Презумпция виновности

«Мерседес» оказался темно-синим (причина смутных переживаний зятя), но без двигателя, который представители «Мерседеса» в Москве вывезли туда для капитального ремонта.

– Забери его в ГУВД, – сказал Георгиеву про успокоившегося зятя Кряжин. – Откатай пальцы, познакомься поближе. Чтобы в следующий раз узнавал через «глазок» в лицо.

Зять на это не возразил. Тесть велел ему прижать жопу и не быковать.

Подъехали к дому, который на отдаленной от центра города улице Кропоткина был действительно единственным красным.

Уже почти поднявшись до лифта, Кряжин вдруг остановился, и в спину его, не ожидая такого маневра, ткнулся Сидельников.

– Мне показалось или я не ошибся?

– Что? – глядя в глаза советника, в которых зажегся маленький огонек, уточнил Желябин.

– Машина, которая стоит с торца дома, – это темно-синий «Мерседес» с молдингами на кузове и черной решеткой радиатора?

Круто развернувшись, Сидельников в несколько прыжков достиг входной двери, распахнул ее, и в подъезд проник едва различимый шумок взревевшего невдалеке автомобильного двигателя.

– Черт!.. – вырвалось у Желябина, и он принялся лихорадочно искать по карманам телефон. Найдя, стал кричать в него о «перехвате», ориентировать собеседника на местности, но Кряжин вникать в подробности не стал. Уже через несколько секунд они были на третьем этаже, у того места, где должна была быть дверь восьмой квартиры…

Любовь… У Сашки она всегда стояла на последнем месте. Девчонок принимал, конечно. Некоторые даже задерживались, и бывало, что на неделю. Но вот той, которая могла бы раз – и навсегда… Такая до сих пор на его пути не встретилась. Еще в далекой юности, в автостроительном техникуме, он с однокашниками был на какой-то дискотеке и познакомился с девчушкой старше его на два года. До армии они встретились дважды, после армии еще пяток раз, а вот когда Сашка устроился в таксопарк и стал зашибать хорошую деньгу, Танька забылась. У той деньги никогда не стояли на передовых позициях. Она ценила чувства, не отягощенные дензнаками, презирала достаток и жила в мире своих книг, которых, слава богу, хватало с избытком. Библиотека, где она работала старшим библиотекарем, располагалась в центре города, в пяти минутах ходьбы от дома, и это все, что ей было нужно.

Впрочем, нет. Для полного довольства этой жизнью ей был нужен еще и тот, кто понимал бы ее и любил за то, что она любит книги и ценит чувства больше хрустящих купюр.

Но как, имея рост в сто пятьдесят сантиметров, очки и отсутствие каких-либо особенностей, влекущих мужчин с первого взгляда, заинтересовать и влюбить? Это было трудно. В библиотеку приходили то студенты с лицами, требующими ухода с применением противоугревых лосьонов, то грузноватые литераторы (да, да – такие были в Холмске!), сопящие над томиками Гумилева, как над тарелкой с кашей, то мнительные мужчины, на мужчин непохожие, то школьники, озадаченные социальными проблемами в «Войне и мире».

Сашка вновь всплыл перед ней, как подводная лодка, совершающая «прыжок дельфина», в начале декабря. Они встречались восемь раз – она считала, и он обещал прийти к ней встречать вместе Новый год. Она приготовила отбивные, купила вина, зажгла две свечи, Сашка не пришел. Правда, уже под утро позвонил и пьяным голосом сказал, что был вынужден срочно выйти на работу, потому как заболел напарник. Таня хоть и была библиотекарем, в реальном мире жила вполне осознанно и точно знала, что поскольку таксист не врач, не милиционер, не военный и не пожарный, то вызывать его срочно на работу для того, чтобы он в тоске листал журнал на стоянке такси у железнодорожного вокзала, вряд ли есть необходимость. Плакать она не стала. Выпила все вино, съела половину отбивных и два дня… плакала в подушку.

Он пришел пятого.

Потом шестого.

Седьмого.

И двенадцатого, после каждодневных встреч, Танька стала понимать, что ситуация очерчивается вполне определенной линией. Он оставался на ночь изредка, примерно раз в три дня. Смену работал в ночь, потом ночевал дома. Но бывал у нее каждый день, и не было случая, чтобы он, уходя, оставлял ее несчастной или разочарованной. Сегодня она позвонила ему сама, чем несказанно удивила и обрадовала. Сашке некуда было идти, и в суматохе последних часов он совершенно забыл о той, которая приютила бы его с удовольствием и взяла на полный пансион на все время его скитаний.

Таня позвонила, и он отметил, что женщина волнуется. Сегодня она звонила первой, чего не случалось никогда. И он отнес это за счет женского чутья, в существовании которого не раз убеждался. Он даже почти умилился, когда Танька спросила, когда он будет дома. Дома… Вот уж не думал, что когда-нибудь женский голос по телефону будет задавать ему такой вопрос. Когда он будет… После двенадцати он будет. Ночью.

Но приехал в одиннадцать с четвертью.

Он явился, пахнущий пивом, взбудораженный, со странным блеском в глазах.

История, честно рассказанная им (без той части, где присутствовали труп и кейс), Таньку захватила. Он ждал испуга, а увидел азарт.

– Ты с ума сошла? – рассердился он. – Дочиталась?

– Боже мой, Саша, – вдохновенно заговорила она, вселяя в Сашку горестную уверенность в том, что он напрасно распространил опасную для него информацию, – я никогда бы не подумала, что такое возможно здесь, в городке, знаменитом только тем, что в него не ступала нога ни Пушкина, ни царя, ни Наполеона, ни Президента России. – Она заломила в радости руки, давая Сашке почву для подозрения в ее сумасшествии. – У нас только один памятник, не считая Ленина, и он посвящен защитникам Севастополя! Одна мемориальная доска, и – садисту академику Павлову!

– Ты дура! – взревел Сашка. – Меня убить хотят!!

– Ты же не один, – резонно заметила она. – Нас двое.

Сашка чуть не завыл. Она действительно дура, если считает, что ему будет легче, если вместе с ним убьют и ее.

– Ты знаешь, во что я вляпался полчаса назад?

Она не знала.

– Я поймал на Волховской такси, Серегу Кащеева…

– Сережку? – подхватила она, вынимая из холодильника снедь. – Это курчавый такой, весельчак? – Она вспомнила, как он заезжал к «ним» выпить чаю.

– Да, это был такой курчавый весельчак. Сейчас он уже не веселится, хотя по-прежнему курчав. Сейчас он либо еще лежит на Волховской в своей машине, либо уже в морге. – Дотянувшись до ломтя хлеба, лежащего на тарелке, он зубами оттяпал полкуска. – Его машину обстреляли… какие-то мерзавцы… Если тебя это хоть немного успокоит… то на момент обстрела… в машине сидел еще и я. Просто так получилось, что гнались за мной, а мертв не я… Налей хоть чаю, что ли.

Дрогнувшей рукой она сняла свои очки, и глаза ее сразу стали маленькими и дикими.

– Как… За что его убили?

«Не надо было мне к ней приходить, – решительно подумал Сашка, – она действительно начиталась своих Коллинзов и Сенкевичей. Дура. За что его убили – спрашивает она меня, после того как я рассказал ей о том, что за мной охотятся. Хотя беллетристическая каша в ее голове, вообще-то, большой плюс. Если явятся менты, она скажет, что я приходил к ней, потому что я прихожу к ней всегда, и скоро мы собираемся пожениться».

– Таня, – чувствуя, что пауза затягивается, сказал он, – ты не будешь против, если я поживу у тебя несколько дней? – Хотел сказать недель, но не решился придать своей неуязвимости столь решительный вид.