Прекрасная пастушка

Конечно, понимал Решетников со свойственным, ему прагматизмом, переселение овцебыков было чьей-то выдумкой, прихотью, желанием остаться в истории биологии хранителем древностей. Придумали и обоснование — человеку большая польза от овцебыка, но эту пользу вряд ли кто искренне обсчитывал.

О, говорили ему, во-первых — мясо. Оно похоже на говядину, но гораздо нежнее и ароматнее. Вес бородата достигает полутонны. Во-вторых — шкуры, прекрасное кожевенное сырье. В-третьих — шерсть, а точнее, пух, подшерсток. Качество его исключительно и ценится выше шерсти тонкорунных овец. Он дороже пуха викуньи из Южной Америки или кашмирских коз.

— Ты похож на него, я заметила с первого раза, — повторяла Виля и гладила шерстяную рыжую грудь Решетникова.

— Но с меня не вычешешь три килограмма шерсти, — засмеялся он и навалился на нее, потерся о нежную кожу, под которой были довольно твердые мышцы. — Тебе не надо вязать из моей шерсти свитер, правда, — шептал он ей, — я накрою тебя всю, согрею…

— А еще овцебыки дают молоко, очень жирное и приятное на вкус… — пробормотала она, словно выдавая фразу из текста гида, которым она подрабатывала во время приезда гостей с Большой земли.

Решетников тихо засмеялся.

— Насчет молока не уверен, но кое-что и я могу дать… похожее по цвету.

— Фу, бесстыжий. — Она укусила его за плечо.

Так что же изменилось в нем за прошедшие годы? Что с ним произошло, почему он стал пугливым, как ягненок? Или это еще больше подтверждает его сходство с овцебыком? Был быком, а стал овцой?

«Если ты что-то хочешь знать — пойди и выясни, а не теряйся в догадках. Если ты хочешь узнать, не твой ли ребенок у Риты, узнай. Но зачем убегать?» — наставлял себя Решетников, но ничего не предпринимал.

Он прошелся по комнате, пнул гирю — когда-то он поднимая эти шестнадцать килограммов без труда одной рукой. Поморщился, хотя, пиная, ожидал такой боли в ноге, пробуждающей и отрезвляющей, как сам себе говорил в подобных случаях. Он ущипнул себя за подбородок, уже давно голый, — вернувшись с Таймыра, Решетников перестал играть в полярника довольно скоро и сбрил бороду. Не с ней ли ушло ощущение собственной немереной силы? Без нее он и почувствовал себя овцой, а не быком. Значит, если снова обрасти до самых бровей и выглядывать из рыжих зарослей, то он станет прежним?

Саша засмеялся. Мысль понравилась, хотя некоторые сомнения встрепенулись — единство времени и места соблюдают даже в африканском театре, как он сам убедился, и по возможности — единство действия. А он? Он хочет устроить для себя спектакль, но…

Он не додумал до конца свою мысль, и даже не потому, что она ускользала и Саша не мог ее оформить. На самом деле была одна главная мысль в голове Решетникова, которая не просто выталкивала все остальные мысли, она их нещадно пинала, больно и сильно.

Рита. Ребенок…

Рита Макеева его потрясла, теперь он понял. Он врет, что раньше рассмотрел в ней такую женщину или хотя бы зачатки нынешней женщины. Если честно, ничто в прошлом не обещало подобной трансформации, неужели… она все это проделала с собой сама? Или… нет, конечно, нет; только мужчина способен переделать женщину, примчалась на помощь спасительная мысль, которая никогда не требовала никаких доказательств в мужской голове. Кто-то…

Красивая женщина. Уверенная в себе. Причем эта уверенность не простая фанаберия, под нее Рита заложила такую основу, что конкуренты зубы обломают, но не съедят. Она не просто талантливый таксидермист, она прекрасный делец. Да не один мужик разрыдался бы, увидев свою рысь накануне открытия салона с дырками вместо глаз! А Рита? Что сделала Рита Макеева?

Она не только не пустила слезу, а извлекла пользу. Местное телевидение устроило по этому поводу настоящее шоу, австрийская фирмачка — новые заказы Рите. Да если бы какие-то идиоты не пошли на подобное, это надо было устроить самой, в духе ныне модного черного пиара! А он-то, дурак, вот уж точно, тундра тупая, пытался ее научить, дать ценный совет!

Решетников с отвращением вспомнил свой назидательный тон во время торжественного обеда в день сбора выпускников:

— Ты должна научиться вести дела, Макушка. — Он нанизал на вилку тонкий ломтик свежего огурца, послушав ее рассказ о встрече с иностранными коллегами. — Ты познакомилась с таксидермистами из Парижа и Лондона, да?

— Они приезжали к нам на зимний салон, — кивнула Рита, отпив из бокала апельсинового сока и промокая губы желтой бумажной салфеткой.

— Ты им уже написала? — спросил Решетников, жуя огурец и пытаясь уловить его вкус. Но никакого вкуса, отозвался лишь избыток соли. Парниковый огурец, понятное дело, разочарованно отметил Решетников. Ни запаха, ни вкуса. Он ухмыльнулся про себя. Как Рита Макеева в школьные годы.

— Нет, пока ничего такого я не сделала. — Она улыбалась и смотрела на Решетникова, будто ожидала его оценки. И дождалась.

— Не сделала? — Он не сразу соотнес ее ответ с собственным вопросом, но быстро поискал в голове, о чем это он спросил. — В том-то и дело! — Решетников наконец настиг убежавшую было мысль и с радостью поднял вверх палец. — Ты должна была написать им вслед писульку или сбросить по электронной почте.

— А… что написать? Зачем? — Рита отодвинула бокал с недопитым соком, он стекал по стенке, торя рыжую тропинку.

— Чтобы они тебя не забыли.

— Они и так меня не забудут, — фыркнула Рита, и ее глаза стали голубоватыми.

— Ты так считаешь? — Решетников не донес вилку до рта, на которой колебался, словно раздумывая, упасть или удержаться, новый ломтик огурца. Он с каким-то ему самому непонятным упорством пытался распознать его вкус.

— Да. — Рита смотрела на него, и глаза ее сейчас снова стали серыми. Они меняли цвет от серого до голубого в зависимости от освещения и внутреннего состояния. У Вили были похожие глаза. И похожая уверенность. Когда глаза становились серыми, это означало, что теперь с места не сдвинуть. Вилю. А значит, и Риту.

Решетников почувствовал раздражение, как будто только ему позволительно упрямо настаивать на своем. Он не любил подобной уверенности в женщинах, хотя всякий раз его тянуло к таким.

Что ж, Рита говорит правду, наконец, уступил он и стиснул зубами ломтик огурца. Он оказался другой породы, и Саша почувствовал настоящий свежий огуречный вкус. Да, такую, какой Рита Макеева стала сейчас, не забудешь ни в Париже, ни в Лондоне.

Натуральный огуречный вкус пропал во рту, его смыл глоток минеральной воды из обычного граненого школьного стакана. Рита молчала, наблюдая за ним, ему показалось, что он заметил на ее лице отсвет… победы? Победы над ним? Она что же, считает, что он зря тратит слова?…