Приключения сомнамбулы. Том 2

И на всех этих живых картинах – сине-голубые горы.

Череда брызжущих весной тосканских пейзажей привела меня к крепостным воротам, я очутился в темноватом каменном городе-лабиринте, по первому впечатлению – скорее северогерманском или скандинавском, чем итальянском. Воображая, как бы выглядела с птичьего полёта эта опутавшая холмы сеть произвольно пересекающихся ущелий, я шёл по мощно изгибавшейся, охватывая бок холма, неширокой улице с высокими сумрачными домами, – вот странность, так странность! – излучавшими, в отличие от флорентийских домов, какое-то приветливое тепло. Улица была довольно оживлённая, с лавками, но повсюду, куда ни посмотри, взгляд упирался в камень: гладкий ли, шероховатый, рваный – на мостовой, тротуарах, фасадах, словно весь город был высечен в поигрывающем фактурами и оттенками монолите – графитно-серый дом из тёсаного камня мог соседствовать с красновато-бурым, из пористых, как армянский туф, блоков, однако отличия улавливались действительно лишь в фактурах, оттенках, даже черепица была такого же, как многие фасады, бурого цвета. Эта обволакивающая мрачноватая монохромность – сдержанную палитру дополняли чёрные, коричневые и густо-зелёные мазки ставень – вливалась и в поперечные улочки, уходившие вверх-вниз от улицы, по которой я шёл, уже и не очень-то надеясь на избавление от замкнутости; улица оказалась длинной, вопреки изгибам и ответвлениям, довольно-таки монотонной, вполне способной утомить взгляд, к тому же придавливало крыши пасмурное небо, дул ветер… даже закапал дождь… пока я вспоминал, как продрог по пути к римским воротам Святого Себастьяна, как прижимался к бесконечному каменному забору на нещадно продуваемой холодным ветром улице-коридоре, за очередным поворотом возникла арка, пробитая в одном из домов, из-под арки заструился свет.

брешь

Я свернул.

Вниз вела крутая лестница, расположенная под домом, за лестницей… не только тёмный каменный дом, всё то, что я до сих пор знал и видел, пробила навылет эта засветившаяся вдруг арка!

Я ощутил волшебную подъёмную силу.

Тут и прореха в туче расползлась, меня ослепило солнце.

восторг бессмысленно сдерживать, когда попадаешь на piazza del Campo

Встретил мой первый взгляд чуть вогнутый красно-серый ступенчатый фасад палаццо Пубблико с зубчатой короной и стройной, асимметрично взметнувшейся, как факел с белокаменным пламенем, башней, взгляд было не отвести от ряда стрельчатых арок-кокошников над окнами первого этажа-цоколя, приставной ли капеллы, пышного крыльца-балдахина… и туда же, к высокому, с рядами окон цоколю ратуши, ниспадало декоративными розовыми клиньями мощение полукруглой площади…

Площадь на склоне!

Когда-то читал об этом чуде, недоверчиво рассматривал на книжных страницах фото. Здесь, кажется, проводятся по праздникам скачки. Площадь-ипподром с трибуной под каменным балдахином?

Откуда же вылетают лошади? Из щелевидных, выводивших к нижнему уровню площади улиц? Сейчас дул из тех улиц ветер.

Рядом со мною гид сказал по-немецки – площадь-раковина.

А я увидел зал с амфитеатром под открытым небом.

Фасад палаццо Пубблико – занавес, седовато-красные фасады готических дворцов, сомкнутые, охватывающие амфитеатр по дуге – театральные яруса с ложами. Потеплело, ветер унялся, но я дрожал от нетерпения, как в детстве, когда дожидался перед спектаклем подъёма занавеса.

напрашивались сравнения

Образ Сиены? Это – суровая ясность.

Но я забежал вперёд.

Мне и к концу дня трудно поверить в то, что я невольно переломил избитую схему восприятия, избежал в Сиене первоначальных недоумений, которыми особенно донимала меня замкнутая, ревниво ограждавшая свои художественные секреты Флоренция, где – как, впрочем, и в Риме тоже – болтливы были лишь гиды; о, проводники по воплотившейся в священных камнях, запутанной, как флорентийской, так и римской истории, по сути демонстрировали равнодушие к подспудным художественным движениям. Озабоченные исключительно закручиванием интриг – трагических или фарсовых, но непременно эффектных – они сводили далёкие жизни правителей и художников к борьбе злодейств и сказочных подвигов, что, впрочем, было вполне естественно в устах тех, кому ничего не грозило за завлекательное расцвечивание и выбалтывание чужих тайн. Однако в Сиене, которую исторические бури тоже не миновали, голоса гидов, доносившиеся до меня на площади, в гулких залах палаццо Пубблико или в соборе, звучали сдержанно и спокойно, в них не улавливалось никакой экзальтации, сама же Сиена была столь цельной и выразительной, что впечатления от увиденного и без специальных объяснений, возможно, что и вопреки им, быстро обретали прочность, определённость.

капнул дёгтем

Небольшой прямоугольный фонтан с лепными бортами, врезанный в верхнюю террасу площади, на мой вкус не удался – не отвечал её размерам и форме.

слепой восторг зрителя (смакующего кровавое кьянти, внимающего героике прошлого) кое-как переводился в подробности и обобщения, сопровождался дополнительными сравнениями

Образ Сиены – это суровая ясность. В прихотливо высеченном и иссечённом улицами пластическом монолите два разнесённых полюса притяжения – площадь и собор; суровая и ясная, Сиена захватывает вся, целиком, не оставляя для глаз никаких побочных увёрток; впечатления не распыляются, город будто бы окидывается взглядом, как единая пространственная скульптура; с площади, от башни палаццо Пубблико, можно увидеть над пониженной – специально в этом месте пониженной? – дугой красноватых дворцов далёкую бело-зелёную кампанилу.

Перед сиенским кафедральным собором, к которому, как и прежде к площади, я шёл по изогнутому каменному ущелью, я наспех сплёл простенькую цепочку стилевой эволюции – Орвието, Сиена, Флоренция; готическую заострённость мало-помалу смягчал и размывал ренессанс.

Сиенский собор поражал скульптурно-узорчатой роскошью лицевого готического фасада из резного бело-зелёного мрамора, какой-то архаической врезкой купола в приподнятый, подпёртый с двух сторон контрфорсами объём главного нефа, проколовшей крышу бокового нефа кампанилой, такой же, как фасады, бело-зелёной, почему-то равномерно-полосатой, будто ткань, из которой шьют одежду для арестантов, но до чего же роскошным было исполосованное зелёным мрамором, с обильной позолотой, белое внутренее убранство! Сиена с Флоренцией соперничали, раннее великолепие сиенского собора не могло не усиливать ревности флорентийцев, чересчур болезненных патриотов. И Санта-Марие-дель-Фьёре, конечно же, надлежало превзойти достижения сиенцев масштабом крестового плана, невиданным досель куполом! А сиенцам тем временем становилось тесно в своём кафедральном соборе, вознамерились добавить к нему громадный поперечный неф, к работам привлекли прославленного своего зодчего, строителя орвиетского храма. Увы, фантастическому проекту помешали чума и землетрясение, опустошившие казну, о высокомерном замысле том сейчас лишь напоминали контрастирующие яркостью с приглушённым городским колоритом руины, я долго простоял на ветру – красные стены с исполинскими белыми аркадами, сквозными и накладными, накрывал небесный свод, в высоких сквозных синих проёмах торцевой стены недоконченного поперечного нефа проплывали облака… но и разрушительных сил оказалось мало, давным-давно поверженная Сиена, чей собор веками гранился, словно цельная драгоценность, и по многосложной, изысканной своей завершённости на мой взгляд так и остался непревзойдённым, получила ещё один запоздалый удар – ироничный финал исторического соперничества? – псевдоготический мраморный узор, которым одурманенные патриотизмом флорентийцы изукрасили недавно фасад своего Собора; позаимствовали у сиенцев декоративные мотивы, детали, ложными окнами снабдили пилястры, чтобы прокричать последнее победное слово.

– Синьор, ещё кьянти? С виноградника у Сан-Джаминьяно, такого вам не подадут во Флоренции.

Я кивнул и радостно осмотрелся, словно всё ещё не верил, что сейчас, здесь, мне не приходится мучительно докапываться до смыслов увиденного – замотавшись шерстяным шарфом, я пишу в кафе на piazza del Campo, столики расставлены по верхнему поясу амфитеатра, вот и арка, та самая, из-под неё я попал сюда – арка под Loggia della Mercanzia; маркизы, столики не снижают эффекта зрелища, которым я упиваюсь.

Так, дальше.

Официант склонился, сказал, мешая английские и французские слова. – Виноградник старый, многое помнит: в тех краях мы разбили флорентийское войско, землю глубоко пропитала кровь, саблями порубили и тех, кто хотел сдаваться, разорвали в клочья вражеские знамёна, одно знамя привязали к хвосту осла…

Не знаю, как пропитка почвы кровью флорентийцев повлияла на вкус вина, и, правда, отличного.

– И потом мы праздновали поражения Флоренции, как свои победы, там понаставили папских виселиц, испанцы, приведённые Карлом У, отсекали головы на плахах, а мы… мы добились свободы, – статный, высокого роста, он распрямился, гордо выкатил грудь, – мы восстали против испанского гарнизона, изгнали… наши доблестные воины поднялись на крепостные стены, чтобы проводить неприятелей.

– Но испанцы вернулись.

– Вернулись… флорентийцы сами не смогли бы справиться с нами, испанская пехота разбила нашу… испанцы осадили Сиену, мы сопротивлялись, жертвовали собой, – в тёмно-карих глазах его заблестели слёзы, – испанцы ворвались в город, разрушили древние боевые башни, – обвёл рукой зардевшиеся фасады, – синьор, дворцы невредимы, но над ними высились башни, посмотрите на наши башни, они сохранились на фресках в библиотеке собора, теперь есть только одна, вот эта… мы многое, синьор, потеряли, но красота осталась и, верю, останется в вашем сердце.

Длинная тень от стройной башни палаццо Пубблико ползла по закатной площади, по разбитому на клиновидные сектора полукругу её солнечного циферблата.

Фасад палаццо Пубблико потемнел, боковая грань башни, фасады, охватывавшие дугой площадь, горели. Я допивал вино.

Флоренция, 5 апреля 1914 года

Чем быстрее истекает время, которое мне отпущено на Флоренцию, тем дотошнее хочется записать впечатления предпоследнего, затем последнего дня… А послезавтра я галопом обегу Лукку, Пизу и буду доканчивать тосканскую главу в вечернем поезде, возвращаясь в Рим.