Прекрасная пастушка

— Похоже, прекрасного времени, Макеева, для тебя по крайней мере. Верно?

— Не обижаюсь.

Она уже собиралась окончательно освободиться от его пожатия, но Саша вдруг крепко стиснул самые кончики пальцев, они загорелись.

«А мог бы он другой рукой держать Ванечку?» — вдруг пришла ей в голову шальная мысль. Действительно шальная; когда она говорит с Аликом, никаких подобных видений не возникает.

Рита усмехнулась, а Решетников принял эту улыбку на свой счет.

— Я тоже рад тебя видеть, — заявил он со свойственной мужчине уверенностью, что если кто-то в этом мире улыбается, то только ему.

Он отпустил ее руку, посмотрел на школьные ворота, через которые текли люди с остатками тех разнообразных знаний, с которыми они когда-то отсюда вытекли. Проследив за его взглядом, Рита тоже посмотрела туда и вспомнила, почему она стоит здесь с ним, а не вольется в бурный поток, который в воротах школы уже начал пениться от чрезмерного наплыва благодарных учеников. Потом озабоченно перевела взгляд на штанину Решетникова и указала на машину:

— Пойдем, у меня есть чем почистить.

— Ага, значит, все-таки хочешь принести свои извинения?

— Нет, просто хочу получить благодарность.

Он не сразу двинулся с места. Да, конечно, люди меняются, но чтобы человек стал совершенно другим, такое разве возможно?

Наконец Саша сдвинулся с места, пошел к машине и сел в кресло рядом с водительским, наблюдая, как ее ноги появляются в салоне, как плотно она соединила колени, словно юная девушка, а рука, тонкая в запястье, потянулась к бардачку и вытащила спрей.

Он почему-то не думал о том, что человек с годами не просто вырастает, а созревает и становится самим собой. Таким, каким ему положено быть.

Саше Решетникову сказочно повезло в жизни — родители не ломали его, не воспитывали, они выявляли его самого и помогали войти в жизнь таким, какой он есть. Он не знал, что за семья у Макеевой, кажется, она жила с матерью.

— Слушай, вытяни ногу, иначе мне не достать, — потребовала Рита.

Саша подчинился. Она брызнула на штанину из баллона, пена мгновенно покрыла пятно, они сидели и молча наблюдали, как пузырьки лопаются, пена оседает, словно взбитые сливки на поверхности горячего кофе.

— А сейчас пройдемся щеточкой, — объявила Рита.

— Ты такая хозяйственная, Макушка, — ухмыльнулся Решетников. — Ты замужем? — торопливо добавил он, опасаясь, что передумает и не задаст вопрос, который, оказывается, его интересовал.

У меня сын, — бросила она, не поворачивая к нему головы.

«Но я ведь про мужа», — хотел сказать Саша. Потом передумал. Он понял ответ.

— А ты? — спросила она, еще раз взмахнув щеткой, сметая теперь уже невидимые глазу пылинки.

— Я? Гм… Не довелось.

— Понятно. — Она положила щетку на место и повернулась к нему. — Где спасибо? Я заслужила благодарность, так ли?

Саша наклонился и коснулся губами ее щеки.

— Спасибо, Макушка. — А потом посмотрел на нее и выпалил: — Может, черт с ней, со встречей? Пойдем куда-нибудь, а?

Она молча смотрела на него, недолго, потом медленно покачала головой:

— Нет, мы пришли сюда по делу и должны его сделать.

— Какая ты стала, Макушка… Другая…

Она посмотрела на него, но не так, как смотрят женщины — кокетливо и виновато, мол, вот видишь, какая я, и пожимают плечами. Мол, если нравится, восхищайся, удивляйся. Любуйся, наконец. Она посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Я просто тогда была другая, не такая, как на самом деле.

Они вышли из машины, разом захлопнули дверцы, Рита нажала кнопку на брелочке, сигнализация тявкнула, подмигнули фары, и они направились к воротам школы, собираясь вступить в пенный людской водоворот.

Саша шел рядом с Ритой и искоса наблюдал за ней.

У Риты Макеевой — сын.

Саша смотрел на нее — ага, значит, у нее был муж. Он почувствовал, как щека дернулась, она вела себя так всегда, когда его что-то сильно задевало. Словно по ней легонько шлепнули. Этакая пощечина жизни, шутливо объяснял сам себе Решетников.

А может, и не муж, но мужчина был, потому что детей из пробирок в этом городе пока еще не делают. А там, где их делают, они стоят очень дорого, да и вряд ли Макушка отважилась бы на подобное.

А почему, собственно, пришла в голову ему такая странная мысль — о ребенке из пробирки? Потому что… она была некрасивая?

Саша громко хмыкнул. Конечно, когда они учились в школе, красивой назвать ее не смог бы даже он, единственный из всех мальчишек в классе, который относился к ней так же ровно, как к другим девчонкам, которых тоже первыми красавицами не назовешь, даже вторыми или третьими. А потом… А однажды…

Саша вынул носовой платок и промокнул лоб. Платок, как и постельное белье, салфетки и полотенца в доме у матери, пах сосновой хвоей. Это ее любимая отдушка во все времена, причем она любила ее не просто потому, что запах приятный, а потому, что она считала его целебным. Как там звучит старинное поверье — в сосняке веселиться, в березняке жениться, в ельнике удавиться? — попробовал вспомнить Саша. А ведь ему показалось, что от Макеевой пахнет молодыми березовыми листиками, а вовсе не зеленым чаем, как она сказала.

Он снова повернулся к ней. На Ритиной щеке он заметил маленькую свежую царапину. У нее кошка? Но не спросил, потому что новая мысль перебила старую.

Мысли теснились у него в голове точно так же, как люди в воротах школьного двора, в которые они уже входили. Нет, он не совсем точен, мысли наседали на него стадами, и он посмеялся своему афоризму. Значит, «Зеленый чай» у нее за ухом, да? Неожиданно для себя самого Саша наклонился и подул на прядь, которая выбилась из-за Ритиного уха и колебалась на ветру.

— Ты что? — отпрянула Рита.

— Ты говоришь «Зеленый чай»? А почему он не пахнет веником?

— Ты шутишь, Решетников. С твоим-то опытом не знать… — Она высоко подняла плечи, подчеркивая крайнее изумление. — Это плохой чай пахнет веником. А… к чему ты клонишь?

«К тому, что в березовом лесу — жениться!» — чуть не выпалил он.

Жениться? Да он что, спятил? На ком жениться-то?

Саша засмеялся.

— Да так просто. Не бери в голову.

— Не буду. У меня там уже места свободного нет после сегодняшнего дня. — Рита потрясла головой, словно отбивалась от назойливых оводов. Но она проделала это так женственно, так грациозно, что Решетников почувствовал, как его распирает от гордости.