально, – отмахиваюсь, но слова звучат пусто, и он это чувствует. Я сама это чувствую.

– Вы не выглядите нормально, – говорит Игорь тихо, и в голосе его забота, что пробивает мою защиту, тонкую, как бумага. – Хотите уйти? Отдохнёте дома, – предлагает он, и глаза его смотрят прямо, без осуждения, просто ждут ответа.

Я качаю головой, упрямо, почти зло.

– Нет, мы останемся, – говорю я, и голос звучит твёрже, чем я ожидала.

Не дам ей сломать этот вечер. Не дам Артёму и его матери отравлять мне жизнь дальше.

Официант приносит вино, разливает его по бокалам, и мы молчим, пока он не уходит. Я беру бокал, делаю глоток — тепло разливается по горлу, но не трогает этот холод внутри, что сковал меня после её ухода. Игорь смотрит на меня, и я понимаю, что он ждёт, когда я заговорю снова. Его молчание — не давление, а приглашение, и это сбивает меня с толку.

– Это ведь должен был быть «деловой ужин»? – спрашиваю я вдруг, и голос звучит резче, чем я хотела, с ноткой подозрения. – А выглядит как свидание. Зачем вы меня сюда привели? – смотрю на него, пытаясь поймать хоть намёк на его мысли.

Игорь улыбается — легко, чуть неловко, и откидывается на спинку стула, расслабляя плечи.

– Называйте это как хотите, – говорит он, и в голосе его появляется лёгкость, но глаза остаются серьёзными. – Я подумал, что вам нужен отдых после всего, что творится. И мне, честно говоря, тоже, – продолжает он, и тепло в его словах пробивается наружу. – Может, перейдём на «ты»? Мы уже достаточно знакомы, особенно вне работы, – предлагает Игорь, и я замираю.