Прекрасная пастушка

Саша вышел на Театральную площадь. Все так же вождь пролетариата простирал руку, маня в теперь уже совсем никому не ведомую даль. А что, может, он, Александр Игнатьевич, и поддался ему, заманился в ту самую даль, неправильно прочитав его жест? Это же надо, рвануть в черную Африку! Он выучил суахили и знал его, как родной язык, он знал все сюжеты африканской драмы — а что особенного она вся древнегреческая, только перенесенная на местную почву, сделал он открытие для себя.

Больше всего его восхищали зрители. Когда он был в Найроби на Всеафриканском театральном фестивале, реакция сопереживания его просто потрясла. Нигде и никогда он ничего такого не видел, и уж тем более в местном театре, мимо которого он сейчас проходил. Но теперь, спустя полтора десятка лет, он обнаружил, что нынешние юные мало чем отличаются от детей Африки, они точно так же воют, свистят и топают на концертах своих кумиров.

Да, он до сих пор не женат, ему понятна тоска матери по внукам. Он словно затормозил, нарушил поступательное движение ее жизни, размеренной, запланированной от начала и до конца. Внес коррективы в давно и не ею сверстанные планы женской жизни.

Как, впрочем, и отец, ушедший в небытие раньше срока.

Но что он, Шурик, как называла его еще бабушка, мог поделать, если не встретил женщину, с которой хотел бы прожить остаток жизни? А если нет такой вообще?

Были разные, были даже африканские дамы, но то — экзотика, риск. Он объяснял себе, что только так можно проникнуть в глубь этнографической культуры народа. Ну он и проник. Все то же самое, кроме цвета, ухмыляясь рассказывал Саша своему приятелю, тому самому, который запел американскую песню про ветер в кукурузе после бутылки виски.

В принципе жизнь везде одна и та же, понял Александр Игнатьевич. Только по неведению или по наивности люди ищут какие-то внешние проявления одной и той же сути. Искать надо внутри себя, он давно это понял.

Когда он об этом задумался? Наверное, все-таки в момент потрясшего его открытия: африканская драма — это же переделанная древнегреческая! Тут же в голове возникла строчка дурацкой студенческой песенки — «переводим мы любовь с итальянского». Точно! А еще с китайского, японского… А они — обратно…

Школа, в которой учился Решетников, стояла на тихой улочке, и он с удовольствием шагал сейчас по тенистой аллее, ведущей прямо к кованым железным воротам.

Народ уже толпился, тетеньки и дяденьки, молодые люди и совсем юные девчушки и парнишки, пестрая толпа, смешение стилей, возрастов, социальных слоев. Дело в том, что праздновали не только юбилей их выпуска, но и юбилей самой школы.

«Ну, хорошо, мамочка, как скажешь, — мысленно пригрозил настырной матери Шурик. — Сейчас я буду присматриваться, хотя заранее знаю — никого я здесь не найду».

Он едва успел отскочить, когда мимо него пронеслась легковушка, он оторопело посмотрел ей вслед, потом на свою светлую штанину и выругался. Подумать только, в сухой день, когда нет ни луж, ни дождя, этот идиот окатил его грязью. Ну, погоди…

Решетников стиснул кулаки и направился к машине, которая резко затормозила у школьных ворот.

— Я тебе сейчас покажу, джигит! Ты у меня выучишь правила вождения!

Он остановился как вкопанный, когда из машины показались две ноги в крошечных черных туфельках. «У женщины должна быть маленькая нога, — слышал он постоянно, пока рос. — Вот смотрите, как у меня». И мать выходила в большую гостиную в самых изящных туфельках, которые она только могла раздобыть в городе. Они с отцом были теми зрителями, которым полагалось оценить красоту женской ножки.

Ножка была маленькая, точнее, ступня, отметил Саша. Следом из машины показались стройные лодыжки, он с интересом ожидал, какие будут колени. Они тоже появились, вполне изящные, отметил он, а потом, сантиметров этак на двадцать выше, подол черненькой узкой юбочки.

Он забыл о своей штанине, с интересом ожидая, что увидит дальше.

Длинные пальцы отвели край дверцы, они были без лака на ногтях, но с хорошо сделанным маникюром, тонкое запястье… Что-то мелькнуло у него в голове. Рука… Длинные пальцы на его животе… Его бросило в жар.

Затем каблучки уперлись в асфальт, и из машины появилась…

Она?

Эта стройная женщина в стильном, отлично сшитом черном костюме, со светлыми волосами до плеч…

Макуха! Рита Макеева?

Имя и фамилия — словно выстрел в мозгу.

5

С раннего утра у Риты Макеевой была совершенно другая жизнь. События развивались так, что она вполне могла бы и не попасть на встречу.

Рано утром, когда Рита пыталась досмотреть сон, а главное, его запомнить — недавно она купила сонник Миллера и по утрам ради интереса выясняла, что ей наснилось, — ее разбудил телефонный звонок. Причем звонок мобильника, номер которого знали немногие.

Хриплым голосом она ответила:

— Да.

Кашель. Смех. Потом писклявый, словно детский, голос произнес странную фразу:

— У кошки вместо глаз дырки. Хи-хи…

— Слушай, милый мальчик, шел бы ты в кроватку, а?

— Я послушный. Я пошел. — Теперь голос был другой, взрослый. — Но не спится…

— Или спать негде? — бросила Рита.

— Есть где, да не с кем. — Голос был явно мужской, совсем не детский. — Хочешь, к тебе на дачу загляну?

Рита рывком села в постели.

— Кто ты?

— Еще узнаешь… — Раздался смех, и звонивший отключился.

Рита чувствовала, как колотится сердце. Что это? Ошибка?

У кошки вместо глаз дырки…

Она повернулась на другой бок, снова закрыла глаза и попыталась выбросить из головы и голос, и слова.

Кошка. Какая еще кошка? Она не знакома ни с какими кошками. Никогда их не держала. «Да брось ты думать о всяких идиотах. Спи. Сегодня надо хорошо выглядеть», — велела себе Рита.

Кошка.

За окном забрезжил рассвет, и, как бывает на рассвете, когда плохо спится ночью, Рита лежала с открытыми глазами и считала слонов. Она насчитала целое стадо, не меньше чукотского оленьего наверняка, а потом, наконец, заснула на три тысячи четвертом слоне.

И снова Рита проснулась от телефонного звонка, но теперь звонил обычный городской телефон.

— Рита, поспеши. Неприятности. Захар Петрович.

Рита вскочила быстрее, чем солдат по тревоге. Голова была ясная, словно она и не ложилась. Ни секунды не сомневалась, что первый звонок и этот, от Петровича, связаны напрямую.

У кошки вместо глаз дырки.

Эта фраза, которая воспринималась бессмысленно-загадочной еще несколько часов назад, на рассвете, теперь казалась совершенно ясной и понятной. Как то, что это звонил Захар Петрович, а не чужак его голосом. Только он мог вот так, без подготовки и реверансов, сообщать о неприятностях.

Рита оделась со скоростью солдата-старослужащего.

Джинсы — в одно движение, потом майка, ветровка. Рита вставляла ноги в кроссовки, а рукой уже дергала молнию на ветровке.