Прекрасная пастушка

— Шурик, у нас сегодня гость. Точнее, гостья.

— Ты что-то задумала, моя милая хитрая мамочка? — Саша вскинул брови. — Лучше сразу признавайся.

— Не волнуйся, ты ее знаешь. Рита Макеева. Твоя одноклассница как-то на днях позвонила, она хотела послать тебе фотографии.

— Какие фотографии? — изумился Саша.

— С вашей встречи. А я ей сказала, чтобы она не трудилась попусту — ну знаешь, идти на почту, тратить время, деньги. Я сказала, что ты сам приезжаешь. Поэтому пригласила ее зайти.

— Ну, это совсем другое дело. — Саша невольно почувствовал слабое удовольствие.

Интересно, о каких снимках идет речь? Он что-то не помнит, чтобы у кого-то была камера на последней встрече. Ну, разве, что скрытая, причем у самой Риты, хмыкнул он. Она стала такая крутая, поэтому ничего удивительного. Он опять ощутил легкое удовольствие, улыбнулся, вспомнив блестящую серебристую «восьмерку», из которой показались ее ноги в туфельках, потом короткая юбка и, наконец, все остальное, что было Ритой Макеевой. Новой, нынешней, непохожей на прежнюю.

— И что же гостям приготовила моя хлебосольная матушка?

— Как это — что? Персики.

— С каких это пор они растут у нас в саду?

— В саду не растут, глупый сынок мой. Я их делаю сама, на кухне.

— О, я помню… Как давно это было…

— Чаще надо заворачивать домой, мой блудный сын, — проворчала мать.

— Обещаю, теперь при первом удобном случае. Я стану вести оседлый образ жизни. Теперь не я еду к кофе, а кофе едет ко мне.

Он рассказал матери подробности о переменах в собственной карьере.

— Ну что ж, одобряю, — выслушав его, сказала мать. — Перемены главное начать, потом они сами за тебя возьмутся. Я надеюсь…

— Ну конечно надейся. Я давно не думаю, что надежды юношей питают.

— Ты имеешь наглость спорить с великим поэтом? — Мать свела брови, тем самым давая понять, что не позволит насмехаться над классиками.

— Сдаюсь! — Сын поднял руки.

— Вставай, Шурик. Неприлично, если гостья застанет тебя в постели.

Саша хмыкнул — это еще как сказать.

Но как только мать закрыла за собой дверь, он поднялся из постели, потянулся и потопал в ванную.

Он долго плескался, тер себя жесткой щеткой, мать никогда не держала ничего мягкого или нежного — тело должно закаляться, уверяла она и отца, и его, Шурика, с самого детства. Впрочем, не так уж она была не права потому, что сколько дорог пришлось пройти ему до сих пор, но никогда он не жаловался на здоровье.

На физическое, если говорить точнее. А вот с моральным… Что-то с ним в последнее время не то. После новостей о Виле ему до сих пор нехорошо.

И самое главное — ночные мысли о смерти. Вот уж о чем он никогда в жизни не думал. Да и потом, разве это не парадокс, не глупость — думать при жизни о смерти? При жизни надо думать о жизни.

Он еще раз полил себя ледяной водой, заплясав в ванне от полноты чувств, которые возникали у него всякий раз после подобной экзекуции, брызги разлетелись в разные стороны, а мать, как всегда и в прежние времена, заслышав его вой и топот, кинулась с увещеваниями:

— Ну что такое, Шурик… Ты меня так до инфаркта доведешь.

А он всегда отвечал фразой, ставшей их паролем:

— Здоровый дух — верный признак здорового тела.

И опять ответ матери, который он знал наизусть:

— Ты, как всегда, путаешь причину и следствие.

— Но до сих пор не заблудился!

Они оба смеялись, испытывая облегчение от общей памяти о прошлом.

Саша оделся в светлые летние брюки и голубую рубашку в полоску, выпил на кухне стакан мацони. Этот напиток мать делала сама уже много-много лет, ухитряясь где-то добывать специальную закваску.

— Ну вот, теперь пускай приходит гостья, — сказал он ставя в мойку стакан, по внутренней поверхности которого стекала белая влага.

— Ну ты как всегда! — заметила мать. — Ты не можешь его сполоснуть сам, да?

— Мама, у меня дома посудомоечная машина, прости, я по привычке.

— Но… — Мать только хотела что-то возразить, как в дверь позвонили.

Саша приложил руку к груди, тем самым принося свои извинения матери, и направился к двери. Он повернул ключ, открыл дверь.

Перед ним стояла тоненькая женщина в изумрудного цвета костюме.

Сердце внезапно дернулось. Тот самый цвет…

— Рита, да ты просто красотка! — Серафима Андреевна всплеснула руками в золотых кольцах, которые не крутились на пальцах и не сидели как вросшие навсегда. Кто-то к старости толстеет, кто-то худеет, а Серафима Андреевна осталась прежней. Нужна отменная сила воли, чтобы сохраниться до старости в прежней форме. У Серафимы Андреевны она была.

— Спасибо, — сдержанно улыбнулась Рита, но искренний восторг хозяйки ей понравился. Особенно ей понравилось то, как многозначительно Серафима Андреевна посмотрела на своего сына — мать приглашала его полюбоваться ею.

— Да уж пожалуйста, милая, — хмыкнула Серафима Андреевна и наклонила голову набок, как болотная курочка, которую недавно закончил делать Петрович для диорамы «Птицы нашего края». — Ты будто прямо вчера из Парижа. Я на днях смотрела ночную передачу о моде, и твой костюмчик… гм… — Она свела брови на переносице. — Я думаю, видела… в зале. — Заметив удивленный взгляд Риты, она поспешила объяснить: — Но ведь то, что на подиуме, нормальным женщинам носить невозможно. — Она вздернула подбородок.

Рита засмеялась:

— Я тоже так считаю. Но в Париже я никогда не была, зато жила на Чукотке почти десять лет, — добавила Рита, не желая ничем огорчать хозяйку дома.

— Что-то такое я слышала… — Серафима Андреевна наклонила голову, короткий хохолок на затылке качнулся, в солнечном свете из окна он казался совершенно прозрачным, и если посмотреть сквозь него, то будет виден клен, переросший этот этаж.

Действительно, подумала Рита, волосы с возрастом у людей редеют так же, как у всех млекопитающих, вспомнив вдруг о своей последней работе — она делала чучело кунички и здорово намучилась, животное оказалось в приличном возрасте. Поэтому пришлось ее засадить в дупло, чтобы не было видно, какая шерсть на всем теле зверька.

— Мама, дай гостье наконец пройти. Что ты ее держишь на пороге?

— Шурик прав, — кивнула она, и снова прическа Серафимы Андреевны показалась пышной — уловка мастера сработала: короткая стрижка зрительно обманывала. — Что бывает о-очень редко! — добавила мать и даже зажмурилась, чтобы подтвердить собственную неколебимость в сказанном. — Проходи, Рита.

— Ну, привет, Макушка. Ты такая… потрясающая, как… Входи, входи.

— Как кузнечик, — насмешливо бросила она, переступая через порог.