Превратности судьбы

– Вышивает в своей комнате, как вы велели.

– Идем.

Мать решительно потянула сына за обшлаг сюртука. Они поднялись на второй этаж и осторожно приблизились к двери светлицы. Там царила тишина. Михаил Павлович усмехнулся – маменька ошиблась. Сейчас он откроет дверь и увидит печальную Фро. Мишель резко дернул створки и невольно попятился. Комната была пуста, лишь в распахнутое окно лились звуки летнего полдня.

Агафоклея Алексеевна прошествовала к окошку и задумчиво посмотрела вниз.

– Я так и не смогла узнать, как ей удается отсюда выбираться. Даже Дмитрий, самый отчаянный из моих тройняшек, не решался отсюда спрыгнуть.

Мишель почувствовал себя одураченным и немедленно наполнился гневом.

– Уж в этом-то, маменька, я вам помогу разобраться. Причем, немедленно.

Он умчался легкой поступью, столь выгодно отличавшей всех Марковых при их атлетическом телосложении. Через мгновение Агафоклея Алексеевна услышала раскаты его несдерживаемого баса под сводами конюшни. Сын не обманул. Он притащил под окно к маменьке хлюпающего носом мальчишку. Михаил одной рукой держал за шкирку виноватого огольца, а в другой – легкую, узкую лесенку.

Итак, объяснялось все, действительно, просто.

– Степка! – госпожа Маркова чуть повысила свой не тихий голос. – Скажи Ивану, чтобы он тебя высек.

Вернувшись к матери, Михаил Павлович мрачно оповестил:

– Взяла Чалого и ускакала неизвестно куда. Без седла! Как простая крестьянка.

– Не драматизируй, крестьянка на лошади таких кровей – это нонсенс.

– Мaman! Почему вы не заперли её вместе с Анетой? Они всегда проказничают вместе.

– Потому, милый, – Агафоклея Алексеевна снисходительно улыбнулась, – что девочка боится темных помещений.

– Я вижу только один выход…. Нам нужно измыслить способ выдать Фро замуж.

– Вот и подумай, дорогой, что для этого нужно сделать.

– Как вы накажите Фро?

– Никак, – Агафоклея Алексеевна вновь улыбнулась. – Самое большое через час, Зизи будет у себя в комнате с прилежанием заниматься вышивкой. Я сделаю вид, что ничего не заметила.

– Господи, маменька, я не помню, чтобы вы были столь снисходительны ко мне или братьям.

– Девочек, мой милый, нужно лелеять.

– А как же Анета?

– Даю ей ещё полчаса для разрабатывания голосовых связок.

Глава 3

Бешкеков предался сну только утром. Всю ночь он гонял проигравшихся холопов купаться в Воскресенку.

Ночь была теплой, но бодрящая влага быстротечной речки и напитанный сыростью воздух, космами тумана выползавший из дремучего леса, раскинувшегося на несколько верст вокруг охотничьего домика, сделали свое дело: Прошка и Пафнутий не могли свести зуб на зуб. И когда заслышали храп графа, прикорнувшего прямо за столом среди рассыпавшихся карт, облегченно вздохнули.

– Помрет он. Долго не протянет, – зло сплюнув на пол, прошептал Пафнутий.

– Типун тебе на язык, анахфема, – заругался Прохор. – Молодой он еще, двадцатипяти годков отроду.

– Та… весь в деда пошел, – не унимался кучер, – тот тоже был гуляка первый и помер 30-ти годов. Правда, хоть детей нарожать успел. А наш-то, тьфу, беспутный. Одно только, что добрый… когда не пьяный…. Давай, поспим чудок, Проша. Не то, глядь, снова вскочит и блажить начнет.

– Жаниться ему пора, – зевая во весь рот, откликнулся Прохор. – Глядишь, блажь-то и пройдет.

Он притулился тут же, в горнице на узкой лавке, прикрыв лицо рукавом не слишком чистой рубахи. Что ни говори, когда Григорий Александрович в «веселье», времени следить за своим обличием совсем нету…

Пафнутий отправился к лошадям, и скоро из крепкого сарая, служащего конюшней, раздался могучий храп. Однако предаваться праздности кучеру удалось совсем недолго. Прошка поднял его через пару часов.

– Давай, Пафнутий, дуй в имение. Скажи Сомову: граф тута. Пусть снарядит харчей, да пару баб побойчее. Манефа старая уже, чтобы грязь тутошнюю разгонять.

Небольшое имение Ключово принадлежало некогда матери Бешкекова – Аглае Сегизмундовне. Приданое красавицы Грани, как называл её муж, было скромненьким. Скрипучий от старости дом и клочок земли, покрытый густым, неухоженным лесом – в общем, никакого толку Александр Львович, женившись на Ключевской, в нем не увидел. Оставив управляющего, домовитого мужика из местных по фамилии Сомов, благополучно забыл о своем новом приобретении. Небольшое оживление произошло, когда подрос Гриша. Летом Ключово оживало, принимая барыню с барчуком и многочисленной челядью. Еще позже был построен охотничий домик на берегу Воскресенки для потехи молодого барина, страстно полюбившего охоту. Много чего повидали стены избы веселого и разгульного, вот только сейчас, действительно, представляли собой место отбывания ссылки. Старый сторож, хранивший хозяйство в порядке, помер зимой, а Александр Львович не удосужился распорядиться о новом. То ли забыл в суетности дел, то ли не счел нужным.

Бешкеков проснулся ближе к полудню. Вернее сказать, слегка очнулся от пьяного дурмана, клубящегося в голове. Он быстро поднялся, расправив свое сильное тело одним мощным движением. Рядно, обвивавшее его торс, сползло, открывая дневному свету узкие бедра, мускулистые, длинные ноги.

– Пронька, одеваться, – скомандовал он привычно.

– Так, ваша светлость, все постирал. Не высохло.

– Что ж мне теперь, аки херувим порхать?

Хмуро сведенные брови графа дрогнули и он, неожиданно для слуги, захохотал.

– Можно и аки херувим, – поддакнул Прошка. – Все равно никого, окромя нас с вами, в округе нету.

– Найди хоть порты какие, чучело, раз ума не хватило задержаться дома, в Хлебенном до утра. Глядишь, батюшка с утра-то подобрел бы.

Нарядившись в серые груботканые портки, принадлежащие покойному деду Никифору, смотрителю охотничьего домика, которые Пронька отыскал, облазав сундуки, Григорий приблизился к накрытому столу, плотоядно облизываясь. Впрочем, удостоил он своим вниманием лишь сливянку, которую принял внутрь безо всякого почтения к своему благородному происхождению, то есть, осушив графин через горлышко. На закуску, состоящую из соленых огурцов, моченых яблок и хрустких груздей – все, что смог отыскать Прохор в просторном погребе – граф взглянул с отвращением.

– Прохор, ружье, – скомандовал Бешкеков.

– Зачем, ваш свет? – проглатывая слова, опасливо поинтересовался слуга, припоминая гулко хохотавшего Ефима.

– Уток стрелять.

– Какие утки, барин? Не сезон сейчас.

– Да? – Григорий качнулся, потеряв на секунду концентрацию. – Тогда собирай. – Он вытряхнул старательно разложенную снедь из глиняных мисок прямо на стол. – Собирай чашки.

– Зачем?

– Будешь кидать вверх, и кричать «кря!».

Нагруженные кухонной утварью, которая только попалась на глаза, они переправились на остров, расположенный посредине Воскресенки.