Прекрасная пастушка

— …не знаешь как благодарить — и не надо. Я знаю. Ты просто меня поцелуешь.

Она порозовела.

— Но я не могу…

— Потом, когда сможешь. А сейчас я тебя поцелую.

— Но…

— Я посетитель, навещаю… друга. Разве я не могу поцеловать в щеку? — Не ожидая согласия, Саша наклонился и поцеловал. Она закрыла глаза, чтобы они не выдали ее потрясения, которое никак не соответствовало обыденности поцелуя.

Вот так поворот. Рита уставилась, не мигая, в потолок, когда Саша вышел за дверь.

Она боялась показать ему хотя бы фотографию Ванечки! Она взмокла при одной мысли, что может произойти, если она отзовется на предложение Серафимы Андреевны и приведет его в гости к Решетниковым даже без Саши! А теперь ребенок у них, он с ними один. И что может произойти дальше, она не в силах вообразить.

— Ну как мы себя чувствуем? — спросил доктор, который совершал обход в сопровождении сестры. — Цвет лица бледноват, но, по-моему, он для вас естественный. Вы из малокровных дамочек, правда? — Пожилой мужчина улыбнулся Рите. — Из таких, что на вид бледненькие, а внутри стальной штырь. — Он протянул руку и пощупал перевязку. — Думаю, на следующей неделе размотаем барышню, да? — спросил он сестру.

— Как скажете, доктор.

— Так и скажу. Запиши в тетрадь. Макееву — на пятницу. Рита молчала, круглыми глазами следила за врачом и сестрой. Опыта болеть у нее не было никакого.

— Как настроение? Я думаю — в порядке. Муж и свекровь энергичные, они вас быстро на ноги поставят. Всех благ, дорогая. — Он потрепал рукой по ее узкой руке, которая лежала поверх простыни. — Все будет хорошо. Ты сейчас на белой полосе житейской зебры. Везет по-крупному.

— А если по-мелкому везет? — сама от себя не ожидая, спросила Рита.

Доктор обернулся.

— Когда везет по-мелкому, то о крупном забудь, напротив, жди больших неприятностей, запомни это.

Она запомнит. Потому что крупнее жизни нет ничего. На ее фоне даже то, что Ванечка попал к Решетниковым, может быть поправимо.

У Риты теперь полно свободного времени, и она могла думать хоть круглые сутки.

Наконец-то она поняла, что означают записи в ежедневнике Лены: «ОВ-4»… «ОВ-13»… «ОВ-ЗО». Это срок беременности, она отмечала, сколько недель прошло. Она постоянно думала о нем, иначе Лена не писала бы всякий раз «ОВ».

Рита не пыталась догадаться, почему они расстались, сейчас ей это было совершенно не важно. Более того, она поймала себя на мысли, что даже не испытывает никакой ревности.

Потому, что Лены уже нет на свете? Но ведь это чувство она испытывала даже тогда — теперь-то можно себе признаться, — когда давным-давно, почти в детстве, Сито-Решето невинно прикладывался к щечке какой-нибудь девчонки. Она помнит тягучую тоску на сердце после этого, когда самый яркий солнечный день становился серым…

А сейчас?

А сейчас… Странное дело, но сейчас она была рада… за Сашу. Потому что жизнь одарила его такой отчаянной, такой бескорыстной, ничего не требующей взамен любовью. Жизнь одарила его любовью, которая таким ярким светом нежданно-негаданно осветила ее собственную жизнь. После того как Рита взяла Ванечку, все дни ей стали казаться солнечными.

Она не сжималась от страха, от ужаса за свой порыв, которому она подчинилась в весенний день в маленькой деревушке на чукотском берегу. Она не спрашивала себя — да что такое она сделала? Почему? Она схватила мальчика, прижала его к себе и почувствовала, как ее сердце наполнилось любовью.

Она снова и снова видела Ванечку, его слабое бледное тельце, холодное, потому что в доме было с утра не топлено… Женщина, которая после смерти Лены присматривала за ним, ожидая, куда ребенка определят местные власти, еще не приходила… А потом она рассказала, что его бумаги должны были быть отправлены в Анадырь…

Рита была в те дни как во сне, ей не нужны были никакие бумаги, только он сам, маленький и теплый. За нее все сделали другие… Впрочем, все это уже совершенно не важно. Ванечка по всем документам ее сын.

Сердце Риты снова сжалось. Но ведь тогда она жила в другой среде, там, где люди стремятся прибиться друг к другу, и она казалась странной женщиной, одинокой в том холодном краю одиночества, в котором человеку просто не выжить одному. А если бы это произошло при иных обстоятельствах, допустим, в этом городе, где она живет сейчас, она… совершила бы такой поступок?

Какой надуманный вопрос, одернула она себя. О чем она себя спрашивает? Конечно. Она давно, с ранней юности, конструирует свою собственную жизнь сама. Она всегда хотела, чтобы в ее жизни было все, чему полагается в ней быть. Она хотела, чтобы в ее жизни был ребенок.

И он есть.

На душе Риты потеплело, она расслабилась и услышала за окном соловьиную трель сигнализации припаркованной поблизости машины.

Рита вытерла пот со лба. Ночник в палате слабо светил, но его света вполне хватило, чтобы высмотреть в своем прошлом вот этот честный ответ: она взяла Ванечку, зная, что для нее это единственно возможный вариант иметь сына.

21

У Саши Решетникова, который вернулся к себе в Нижний Новгород, времени было меньше, чем у Риты, но он то и дело ловил себя на мысли о ней и о Ванечке. Они вытеснили у него из головы даже Вилю и ее ребенка, точнее, их общего ребенка. То потрясающее открытие отошло на второй план из-за недавнего события, в котором он принял столь деятельное участие, словно стараясь вниманием к Рите и ее Ванечке возместить то, что, как оказывается, он недодал другой женщине и ее сыну.

Он снова и снова рассматривал фотографии, которые принесла в тот день Рита, и, глядя на нее, не понимал — как же могли ее считать некрасивой? Точеная фигурка, правильные черты лица, тонкие руки с букетиком цветов в них. И потом, та сцена в парке — это не был просто алкогольный туман. Он захотел ее тогда, значит, что-то его влекло к ней. Он помнит тот резкий запах… С тех пор Саша никогда и нигде его не ощущал.

А она… Надо же, она захотела, чтобы именно он был ее первым мужчиной. Так что же это выходит, она на самом деле была в него влюблена все годы? Иначе разве женщина станет хранить невинность до двадцати двух лет, чтобы отдать ее именно ему?

Нельзя сказать, что Саша помнил подробности произошедшего в ту ночь или чувства, которые испытал. Но что-то тогда она ему сказала, что-то такое, чего он не понял до конца. То ли про то, что она его догнала, нагнала, настигла… Или приманила? Или пасла?

Он покрутил головой — нет, ему не вспомнить. Слишком давно и слишком мало для него всегда значили слова женщин. Язык тела он понимал гораздо лучше.

Рука сама потянулась к телефону.

— Мама? Ну как вы там?

— О, мы просто превосходно. — Он давно не слышал такого бодрого голоса матери.