Приручить Сатану
Шрифт:
— Если что-то пойдёт не так, например, Вам станет плохо, страшно — что угодно, — крепко сжимаете кулак, и мы останавливаем процедуру. Всё ясно?
Ева коротко кивнула, и врач, удостоверившись, что всё в относительном порядке, оставил девушку наедине со своим разумом.
Ева прекрасно помнила свои ощущения после первого МРТ, которое, к тому же, не получилось с одного раза из-за начавшейся у неё панической атаки. Тогда ей было семнадцать лет, но для Евы этих почти десяти лет будто и не было: что тогда, что сейчас она лежала, сжав ладони в кулаки (а точнее только левый кулак, потому что в правом она держала маленький резиновый мячик) с такой силой, что ногти оставляли на коже красноватые полумесяцы. Нет, у неё не было боязни замкнутого пространства — наоборот, она всегда любила маленькие комнатки, закуточки, в которые может залезть только она одна, и никто никогда её оттуда не вытащит, — но все эти резкие звуки и движения туда-сюда в совокупности с её богатым воображением, обладающим исключительной силой убеждения, в первую очередь, самой хозяйки этого воображения, оказывали губительный
Кушетка, на которой лежала девушка, дёрнулась и поехала куда-то вперёд. Инстинктивно Еве захотелось оглянуться назад, посмотреть, куда её везут, но чернота перед глазами продолжала быть всё такой же пустой и холодной, как и сразу после аварии. Говорят, пространство космоса по ощущениям немного похоже на эти описания: там так же пусто и холодно, так что не почувствовать своё одиночество в целой вселенной просто невозможно. И всё-таки Ева сомневалась, что в космосе действительно так, потому что недаром в честь бесконечного чёрного пространства написано столько произведений, и не зря испокон веков его воспевают мастера искусства; в космосе, по крайней мере, есть звёзды, а перед глазами Евы сейчас могла быть только картинка, созданная её же мозгом.
Движение резко прекратилось, кушетка во что-то врезалась и задрожала, отчего Ева, чтобы не упасть, со всей силы вцепилась в края матраса; пульс участился до такой степени, что девушка слышала его биение в собственных ушах, словно кто-то включил в наушниках ритм сильной вибрации. Пару секунд было тихо, а затем, после сказавшего что-то женского голоса (Ева прослушала, что именно он сказал), последовали резкие и громкие гудки; Ева дёрнулась от неожиданности, но вовремя вспомнила, что ей нельзя шевелиться, и постаралась успокоиться. Снова на помощь пришёл старый приём: она представила, что лежит в кровати у себя дома, за окном идёт большими пушистыми хлопьями ливневый снег, а всё вокруг — все дома, все машины, все улицы — сиренево-голубоватого цвета, потому что ночь уже отступила, а день ещё не полностью вошёл в свои законные права. Да, Ева любила зиму, любила, наверное, даже больше осени, хотя и ту она всегда ждала с нетерпением. На несколько мгновений это действительно помогло, но гудки то и дело сбивали с нужной мысли, превращая картинку из красивого пейзажа в разорванное непонятное полотно. Надо было найти что-то, что ассоциировалось бы с гудками… И вот уже Ева стоит на длинных-предлинных рельсах: они теряются где-то в тумане за холмом, по обе стороны возвышается тёмный лес, едва слышно шепчется у неё за спиной… Громкий гудок; Ева падает на рельсы, крепко прижимает к себе руки и чувствует ту огромную силу, что проносится прямо над ней. Грохот колёс оглушает, Ева слышит его уже не в своей голове, а наяву. Нельзя шевелиться: одно неосторожное движение, и у неё не будет кисти или ступни. Гудки, гудки, гудки… Что-то стягивает горло, воздуха катастрофически не хватает, лёгкие то и дело порываются вздохнуть полной грудью, но шевелиться нельзя, и Ева тщетно пытается успокоить бешеное сердце. Ева чувствует воздух от машины, что проходит прямо над ней, напряжение в мышцах доходит до предела, их почти сводит, но девушка не может расслабиться, потому что тогда точно произойдёт что-то непоправимое. Надо перестать думать о поезде, надо вспомнить о том, что она в больнице… Бесполезно: поезд уже набрал ход, его не остановить, разве только изменить траекторию движения.
Тишина. Гудки прекратились так же резко, как и начались, оставив после себя только звон в ушах. Ева медленно выдохнула, и поезд постепенно начал рассеиваться, неспешно уезжая до следующей поездки на метро туда, откуда он приехал, то есть в глубины подсознания. Кушетка снова затряслась и задвигалась; через некоторое время она остановилась, и Ева услышала голоса врачей, тихо переговаривающихся между собой слева от неё. Кто-то осторожно закатал рукав её кофты и протёр влажной салфеткой место укола. «Точно, сейчас будут вводить контраст», — и не успела Ева это подумать, как что-то очень больно вонзилось ей в локтевой сгиб, отчего девушке, конечно, захотелось выдернуть руку, но она сдержала себя. Вообще-то, Ева никогда не боялась уколов и всегда переносила их вполне спокойно, но этот был сравним с укусом крупных размеров змеи.
Процедура продолжилась, и кушетка поехала обратно. На этот раз вместо гудков до слуха Евы дошли только тихие периодические щелчки, сработавшие в возбуждённом сознании, как активатор бомбы. Здание. Кабинет МРТ. Аппарат. Образы мелькают быстро-быстро, как в калейдоскопе. Аппарат похож на тёмную пещеру, в которую Ева входит, словно в трансе, и вот она уже где-то под землёй. Она одна, а до поверхности — тысячи километров. Её ещё один худший кошмар. Ева осторожно идёт по тёмному коридору пещеры, освещая себе путь фонариком: голый шероховатый пол морозит ноги без обуви, редкие камушки царапают ступни, но это ерунда, девушка не чувствует подобных мелочей, потому что ей страшно. Коридоры пещеры почти идеальной формы, одни и те же повороты в правильном порядке, словно кто-то специально строил этот лабиринт; с потолка свисают цепи. Ветра нет, но почему-то одна из цепей качается из стороны в сторону; может быть, это подземные толчки, вибрация которых заставляет цепи раскачиваться, но почему тогда только одну? Еве страшно. Она медленно отходит назад, не выпуская из виду злосчастную цепь, и случайно задевает спиной ещё одну, холодное прикосновение которой вызывает очередной всплеск адреналина: та с громким звоном начинает раскачиваться, задевает следующую, та ещё одну, и так по цепочке.
Через пару мгновений от голых стен пещеры отражается мертвецкое эхо, а Ева не знает, куда бежать от него, потому что цепи не хотят останавливаться, они всё качаются и качаются, порождая сотни новых звонких голосов. Сердце бьётся уже где-то в горле. Среди ржавых раскачивающихся цепей Еве мерещится белёсый силуэт, он даже попадает на мгновение в луч фонаря, но через пару секунд исчезает и превращается в очередной обман зрения. Ева делает шаг назад, одна из цепей со всей силы ударяет её по спине, и снова всплеск страха, от которого сердце, кажется, готово разорваться в руке, как граната. Девушка осторожно петляет между цепями под их призрачный непрекращающийся звон, находит место на перекрёстке коридоров, где их меньше всего, и неуверенно останавливается, но так ещё страшнее, потому что приходится смотреть в четыре разные стороны, в четыре пустые чёрные коридора в ожидании предполагаемого монстра. Ева подходит к одной из стен, прислоняется к ней спиной и медленно сползает вниз, стараясь унять бешено бьющееся сердце, заранее зная, что это невозможно. Белый ареал фонарика мечется от одного места к другому, быстро перескакивает со стены на стену, и каждый раз Ева в страхе ждёт, что в нём вдруг кто-нибудь появится. Кто? Неизвестно. В томительном ожидании проходит некоторое время, душа немного успокаивается, только сердце ёкает каждый раз, когда какая-то цепь ударяется о холодную стену пещеры. Но вот где-то в глубине коридора Еве мерещатся тихие приближающиеся шаги; белый круг прыгает всё быстрее и хаотичнее в поиске загадочного силуэта, но никого нет. Шаги приближаются, Ева слышит их уже где-то в паре метров от себя, и вот в ареал света попадает чьё-то мертвенно-белое лицо. От страха Ева глотает ртом воздух, не смеет пошевелиться. Это Бесовцев. Что он здесь делает? Почему смотрит на неё, не моргая, и не произносит ни слова?— Бесовцев? — а в ответ тишина. — Скажи что-нибудь. Умоляю, скажи что-нибудь, не молчи! — Ева срывается на крик, и эхо зеркалит её высокий истеричный голос.
Бесовцев всё так же неподвижен и молчалив; взгляд мутный, а фарфоровая кожа почти прозрачна, даже видно пару красных сосудов на острых скулах. Кажется, он силится что-то сказать, потому что видно, как бесцветные губы едва шевелятся, будто шепчут себе что-то под нос, но из его рта не идёт пар, несмотря на то что воздух здесь очень холодный. Он ослабел так же, как и Ева: силы покидают его, и челюсть падает, демонстрируя чёрный рот с кривыми желтоватыми зубами. Еве страшно, сердце готово выпрыгнуть из груди.
— Процедура завершена. Пожалуйста, не вставайте до тех пор, пока аппарат полностью не прекратит движение.
Для неё эта фраза была как крик петуха после бесовской ночи. Записанный женский голос мгновенно рассеял все иллюзии, оставив Еве на прощание металлический привкус во рту после того, как она случайно прикусила язык. Кушетка снова поехала вперёд, и через некоторое время справа от девушки послышались торопливые шаги врача. По всей видимости, он сразу заметил, что с Евой что-то не так, потому что после того, как он снял с девушки наушники и то самое что-то тяжёлое, надел на ей палец какой-то прибор.
— Сто пятьдесят на сто… — почти прошептал про себя доктор, однако Ева услышала. — В следующий раз, когда Вам будут делать МРТ, напомните, чтобы сделали наркоз. Результаты будут готовы только через час, так что сейчас мы отвезём Вас в палату. Сегодня на обед очень вкусный супчик, думаю, он немного успокоит Вас и поднимает настроение, а ещё мы можем…
Доктор всё говорил и говорил, причём говорил много и монотонно, желая привести в чувство слегка пришибленную Еву, что, по правде сказать, хорошо ему удавалось, потому что уже через пару минут девушка окончательно расслабилась и совершенно забыла про всяких монстров из тёмных пещер. Кресло-каталка куда-то поехало, и Ева, укрытая по нос тёплым уютным пледом, довольно откинулась назад, сожалея только о том, что не может сейчас смотреть по сторонам, а потому её единственным развлечением осталась собственная фантазия.
— Прости, Ева. Я не хотел, чтобы всё так получилось, — девушка вздрогнула, очнувшись от лёгкой дремоты, в которую уже успела провалиться.
— Саваоф Теодорович?
— Да, это я, — в голосе послышалась робкая усмешка, смешанная с грустью. Коляска на секунду остановилась, а затем снова продолжила путь.
— Что Вы здесь делаете?
— Навещаю тебя, конечно, — голос Саваофа Теодоровича звучал где-то позади Евы, как будто из колонки, настолько низким и глубоким в тот момент он ей показался. — Кто я, по-твоему, такой, чтобы не оставить тебя без своей компании? Ты как-то плохо обо мне думаешь.
— О, нет-нет, я просто не предполагала, что Вы придёте так… быстро, — Ева на секунду запнулась, подбирая более подходящее слово. — А как Вы узнали, что я здесь?
— Мне сказал врач из твоей палаты, что тебе делали МРТ, а кабинетов МРТ в этом корпусе не так уж и много. Как ощущения? — Ева слышала по голосу, что Саваоф Теодорович расплылся в улыбке, и сама тоже слегка улыбнулась.
— Тревожит призраков прошлого и спящие кошмары. Надеюсь, врачи смогут определить, в чём проблема, и скоро ко мне вернётся зрение, потому что без него я чувствую себя как без рук. М… Плохое сравнение. Как там Ада?
— Поверь, с Адой всё в полном порядке, чего не скажешь про тебя. Кстати, мне тут пророки нашептали, что ты собралась увольняться. Это правда?
Ева почувствовала себя максимально неловко. Вообще-то, она не собиралась говорить об этом Саваофу Теодоровичу до окончательного вердикта психиатра, но Бесовцев, как истинный друг, не смог удержать в себе эту новость и разболтал её, не успело пройти и двух дней. С другой стороны, винить Бесовцева Ева тоже не могла, потому что никаким образом не дала понять, что это секрет.