Приручить Сатану

— Скорее всего, я больше не буду работать у Саваофа Теодоровича, — тихо сказала вдруг Ева как бы самой себе, однако Бесовцев услышал и снова преградил ей путь, на этот раз от недоумения.

— В смысле? Почему?

— Неужели ты не видишь? Я не в себе, — она скользнула прозрачным взглядом по его лицу и остановилась на чём-то позади него — наверное, на небе, в котором ей чудились чьи-то добрые, чистые лица, а может быть, на покрытых густой тёмной листвой деревьях, где жили, по её детским представлениям, маленькие ангелы. — Как мне можно доверить ребёнка? Из меня плохая няня, и ты сам это прекрасно знаешь.

— Да что ты такое несёшь? Нормально у тебя всё получается.

— Нет, не нормально, — огрызнулась Ева и снова сложила руки на груди, а это всегда был признак плохого настроения. — Давай оценивать объективно: у меня не всё в порядке с головой. Завтра же я иду к психиатру, и если он поставит тот же диагноз, что и несколько лет назад — а я более чем уверена, что он его поставит, — то это мой последний рабочий день у Саваофа Теодоровича.

— А какой диагноз был несколько лет назад?..

— Неважно, — Ева передёрнула плечами, явно показывая, что эта тема ей неприятна, и Бесовцев, который хотел сказать что-то ещё, лишь растерянно закрыл рот.

— А ты сама-то хочешь уходить?

Ева неуверенно замерла, несколько секунд разглядывая узоры на плитке под ногами, а затем медленно ответила:

— Нет, не хочу. Разве только если бы мне разрешалось приходить в гости в любое время и сидеть там целыми днями — тогда да, может быть… А так нет. Не хотелось бы.

Они дошли до развилки дороги и синхронно остановились: Бесовцеву уже пора было идти на встречу с Саваофом Теодоровичем, и, как бы не хотелось Еве пойти вместе с молодым человеком, чтобы повидаться с хозяином дома, она взяла себя в руки и, гордо кинув Бесовцеву на прощание, свернула вместе с Адой на главную аллею, а паренёк быстрым шагом направился в сторону метро.

От утреннего прекрасного настроения Евы не осталось и следа, и теперь оно было ниже плинтуса. На душе скребли кошки, и Ада, по всей вероятности, почувствовав тяжёлое тревожное ожидание, неприятно ноющее где-то в груди своей няни, перестала капризничать и немного успокоилась, переключив своё внимание на окружающий её такой чудесный мир. Ева же, находясь где-то очень глубоко в своих мыслях, только изредка поглядывала на девочку, чтобы та не убегала далеко, но делала это как-то неохотно, скорее «для галочки». Ева всё шла куда-то и шла, не останавливаясь ни на мгновение; она проходила мимо скамеек, качелей и даже детских площадок, хотя Ада хотела немного поиграть на них, но Ева то ли не слышала её тоненького тихого голоса, то ли не хотела слышать, потому что она всё время шла вперёд, понурив голову, и только как-то рассеянно окликивала Аду, когда та отставала от девушки.

Наконец, Ева вдруг остановилась посреди дороги и более осмысленным взглядом обвела то место, в котором они очутились, словно она уже когда-то была здесь и теперь старалась вспомнить. Впрочем, так оно и было: они стояли на высоком холме неподалёку от нескончаемых каменных джунглей, а океан деревьев внизу разрезала грязной рекой тёмно-серая асфальтовая дорога, по которой мчались на полной скорости разноцветные автомобили. Позади Евы как напоминание о том, с чего всё началось, стояла маленькая беленькая часовенка и смотрела на девушку с ребёнком тёплым, немного жалостливым взглядом, иногда поскрипывая на ветру приоткрытой деревянной дверью. Странные чувства были сейчас на душе у Евы: и уныние тугим узлом затянулось где-то в районе солнечного сплетения, и тревожное ожидание беды то и дело всплывало в мыслях короткими, но яркими световыми пятнами, и страх перед неизвестностью давил на грудную клетку своим весом, так что Ева ощущала его почти физически. Теперь к этой смеси эмоций добавилась ещё и ностальгия, потому что в этой маленькой, но не забытой какой-то одной во всём мире душой было так много родного, что Еве казалось, она знала её всю жизнь.

Девушка зашла внутрь, а Ада, неловко потоптавшись на пороге, осталась на улице, недовольно поглядывая на Еву, потому что, если быть откровенной, она уже порядком устала от затянувшейся прогулки и хотела домой. Внутри было всё так же, как и в первый раз: единственная тонкая свеча грязно-песочного оттенка стояла перед полустёршимся образом, разве только покрывшиеся серо-буро-малиновой плесенью белые камни немного нагрелись на майском солнце, и теперь в самой часовне был уже не погребальный холод, а освежающая прохлада с уютным запахом ладана. Иисус смотрел всё так же спокойно и миролюбиво, одним своим взглядом унимая все волнения души и разума, словно знал её ещё до её рождения и лишь ждал, когда такой человек, как она, появится на этом свете.

— Добрый день, Ева.

Девушка резко обернулась: в дверях, загородив собой и без того тусклый свет, стоял Кристиан и лучезарно улыбался. Про себя Ева отметила, что всё-таки без растительности на лице он выглядел не то чтобы моложе, а скорее… Оптимистичнее, что-ли? В его лице сразу появилась юношеская вера в хорошее и какая-то особая простота, с которой обыкновенно истинные философы относятся к этому миру.

— Не помешал?

— Нет, конечно. Я рада Вас видеть.

— Рад, что Вы рады, — скрипнула на сквозняке дверь, и Кристиан зашёл внутрь, оставив узкую щель, которая, в свою очередь, нарисовала на полуземляном полу тонкую полоску света.

— Там стоит Ада?

— Та девочка? Собирает цветы на лужайке. Это дочь Саваофа Теодоровича?

— Да. Вы же её знаете, разве нет?

— В теории. В жизни никогда не видел.

Кристиан подошёл к Еве и тоже некоторое время сосредоточенно рассматривал образ Иисуса, будто подсвеченного изнутри желтоватым пламенем. Девушка переводила взгляд то на икону, то на Кристиана, пока вдруг не заметила поразительное до холода на кончиках пальцев сходство. Действительно, они были похожи как две капли воды: то же острое, треугольное и худощавое лицо, те же волосы, крупными волнами спадающие на плечи, тот же утяжелённый жизнью взгляд и та же непоколебимая вера в хорошее, однако… Очень сбивали глаза: они были разными. У Иисуса глаза были карими и напоминали две большие оливы, наполненные какой-то вымученной добротой, а у Кристиана они были светло-серыми, цвета неба и не в пасмурный, и не в ясный день, когда непонятная пелена затягивает собой весь горизонт и всё сразу превращается в белое; они так же были добры и так же светились изнутри верой в хорошее, но сами они были больше уставшими; может быть, когда-то они были голубыми, но сейчас они выцвели и потускнели…

— Я знаю, о чём Вы думаете: о том, что я очень похож на него, — Кристиан несколько бесцеремонно кивнул головой на икону, с которой на него осуждающе молчаливо смотрел Иисус. — Многие смотрят на меня и думают, что лицо кажется очень знакомым и кого-то напоминает, только не могут вспомнить, кого. И, знаете, меня всегда удивляло… На Земле столько верующих, но никто из встречающихся на моём пути не воскликнул: «Не может быть! Неужели это Вы? Вы, тот самый?.. О, не может быть, мы дождались!..» Ну и так далее, — Кристиан помрачнел, как-то озлобленно посмотрел на образ, виднеющийся за пламенем свечи, и, задумчиво погладив подбородок, отвернулся. — Да взять даже Вас…

— Простите, но я не верующая.

— Не в этом дело, — оборвал Еву Кристиан, раздражённо поджав губы и с досадой глянув на старую икону. — Не в этом… Вы ведь меня не сразу увидели. Отчего? И почему же Вы видите меня сейчас? М?

— Вы меня спрашиваете? Я не знаю, — тихо и растерянно сказала Ева, не совсем понимая настроение Кристиана.

— И я не знаю, — грустно вздохнул он, ещё раз посмотрел на икону долгим и печальным взглядом, а затем уверенно развернулся к двери и хотел было уже уйти, но вдруг что-то вспомнил и остановился.

— Мы с Вами… нескоро ещё увидимся.

— Почему? Вы уезжаете? — Ева оторвалась от созерцания образа и обернулась к Кристиану: лёгкий майский ветерок слегка раскачивал его невесомый шейный платок, концы которого закрывали собой почти всю его грудь, а в светло-серых глазах отражалась по-летнему тёмная зелень.

— Я — нет, — хмыкнул Кристиан и задумчиво толкнул ногой мелкий камешек; Ева проследила за ним взглядом и с большим удивлением заметила, что на молодом человеке не было обуви. — А вот Вы — да.