Приключения сомнамбулы. Том 2

Но в садах Боболи наступало всё же отдохновение. Во рту ещё держался вкус пыли, когда запели птицы… лимонные деревца в кадках, зелёные шпалеры, осыпанные пахучими белыми цветами; я поднимался с террасы на террасу, вдыхал аромат разогретой мирты, и вот, взобрался на видовую площадку форта Бельведер, на ней как раз поливали высаженные пионы… зубчатая стена из серых глыб с рыхлым пятном плюща, довольно высокая башня…

действительно, Бельведер!

Как описать весенние тосканские краски? Тона приглушённые – жарко, а весна не разгулялась. Зеленоватые склоны в серебристой дымке масличных рощиц, туманно-сизые, голые ещё леса на горах, щёточки прозрачных деревьев по гребням; зацветают в садах абрикосы, белые, розовые, всё размыто… дивный колорит непрерывной картины, которая бежала в окне вагона, когда поезд приближался к Флоренции. Теперь же обобщённый пейзаж, словно специально для меня собрал всё самое характерное для Тосканы, все природные черты её и оттенки вновь передо мной, на остановленном полотне: в лощине под отвесной стеной форта, и повыше лощины, на откосах холма, выраставшего напротив, я увидел и пушистое серебро олив на жёлто-зелёном бугристом фоне, и цепочки разновысоких кипарисов, одинокую пинию… слоисто, один поверх другого, рассекали холм бруски-домики с пепельными стенами, неровными красновато-бурыми полосками черепицы – и синева далёкой вершины затекала в просвет меж краем холма и небом.

Манила извилистая дорожка. Я тотчас позабыл о намерении побывать в музейных покоях палаццо Питти, позабыв о Палатинской галерее с Джорджоне и Рафаэлем, сбежал по крутым ступенькам.

Охранник, дремавший у ворот форта, щёлкнул замком калитки.

Так-так, эмоции через край, – Соснин пропустил абзац, терпеть не мог растянутые описания природы.

Так-так, – …над дорожкой сомкнулись шапки молодых пиний, дорожка расширилась, вскоре превратилась в проезжий, присыпанный гравием серпантин.

Всё чаще попадались открытые экипажи.

музыкальный момент

Мне сверху видно всё, ты так и знай… – напоминало радио.

вверх, вверх (из картины в картину)

С петель серпантина я едва успевал фотографировать, слишком неожиданно сменялись картины. Густые, с размытыми краями лиловые тени ложились поперёк дороги, вспыхивали тут и там солнечной жёлтизной поросшие травой склоны, жирно проштрихованные тенями наклонных стволов, ещё один плавный изгиб: подпорная стена, вал жёстколистных стриженых кустов, растрескавшийся парапет, просвет неба и – клочья хвои, мягкие, как облака.

Качну серебряным тебе крылом…

Ещё одна петля, ещё.

Получится ли этот правдиво-благостный снимок? – винтовая спираль дороги, густо затенённая каменная дуга спереди, поодаль – пригорок с наклонной пинией, слева – разлапистое дерево, сплетения ветвей его, протянувшихся над дорогой, проткнул клинок-кипарис, а между пинией и кипарисом, за тёмно-зелёными купами, за рекой, как в чудесном окне – подрумяненная, выписанная солнцем Флоренция. И розовато-красный купол, бело-розовый торчок кампанилы, и над распластанными крышами – две прозрачные волны гор: синеватая, голубая.

Ещё петля.

В прошлый раз, когда я поднялся сюда, на видовую террасу с довольно-таки противным памятником Микеланджело, в котором соединили, скопировав в бронзе, его мраморные творения во главе с Давидом, дымка, как вуаль лицо, накрывала город, а памятник… уж так расстарались благодарные потомки, что и смотреть стыдно… у памятника сгрудились экипажи, толпились люди. Да, вчера дымка окутывала город, он будто бы растворялся, а сейчас, при прозрачном воздухе… Бледно-зелёная лента Арно, слегка сужавшаяся у Понто Веккио, чёткие солнечные фасады вдоль набережной, над ними – до сине-голубых гор – свето-теневой серовато-розовый слоистый монолит стен и крыш. Рим, необозримый Рим, когда я прохаживался по Пинчо, лежал, обесцвеченный, казалось мне, совсем рядом, у самых ног. А цветисто-нарядная Флоренция, вся она, охватываемая одним взглядом сверху, от меня удалялась.

Лестница, снова серпантин. И снова терраса, вчера на неё я не поднимался; каре кипарисов, стриженых лавров, площадка с мраморными могильными плитами, склепами, ветви цветущих кустов накрывают далёкие крыши, плывущий над ними купол.

вершина?

Ещё один – последний? – лестничный марш вёл к церкви Сан-Миниато-аль-Монте, бело-мраморной, с зеленоватым графическим фасадным узором, плоской накладной аркадой, скатами крыши над боковыми нефами, вторящими уклонам фронтона. Никаких сомнений! – неумелая искренность не противоречила тончайшему замыслу.

– Орёл, взлетевший на тимпан, это гербовой символ гильдии суконщиков, гильдия финансировала и содержала затем… мозаика под фронтоном изображает… внутри церкви мы увидим крипту с мощами Святого Миниато и капеллу распятия, того самого распятия, которое кивнуло мученику-Миниато, когда он, обезглавленный, отказался от кровной мести… капеллу создал Микелоцци по заказу Пьеро-подагрика, сына Козимо старшего… – группка солидных престарелых англичан, ведомая смуглым вспотевшим толстяком-гидом в широкополой шляпе, медленно поднималась по лестнице.

А я спускался.

где проводился разбор полётов

Гостиница моя была в квартале от английского кладбища, которое Тирц – по-моему, незаслуженно – назвал манерным каменным вазоном с кипарисами и белевшими меж стволов надгробиями; но я обычно направлялся в другую сторону, сворачивал на via de Colonna и… это стал мой привычный путь.

«Liliana» – романтическое имя или символ цветочного города? Что за прелесть моя гостиница! Посмотреть с улицы – неприметный трёхэтажный дом из серого зашлифованного известняка, с солидным цоколем, накладным порталом. Тускловатая уменьшенная копия знаменитых палаццо. Но какое загадочное разнообразие внутренних пространств! – лестницы, лестнички, упиравшиеся ступеньками в сиротливую дверцу какого-нибудь малюсенького номера-кельи, коридоры с изломами, увешанные гербариями под стёклами, сценами публичных казней на площади Синьории, фривольными гравюрками – на них преимущественно усердствовали карлики-шуты, залезающие жеманным дамам под кринолины. Коридоры направляли постояльцев, озадаченных столь причудливой изобразительной смесью на стенах, в двухсветные неведомого назначения залы с балюстрадками, балкончиками и мостиками-связками между коридорными отростками. Из вестибюля широкая стеклянная дверь с надраенной до блеска латунной ручкой вела в искусно озеленённый дворик – крохотный альпинарий, клумбы и кусты, островок диких зарослей, окаймлённый дорожкой из белого гравия. И всё это – под большой магнолией, её ветка достаёт и до окна номера, где я пишу. А каков фасад, смотрящий во дворик, свободный и живописный, будто фасад загородного дома! – жёлтая штукатурка и полосатые зелёные ставни, длинный, почти во весь фасад, балкон-галерея с черепичным навесом, цветами в больших и малых горшках.

Когда я попил чаю в буфетной, портье вручил мне письмо.

Синьор Мальдини назначал встречу на послезавтра.

Отлично! На завтра у меня были другие планы.

Сиена, 4 апреля 1914 года

Проехали Сан-Джаминьяно; над красно-коричневой землёй – пухлая полоса тумана, из неё торчали серые разновысокие башни. После поезда опять цепочка картин. На сей раз дивные пейзажи вписывались в разрывы между домами – охристыми кубиками с окошками под слегка наклонными крышами…

Свежезазеленевший пологий холм до самого неба, спереди – проплешины земли, соломенный клин, чёрные пики кипарисов вдоль дороги с глубокими колёсными колеями.

Двуглавый холм с деревенькою в седловине, контурной опушкой кустов, сбегающими к каменистой тропе грядками виноградника.

Оливы, оливы на желтовато-красной ряби зацвётшего луга, как серебро на червонном золоте, и холм, затянутый сиреневой тенью, на холме – развалины крепости.