Приручить Сатану

— Может быть. В последнее время меня часто посещают кошмары. Слишком часто, — она промокнула платком уголки глаз и тихо добавила: — Я медленно, но верно схожу с ума. Опять. А сходить с ума, Саваоф Теодорович, не очень весело, особенно, когда на кон поставлена такая большая цена.

Саваоф Теодорович промолчал, опустив глаза в пол, и на какое-то мгновение в них даже промелькнул страх, но это мгновение было настолько коротким и мимолётным, что больше походило на полупрозрачную тень или отблеск, а не на настоящее чувство.

— Кстати, — сказала вдруг Ева, когда тишина в комнате затянулась, — перед моим уходом Вы обратились ко мне на «ты».

— О, прошу прощения, чистая случайность, — Саваоф Теодорович нервно поправил волосы и отвернулся в другую сторону. — Я забылся. Больше такого не повторится.

— Да нет, я не против.

В детской ещё на некоторое время повисла тишина, но это была не тишина, когда никто не знает, что сказать, а тишина, когда говорящие вдруг глубоко задумались каждый о своём и не замечают обоюдного молчания. Ада как ни в чём не бывало играла в свою любимую железную дорогу, перевозя с одной станции на другую несомненно бесценный груз. Ева бессознательно наблюдала за её игрой, параллельно рассматривая игрушку: высокие крутые горы обрамляли скалистым обручем одну половину игрового поля, а на другой, сверкая синевой, пенилось чернильное море; железная дорога сначала шла серпантином и обвивала горные склоны, словно змея, а затем, пересекая бурный речной поток по каменному мосту, спускалась в долину; от станции до набережной протянулся вечнозелёный сад, изрезанный узкими мощёнными дорожками, а дальше, на маленьком кусочке бескрайнего моря, качался белый кораблик. Белый кораблик…

— Давайте я подвезу Вас до дома.

Ехали тоже молча. Саваоф Теодорович предпринимал несколько попыток начать разговор, но, заметив особенно глубокую задумчивость своей спутницы, оставил её, всецело переключаясь на дорогу. А Ева думала вот о чём: её снова посетило это неприятное чувство, когда что-то кажется очень знакомым, но никак не получается его вспомнить, и теперь Ева с завидной настойчивостью копалась в своей памяти. Уже лёжа в постели поздним вечером, она усердно старалась понять, что напоминает ей этот сад, и не могла, отчего поневоле начинала злиться, а в голове всё крутилась и крутилась эта загадочная фраза: «Белый кораблик… Белый кораблик…»

*длинная накидка без рукавов, которая была распространена в 19 веке

Глава 14. Принцесса на горошине

«Белый кораблик…»

Это было первое, о чём подумала Ева, когда проснулась среди ночи. Часы показывали половину одиннадцатого вечера — она задремала всего на пятнадцать минут. С неудовольствием перевернувшись на другой бок, чтобы не видеть эти противные часы, Ева крепко закрыла глаза и попыталась снова заснуть. Вышло скверно, потому что из головы не хотели идти знакомство с близнецами, серая в яблоках лошадь и монстр из старых страшилок. Она чувствовала, что мысли, словно бельё в барабане стиральной машины, без остановки крутятся в сознании в хаотичном порядке и совершенно не хотят складываться в единую картину, но она ничего не может с этим сделать. Ева услышала, как пробили где-то в коридоре напольные часы. Один. Два. Три. Четыре. Пять… Девять… Одиннадцать.

Ева снова перевернулась и приоткрыла глаза. Сначала она не видела ничего, кроме чёрного неопределённого пространства вокруг себя, но затем постепенно начали вырисовываться некоторые черты: вот рабочий стол прямо у окна, вот шкаф в другом углу комнаты, вот тусклый жёлтый свет от высокого фонаря, что долетает до двенадцатого этажа лишь размытым отблеском… А вот чья-то рука, отделившаяся от темноты, совершенно чёрная, нечеловеческая, тянется к немытому стеклу, скребёт по нему своими длинными когтями, так и просится внутрь. Еве почему-то не было страшно: так иногда бывает в ночных кошмарах, когда приходит осознание сна и появляется скорее интерес, чем ужас. Она с любопытством проследила за рукой, которая, безуспешно попытавшись найти лазейку, проползла вдоль подоконника и скрылась из поля зрения.

Ева перевернулась на спину и медленно опустила веки. Перед глазами тут же предстал образ Саваофа Теодоровича, почему-то сидящего в купе плацкартного вагона с утренней газетой в руках. В воображении Евы на нём была графитового цвета рубашка с закатанными до локтя рукавами, чёрные классические брюки, лакированные туфли; смоляные волосы, зачёсанные назад, влажным шёлком блестели на солнце, и лукавые глаза цвета гречишного мёда светились изнутри тёмным янтарём. Саваоф Теодорович скупо улыбался ей одним поднятым уголком губ, но Ева чувствовала, что он сдерживает себя и на самом деле готов добродушно рассмеяться над чем-то — может быть, над её наивными предположениями, может быть, над чьей-то удачной шуткой, — но рассмеяться искренне, так, как он делал довольно редко. Ева представила его низкий, раскатистый смех и сама невольно улыбнулась; ей даже показалось, что он прозвучал здесь, в её комнате, однако, к некоторому её сожалению, она была пуста. Воображение!

Ева нетерпеливо прогнулась в спине и снова перевернулась на бок: что-то мешало ей спать как обычно и очень неприятно упиралось куда-то в позвоночник, отчего он болел, словно после чьего-то сильного удара. Девушка провела ладонью по простыне, однако никаких посторонних предметов не обнаружила и с досадой пощупала ноющую спину: такое ощущение, что там синяк. Откуда он взялся и был ли он там вообще, Ева сказать не могла, поэтому ей ничего не оставалось делать, кроме как пытаться игнорировать тупую боль в спине.

Дабы отвлечься от неприятных навязчивых ощущений, Ева закрыла глаза и представила себя плывущей по белому бескрайнему озеру. Маленькая лодочка, на дне которой она лежала, едва-едва покачивалась из стороны в сторону на почти не ощутимых волнах. Казалось, один неосторожный вздох — и лодка перевернётся, опрокинет в чёрно-белые глубины вод её хрупкую прозрачную душу. Далёкие очертания берегов потерялись в белом густом тумане, практически слились с низким белым небом и теперь виднелись тоненькой ниточкой где-то на горизонте, а под белой поверхностью озера чернела бездонной пропастью навсегда уснувшая вода. Тишина. Такая тишина, что Ева слышала тихие всплески волн, когда те, будто случайно, ударялись в борта лодки и сразу, ласково извиняясь, подавались обратно в бескрайние чёрно-белые просторы.

Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Озеро постепенно рассеялось, исчезли полупрозрачные берега, куда-то провалились бесшумным водопадом тонны воды, жёсткое деревянное дно лодки превратилось в мягкую тёплую постель, а пресный речной воздух исчез, как по щелчку пальцев, и остался в сознании лишь иллюзией, которую уже никто и никогда не воспроизведёт на свет повторно.

В дальнем углу комнаты, наполненном густой ночной сажей, стоял чей-то силуэт. Он стоял спиной к девушке, неподвижно, задумчиво, словно и не спешил никуда уходить, и Ева не чувствовала никакой исходящей от него угрозы, будто это был кто-то совсем знакомый, поразительно родной, зашедший на пять минут проверить больного. Фигура зашевелилась, и тусклая луна осветила острые треугольные черты лица. Это была Мария.

Ева, не отводя взгляда от нежданной ночной гостьи, нащупала рукой выключатель, и комнату сразу наполнил приглушённым рыжим светом маленький ночник. Она думала, что, как только бархатная темнота глубокой ночи рассеется, рассеется и её очередное видение, однако вместо этого Ева поймала на себе пристальный взгляд Марии, сочетающий в себе несколько бестактное любопытство, искреннее непонимание и явное желание решить неподдающуюся сложную задачу. Некоторое время они безмолвно переглядывались, не спеша начинать разговор, да и Ева была ещё не до конца уверена, снится ли ей это всё или же происходит на самом деле.

Наконец, Мария полностью обернулась к ней, и тогда в свете лампы она увидела на её голове крутые бараньи рога, которые изначально приняла за шляпу. То, с какой точностью прорисовало подсознание Евы их рельеф — она видела каждую выемку, каждый бугорок, каждую шероховатость на огромных костяных наростах, — поразило даже её, хотя в былые времена и не такие картины представали её угасшему измученному взору.

— Вы очень красивая, — сказала почему-то Ева, чем вызвала на лице Марии истинное недоумение. — Вы даже не представляете, насколько.