Придорожная трава

Надо набраться смелости, встать и посмотреть, что там происходит. Ничего страшного там быть не может. Ника представила, как она встает и решительно направляется к двери. Распахивает ее и видит…

Нет, лучше не думать о том, что она может там увидеть. Иначе ей никогда не хватит духу подняться и выйти за дверь. Или наоборот? Лучше представить себе что-нибудь очень страшное, самое страшное, что только можно себе вообразить, и тогда реальность – даже если кто-то задумал напугать ее кошмарным маскарадом – не покажется такой ужасной. И вот тогда она посмотрит, кто это и спросит у него напрямую, зачем ему это надо.

Она еще раз сосредоточилась на том, как поднимется с постели и распахнет дверь. Но вместо человека в маске фантазия подсунула ей образ отвратительной горгульи с человеческими руками и собачьим телом и головой. Нет… Она никогда не решится…

Оттого, что ей не хватает сил перебороть свой страх, слезы потекли еще сильней, но она боялась настолько, что не посмела всхлипнуть.

Горгулий в природе не существует! Это глупые выдумки.

Ника попробовала собраться с силами еще раз. А потом еще. Она мысленно проделала этот короткий путь в темноте раз двадцать, но как только наставал момент для решительных действий, тело отказывалось подчиняться ей. Ну не сидеть же так до рассвета!

Надо сосчитать до десяти, перестать плакать и идти.

Она сосчитала до десяти. Потом до двадцати, а на тридцати расплакалась снова. Надо взять себя в руки! Неужели это так трудно? Неужели она настолько беспомощна? Хватит считать, надо просто вставать и идти. Ника решительно откинула плед, но тут же замерла и натянула его обратно на подбородок. Это невозможно страшно! Это настолько страшно, что у нее стучат зубы.

Ну нет, она не позволит запугать себя до потери здравого смысла! Она сейчас же встанет, и поймает за руку того, кто устроил это представление! И тогда ему мало не покажется, он увидит, что такое разъяренная тигрица. Тигрица, а не кролик, трясущийся в своей норе.

Ника села на постели, опустив ноги на пол, нащупала мягкие меховые тапочки, встала и на цыпочках двинулась к двери – теперь главное не спугнуть того, кто притаился в коридоре. И надо бы взять в руки что-нибудь тяжелое. Хоть бы и фен, лежащий на зеркале. Она подхватила его за провод, который накрутила на руку. Если такую штуку обрушить кому-нибудь на голову, не так уж получится слабо. Только бы не остановится! Только бы не испугаться снова!

Она замерла у выхода из комнаты и прислушалась, придвинув ухо к косяку. Да это наверняка Азат! Кто еще может глодать кость с таким упоением и аппетитом? Ника на всякий случай покрепче сжала в руке провод от фена и рывком распахнула дверь.

За дверью было пусто и тихо…

Ни собак, ни горгулий. Никто не глодал костей у нее на пороге. Ника обмерла и попятилась. Тишина, звенящая, надменная и неподвижная, обложила ее со всех сторон, заталкивая обратно в комнату. Она поспешно захлопнула дверь и закрыла ее на задвижку. И придвинула к ней массивную тумбочку, стоящую перед зеркалом. Ей не пришло в голову, что можно зажечь свет, Ника бросилась на кровать, забилась под одеяло, зажав уши подушкой, и замерла, боясь шевельнуться. Сколько времени она пролежала так, не двигаясь и еле дыша, сказать ей было трудно. И только когда солнце поднялось над лесом и пение птиц разогнало обволакивающую тишину, она, наконец, забылась тревожным и зыбким сном.

Ника едва не опоздала к прибытию самолета и гнала машину с непозволительной скоростью. Конечно, девочки бы не растерялись, они были приучены к самостоятельности, но все равно, заставлять их ждать ее в аэропорту не стоило. Она вбежала в зал для встречающих в ту секунду, когда ее близняшки показались на его пороге с противоположной стороны.

– Мама! – хором крикнули они, оглядевшись, сияя радостными улыбками.

Ника старалась воспитывать их сдержанными в проявлении чувств, как подобает женщинам высокого социального положения, девчонки же, напротив, росли шумными, эмоциональными и искренними. Но на этот раз она и сама не удержалась, кинувшись им навстречу – за пять месяцев разлуки она столько раз представляла эту встречу, которая оказалась куда как более волнующей и счастливой.

– Марта! Майя! – Ника прижала к себе дочерей, целуя их белые головки.

Девочки вытянулись с зимы, но в них еще не появилась подростковая угловатость, и сохранилось детское очарование. Длинными чуть нескладными ножками и широко распахнутыми глазами они напоминали оленят, с любопытством глядящих на мир. Они унаследовали от Ники то, что она называла «породой» – в них уже проглядывали будущие совершенные пропорции, правильные черты лица, оленья грация движений. И от отца им досталось самое лучшее, что в нем для этого нашлось – легкие светлые волосы, которые вились, впрочем, так же как у матери.

Ника прекрасно знала, что никто не может различить ее девочек, окружающим они всегда казались абсолютно одинаковыми. Она же с самого их рождения знала, кто из них кто. Это было трудно объяснить, сколько у нее не спрашивали, по каким приметам она их различает. У Марты слегка другой взгляд, быстрый и короткий. Она смелей и напористей Майи, наверное, потому что старше ее на несколько минут. И губы Майи сложены совсем не так, мягче и круглей. Неуловимая для посторонних разница всегда бросалась Нике в глаза. Алексей же научился различать детей не сразу, но и он имел свои особые приметы, более простые и понятные мужскому глазу.

Алексей обожал дочерей. Отношение его к Нике всегда было ровным и спокойным, он, скорей, ценил ее как дорогую и красивую вещь, украшение его жизни, что, впрочем, нисколько не мешало ему уважать ее и прислушиваться к ее мнению. Дети же превращали довольно равнодушного и эгоистичного Алексея в пылкого и трепетного папашу, готового исполнять любые прихоти своих очаровательных дочурок. Ника скучала, играя с детьми, и делала это, скорей, в воспитательных целях, Алексей же готов был возиться с ними до бесконечности. Может, поэтому среди их игрушек чаще обнаруживались радиоуправляемые машинки, железная дорога, роботы-трансформеры и конструкторы, чем куклы.

Ника прикладывала множество усилий к тому, чтобы дети не выросли избалованными и капризными, Алексей же не видел в этом ничего дурного, чем невероятно ее раздражал. Однако, жаловаться ей было не на что – девочки росли мягкими и покладистыми, несмотря на проказы и природную живость. И воспитатели из частной школы обычно хвалили их и восхищались их способностями, о чем регулярно писали родителям. Алексея эти письма приводили в восторг, Ника же рассматривала их скептически – безусловно, в хороших школах принято радовать родителей успехами детей и своими силами справляться с возникающими проблемами.

Всю дорогу до долины близняшки наперебой рассказывали ей о школе, учителях и одноклассниках, и Ника слушала их вполуха, тем более ее комментариев они не требовали, а ей это было не слишком интересно. Вот вечером приедет Алексей и выслушает их внимательно и с интересом. Ника же просто радовалась их щебету, солнечной дороге и чувствовала, как приподнятое настроение детей передается ей самой. Ночные кошмары показались ей наваждением, странной фантазией, не заслуживающей серьезного внимания.<