Прекрасная пастушка

— Ну ты и хитра, Маргарита, — ворчала соседка из-за забора в ее прошлый приезд. — Тут не знаешь потом, куда картошку девать, а все ей кланяешься, а ты в небеса да в небеса пялишься.

Рита смеялась.

— Да я картошку-то не ем.

— Ага, ты у нас прямо стрекоза голубая.

— Между прочим, стрекозы плотоядные. Я тоже без мяса не могу. Вот возьму и заведу кроликов.

— Так я тебе и поверила, — хихикала соседка.

— И правильно сделали, Зинаида Сергеевна. Уж если что я и устрою здесь, так это пристенный садик.

— То есть? — изумилась бывшая учительница начальных классов.

— Цветы посажу вдоль стены дома, которая к вам обращена.

— Чтоб меня подразнить, да?

— Только ради этого. Какие ирисы больше нравятся — голубые или желтые?

— Ты меня доведешь, соседка. Я всю картошку вырою и тюльпанами засажу.

— Семеныч не поймет.

— Да Бог с ним, обойдемся.

— Ох, не поверю… — засмеялась Рита.

— Это кто тут без меня надумал обойтись? — раздался тихий, но ясный голос мужа Зинаиды Сергеевны.

Жена фыркнула, но объяснять не стала.

Рита засмеялась. Да, в этом возрасте гибкости трудно ожидать от людей. А вот если бы они с Решетниковым встретились лет в семьдесят, то из них могла бы получиться милая пара?

— Деда, деда! Посмотри, что у меня есть!

К Семенычу несся на всех парусах внук, он держал на ладони коричневато-зеленую жабу.

— Брось, брось сейчас же! Бородавок наловишь! — заверещала Зинаида Сергеевна, и соседи отвлеклись от Риты.

Она ладила с ними, но в свой мир не пускала, забором из штакетника прочно отсекала их. Ей нравились свобода и независимость, она для того и построила дачу, чтобы им с Ванечкой жить без оглядки на других.

Ей приятно слушать стрекот кузнечиков в траве, а не милую болтовню соседки, жужжание ос, а не полезные советы по хозяйственной части от соседа, наблюдать, как кружатся шмели над расцветшей настурцией, а не сидеть напротив престарелой пары на их веранде и слушать, как они учат жизни своих внучат.

В этом сезоне ее любимая настурция удалась — с крупными листьями, махровыми цветами. Бордовые, желтые, нежно-розовые, оранжевые, они словно вспыхивали на круглой шапке листьев. Она обязательно соберет семена, но не для того, чтобы посадить их на следующий год. Она замаринует их, и получится то, что служит заменой каперсов. А когда в следующий раз приедет в город Решетников, она пригласит его и сварит классическую рыбную солянку с маслинами и самодельными каперсами. Ради такого случая она купит у рыбаков стерлядь, которая водится до сих пор в Вятке и даже несколько лет подряд уже не пахнет бензином.

Рита мысленно представила супницу из сервиза, белую, с золотым вензелем на боку — переплетенные буквы «М» и «Р», — серебряный половник, тарелки с такими же вензелями по краю, снежную, хрустящую от крахмала скатерть, Ванечку в матроске, себя в белом платье, тоже с матросским воротником и голубым пояском на талии, и его, Решетникова, в белоснежной рубашке с крошечным якорем на кармашке. Плетеный стол под высокими соснами плотно скрыт от глаз соседей, жужжат пчелы, и летают шмели, она отгоняет их от стола правой рукой, на которой блестит тонюсенькое обручальное кольцо…

Она укрылась пледом и, уже засыпая по-настоящему, завела свой внутренний будильник на шесть.

13

Саше Решетникову самому было непонятно, почему в последнее время ему все чаще вспоминается Таймыр. А ведь не так плохо там было. Экстремальные условия всегда поворачивают человека самой неожиданной стороной даже к себе самому. Что неожиданного он узнал о себе? Тогда — ничего, не видел он в себе ничего необыкновенного, он думал, что таким был всегда. Но теперь понял, что была в нем неуемная, бесшабашная смелость, которая с годами не сказать, что пропала, но слегка стушевалась.

Ему всегда хватало смелости, или наглости, подойти к любой женщине и предложить ей то, что в общем-то она хочет всегда. Он так считал. А сейчас разве нет? Тогда почему он, такой необыкновенно смелый, удрал из родного города при первой, до конца не оформившейся мысли, что ребенок Риты Макеевой может оказаться его сыном?

Он запустил пятерню в пышную ржано-пшеничную шевелюру. Это мать виновата, она ему продолбила всю голову своими стенаниями о внуках, о неловкости перед друзьями. А туг еще сама Макеева, ничуть не похожая на прежнюю, но к которой он всегда испытывал странное чувство. Жалостью или состраданием назвать его нельзя, это было бы неправильно. Недоумение? Тоже едва ли. Он, если перевести с языка чувств на язык слов, снисходительно соглашался: ну вот еще одна хочет его любить. И однажды согласился дать ей то, что она хотела… Точнее, взять то, что предложила… Причем с большой охотой.

Он улыбнулся, и его чувственные губы сложились сами собой так, что он прочел бы свою улыбку как вполне искреннюю. Ему тогда понравилась ее смелость, абсолютно неожиданная для худенькой, бледненькой Макушки.

Но Саша быстро отмахнулся — да какая смелость, просто сам он неподражаемый мужик. Десять лет назад он уже не утверждался в своих талантах по этой части, он был просто уверен в них, а юношеская гиперсексуальность способствовала этой уверенности, физически поддерживая ее. А на Таймыр Решетников явился уже полным совершенством… Бесспорно, международный опыт, африканская жара с ее страстями — такое не каждому дано.

Перед глазами Саши снова возникла Бикада. Теперь, когда это место перестало быть местом работы и жизни, он мог взглянуть на него со стороны, оценивающе взглянуть из нынешнего времени на давно прошедшее. Конечно, таких речек, как Бикада, полно на Таймыре, но судьба выбрала именно ее, чтобы оставить в памяти Земли навсегда как то место, куда вернулись овцебыки. В глубине Таймырского полуострова они стали королями жизни, а вокруг них суетились люди со своими вертолетами, вездеходами, собаками. И люди тоже чувствовали в себе что-то божественное — они возвращали обратно, на Землю, ушедших в свое время на небеса овцебыков. Эти животные и вели себя как обитатели небес, чем бы ни занимались.

Пришедшая в голову мысль удивила своей неожиданностью Решетникова и даже развеселила. Но если вдуматься, то это так. Ведь почему люди опасаются возвращаться на Большую землю? Потому что боятся обыденности и конкуренции себе подобных. Ему вдруг показалось, что даже овцебыки остерегались чего-то похожего, иначе, почему бы они упрямо сопротивлялись, когда их выгоняли из транспортного самолета на землю.

Когда он впервые увидел овцебыка, то просто онемел. Ему показалось, что это он сам, его суть в облике животного. Каштановая шерсть, могучая грудь и даже борода, которую он отпустил перед приездом на Север, чтобы соответствовать моменту. В бороде было больше рыжего, чем каштанового, как у быков. Действительно, если бы у каждого человека в природе был свой аналог, то ему известен его собственный. Он — овцебык.

— Знаешь, — однажды сказала ему Виля, когда они сидели возле открытой печки у нее в доме, — иногда мне кажется, что ты вполне мог содержать гарем. Как овцебык.

Он засмеялся:

— А что, они такие, да?

— У них время любви в августе — сентябре, быки собирают гаремы из десяти и даже больше самок.

— Но ты у меня…

— Одна. Но я работаю за десятерых, — промурлыкала она, когда он подтащил ее к себе и повалил на мохнатую темную шкуру.

А потом он наблюдал схватку быков в брачный сезон. Два самца разбегались и сталкивались рогами, как обычные Деревенские бараны, но эта схватка гигантов была не на жизнь, а на смерть. Она наверняка закончилась бы чьим-то смертельным поражением, но подоспел работник и не допустил печального исхода.