Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата

В этих условиях промышленное производство в При­балтике быстро росло. В 1940 году в Латвии промышлен­ное производство увеличилось на 21% по сравнению с 1939 годом. За первые 4 месяца 1941 года промышленное производство Эстонии выросло на 64,9% по сравнению с первыми четырьмя месяцами 1940 года.

В результате расширения промышленного производст­ва число рабочих в промышленности Литвы выросло за год (июль 1940-го — июнь 1941 года) с 43 тысяч до 72 ты­сяч человек, или на 67,4%. Резко сократилась безработи­ца. К июлю 1940 года в Литве насчитывалось 70 тысяч без­работных, а к 9 мая 1941 года постоянной работой было обеспечено 55 800 бывших безработных. Если в январе 1940 года в Риге имелось 7082 безработных (из них 2/3 — высококвалифицированные рабочие), то на 1 января 1941 года в столице Латвии оставалось 900 безработных (сре­ди них — ни одного высококвалифицированного рабоче­го). Они получали высокие пособия. Рост промышленного производства в Эстонии привел к нехватке рабочей силы. В 1941 году биржи труда были закрыты из-за ликвидации безработицы.

В Прибалтике вводились социальные нормы, принятые во всем Советском Союзе. В трех республиках были вве­дены 8-часовой рабочий день, оплачиваемые отпуска. На промышленных предприятиях Латвии заработная плата поднялась до уровня ставок на аналогичных предприятиях Ленинграда. Осуществлялось уравнивание заработной платы женщин и мужчин. С 1 января 1941 года — установ­лены пособия для многодетных семей. Снизилась квартп­лата и оплата коммунальных услуг. 23 ноября 1940 года учреждалось бесплатное медицинское обслуживание.

Были приняты меры для быстрого развития образова­ния всех видов. К 1941 году в Литве имелось 186 тысяч не­грамотных и 228 тысяч малограмотных в возрасте от 14 до 50 лет. Для ликвидации неграмотности и малограмотно­сти создавались 8 народных университетов, а также шко­лы, курсы, охватившие 120 тысяч неграмотных и малогра­мотных.

Радикальные преобразования осуществлялись на селе. Земля была провозглашена общенародной собственно­стью. В трех республиках была установлена максимальная норма землепользования в 30 га. Земли, превышавшие эту норму, передавались в государственные земельные фонды. Всего в земельные фонды Литвы было передано 607,5 тысячи га. Значительная часть этих земель переда­валась безземельным или малоимущим сельским труже­никам, имевшим не более 8 га.

«Новоселам» выделяли наделы в пределах 10 га. В зе­мельные фонды Литвы поступило 201 722 заявления с просьбой выделить наделы. Обоснованными было при­знано 53,5% просьб. В результате землю получили 7099 батраков, 13 008 безземельных крестьян, 7274 мелких сельских арендатора, 3178 сельских ремесленников. При­бавку к своим наделам получили 41 906 малоземельных крестьянских хозяйств.

В Латвии землю получили 51 762 безземельных кресть­янина и 23 321 малоземельный крестьянин. 63% «новохо- зяев» были батраками и сельскохозяйственными рабочи­ми, 37% — арендаторами. «Новоселы» получали кредиты для обзаведения сельскохозяйственным инвентарем и се­менами. Одновременно был увеличен налог на хозяйства с нетрудовыми доходами на 25—50%.

Хотя коллективизация еще не развернулась, на селе создавались институты, известные в советском сельском хозяйстве. В 1940—1941 годах в Литве был создан 51 сов­хоз, 42 машинно-тракторные станции с 357 тракторами, а также 263 машинно-коннопрокатных пункта. Однако на со­циалистический сектор в сельском хозяйстве приходился лишь 1% всего производства. На долю наиболее крупных частных хозяйств с площадью в 20—30 га приходилось 37,2% земельной площади. То же самое происходило в Латвии и Эстонии.

Нет сомнения в том, что от этих экономических и со­циальных мероприятий выиграла значительная часть тру­дящихся города и деревни, особенно бедные и малоиму­щие. В то же время эти преобразования вызывали ярост­ное недовольство тех, кто от них пострадал. Крупные промышленники и торговцы переводили капитал за ру­беж, прекратили пополнять товарные и производствен­ные запасы. Это усугубило хозяйственные трудности в Прибалтике, которые возникли уже в июне 1940 года. Сразу же после июньских событий началась ажиотажная закупка продуктов, спекуляция ими, возникли перебои в снабжении.

Сопротивление оказывалось и аграрной реформе. Бо­гатые землевладельцы прибегали к фиктивным разделам хозяйств между своими родственниками. С помощью уг­роз, запугивания, распространения провокационных слу­хов они старались удержать батраков и крестьян-бедня­ков от подачи заявлений на получение земли. Кое-где вла­дельцы крупных хуторов стали разбазаривать или уничтожать скот, сельскохозяйственный инвентарь и уро­жай.

Успешному хозяйственному развитию мешал массо­вый приход на различные административные должности лиц, выдвигавшихся на руководящие посты из местных трудящихся или прибывших из различных районов СССР. Первые зачастую не имели ни опыта управленческой ра­боты, ни основательного образования. В начале 1941 года в Прибалтике только 4% руководителей предприятий в легкой промышленности имели высшее образование, а 64% лишь посещали начальные школы.

Приезжие (в Прибалтику наблюдался приток эстонцев, латышей, литовцев и лиц других национальностей из РСФСР) зачастую не понимали местной обстановки. Их число было весьма значительным. Так, став правящей, Компартия Эстонии быстро увеличила свои ряды — со 133 членов партии в июне 1940 года до 3732 к 1 июня 1941 года; 37% из общего состава КПЭ составляли вновь при­бывшие из других районов СССР.

В то время как руководящие посты в республиках При­балтики занимали члены коммунистических партий и со­чувствующие им лица, основную массу управленческого аппарата составляли служащие старого режима. В Литве к апрелю 1941 года 81,7% всех служащих наркомата финан­сов работали раньше в сметоновском Министерстве фи­нансов. 60% служащих Наркомата сельского хозяйства работали в соответствующем министерстве и до июля 1940 года.

Очевидный разрыв в профессионализме и идейно-по­литических взглядах между представителями различных звеньев управленческого аппарата был источником и мно­гочисленных конфликтов, и повышенной подозрительно­сти со стороны высшего руководства, и тихого саботажа, и умелой манипуляции действиями наркоматов со сторо­ны тех, кто сохранил верность прежнему строю. В «Исто­рии Литовской ССР» говорилось: «Часть руководящих хо­зяйственных работников... выполняла свои обязанности формально, устанавливала необоснованные нормы, со­знательно допускала ошибки, нанося вред делу».

В «Истории Литовской ССР» констатировалось: «По мере углубления социально-экономических преобразова­ний реакционные слои стали переходить к более актив­ным формам борьбы против \ ародной власти — вредите­льству, саботажу, антисоветской, националистической пропаганде».

Некоторые стороны новой жизни вызывали недоволь­ство и среди тех, кто на первых порах горячо поддерживал свержение прежних режимов. Распространение на новые территории социально-экономических условий, сущест­вовавших в Советской стране предвоенной поры, сопро­вождалось в Прибалтике повышением цен. Хотя в целом заработная плата промышленных рабочих выросла в три раза, по оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, наблюда­лось падение покупательной стоимости денег и исчезно­вение из магазинов ряда товаров. В начале 1941 года в Эстонии, например, покупательная стоимость средней зарплаты при покупке продовольственных товаров сокра­тилась на 15%, а при покупке тканей — на 65%.

Поскольку в условиях предвоенного 1940 года в СССР были приняты жесткие меры борьбы с нарушениями тру­довой дисциплины, они были распространены и на При­балтику. За опоздание на работу на двадцать минут или прогул рабочий полгода получал зарплату, пониженную на 25%. Уход с работы без разрешения администрации нака­зывался тюремным заключением.

Хотя, как свидетельствовали Р. Мисиунас и Р. Таагепе­ра, в Прибалтике «церковь не трогали», были отменены религиозные праздники. В школах была запрещена деяте­льность клерикальных детских организаций. «Начались вторжения в церковные службы «атеистических бригад», очевидно, перевыполнявших свои планы». В ответ многие католические священники развернули антисоветскую про­паганду. К ним присоединилась и часть местной интелли­генции.